Бакунин - Демин Валерий Никитич. Страница 34

6. Только Совет имеет право объявлять войну иностранным державам. Никакой отдельный народ не может объявлять войну без согласия всех, так как вследствие соединения все должны участвовать в войне каждого и ни один не может оставить братского племени в минуту несчастья.

7. Внутренняя война между славянскими племенами должна быть запрещена как позор, как братоубийство. Если бы возникли несчастья между двумя славянскими народами, то они должны быть устранены Советом, и его решение должно быть приведено в исполнение как священное.

8. Из последних трех пунктов ясно вытекает, что если какой славянский народ подвергнется нападению другого славянского народа, находящегося в возмущении, раньше, чем Совет имел бы время постановить что-нибудь или приложить разные посреднические меры, то все соседние племена обязаны помогать его освобождению. Поэтому будет считаться изменником всякий славянский народ, который нападает на другой с оружием или который при нападении чужого не поспешит на помощь подвергнувшемуся нападению брату. Защищать брата есть первая обязанность.

9. Никакое славянское племя не может заключать союза с чужими народами; это право исключительно предоставлено Совету. <…>».

Надо ли говорить, что такая по существу революционная программа не вызвала восторгов у основной массы далеко не революционно настроенных делегатов. Однако Бакунин был включен в комиссию по подготовке резолюции съезда и — уж будьте уверены — сделал всё, чтобы направить ее в нужное ему русло. В принятом же на съезде Манифесте, тотчас же вызвавшем гнев австрийских властей, в частности, говорилось:

«Славянский съезд в Праге есть явление новое как для Европы, так и для самих славян. Впервые с тех пор, как о нас упоминает история, сошлись мы, разрозненные члены великого племени в большом числе из далеких краев, дабы, сознав в себе братьев, мирно обсудить свои общие дела. И мы поняли друг друга не только нашим прекрасным языком, на котором говорят восемьдесят миллионов, но и созвучным биением сердец наших и сходством наших душевных стремлений. Правда и прямота, руководившие всеми нашими действиями, побудили нас высказать перед Богом и перед людьми то, чего мы хотели и какими принципами руководствовались в наших действиях.

Народы романские и германские, некогда прославившиеся в Европе как могучие завоеватели, тысячу лет тому назад силою меча не только добились своей независимости, но и сумели всемерно обеспечить свое господство. Их государственное искусство, основывавшееся преимущественно на праве сильного, предоставляло свободу только высшим сословиям, управляло посредством привилегий, народу же оставляли одни лишь обязанности; только в новейшее время силе общественного мнения, носящегося подобно духу Божию над всеми землями, удалось разорвать все оковы феодализма и снова вернуть людям неотъемлемые права человека и гражданина. Напротив, среди славян, у которых любовь к свободе искони была тем горячее, чем слабее проявлялась у них охота к господству и завоеваниям, у которых тяга к независимости всегда препятствовала образованию высшей центральной власти, одно племя за другим с течением времени попадало в состояние зависимости. С помощью политики, давно уже осужденной по заслугам в глазах всего мира, напоследок лишен был и героический польский народ, наши благородные братья, своего государственного существования. Казалось, что весь великий славянский мир всюду очутился в порабощении, добровольные холопы которого не преминули отрицать за ним даже способность к свободе. Однако эта нелепая вьщумка в конечном счете исчезает перед словом Божиим, говорящим сердцу каждого из нас в глубоких переворотах нашего времени. Дух, наконец, добился победы; чары старого заклятия разрушены; тысячелетнее здание, установленное и поддерживаемое грубою силою в союзе с хитростью и коварством, рассыпается в прах на наших глазах; свежий дух жизни, веющий по широким нивам, творит новый мир; свободное слово и свободное дело стали, наконец, реальностью.

Теперь поднял голову и давно притеснявшийся славянин, он сбрасывает с себя иго насилия и мощным голосом требует своего старого достояния — свободы. Сильный численностью, еще более сильный своей волей и новообретенным братским единомыслием своих племен, он тем не менее остается верен своим прирожденным свойствам и заветам своих отцов: он не хочет ни господства, ни захватов, но требует свободы как для себя, так и для каждого; требует, чтобы она была повсюду, без изъятия, признана святейшим правом человека. Поэтому мы, славяне, отвергаем и ненавидим всякое господство грубой силы, нарушающей законы; отвергаем всякие привилегии и преимущества, а также политические разделения сословий; желаем безусловного равенства перед законом и равной меры прав и обязанностей для каждого; там, где между миллионами родится хоть один порабощенный, действительная свобода не существует. Итак, свобода, равенство и братство всех граждан государства остаются, как тысячу лет назад, так и теперь нашим девизом…»

Это было не совсем то, что хотел Бакунин, но и в таком виде Манифест содержал главное — призыв к единению славян — настоящему и будущему. Сокровенные свои мысли о славянской революции Бакунин во всеуслышание выразит чуть позже в «Воззвании русского патриота к славянским народам»: «Необходимо все смести с лица земли, дабы очистить место для нового мира. Новый мир, братья, — это полное и действительное освобождение всех личностей, как и всех наций, это — наступление политической и социальной справедливости, это — НЕОГРАНИЧЕННОЕ ЦАРСТВО СВОБОДЫ» (выделено мной. — В. Д.). Кроме того, Бакунин — непримиримый враг государственной бюрократии — предлагал «изгнать и уничтожить всех противников победившего режима, за исключением некоторых чиновников, оставленных для совета и справок».

Славянский съезд завершался уже под грохот баррикадных боев. 12 июня 1848 года в Праге вспыхнуло народное восстание, которое назревало давно. Сначала до предела обострились отношения между студентами и демократической общественностью, с одной стороны, и, с другой, — немалым немецким населением Праги и австрийской администрацией. Главнокомандующим австрийского гарнизона был назначен князь Виндишгрец, немедленно перешедший к решительным репрессивным действиям, запретив уличные шествия и митинги. Однако приказ совпал с празднованием важнейшего для всех христиан Духова дня, и улицы старинного города, как обычно, заполнились толпами людей. Солдаты попытались разогнать народ, не пропуская его к традиционным местам гуляний. В ответ на действия австрийцев улицы Праги покрылись баррикадами. Из тайников было извлечено огнестрельное и холодное оружие, раздались первые выстрелы. Тогда австрийский главнокомандующий приказал начать обстрел Праги из пушек. Артиллерийская канонада продолжалась три дня, в городе было объявлено осадное положение. В это время Славянский съезд и завершил свою работу.

Но Бакунин давно уже был на баррикадах с восставшим народом. По существу, русский эмигрант стал одним из руководителей чешской национальной революции (так во всяком случае позже характеризовали его непосредственные участники событий). Умеренная буржуазия и интеллигенция, как всегда, испугались коренных социальных преобразований в пользу широких народных масс и вступили в тайные переговоры с австрийцами. Восставшим не хватало оружия и боеприпасов. Бакунин предлагал штурмом взять городскую ратушу, разогнать соглашателей и учредить революционный комитет с неограниченными диктаторскими полномочиями. Но было уже поздно. Австрийцы вступили в Прагу. Начались повальные аресты. Бакунину вместе с другими руководителями восстания пришлось срочно покинуть город. А 23 июня в Париже вспыхнуло восстание рабочих, протестовавших против закрытия Национальных мастерских и антинародной политики правительства. Их поддержали демократически настроенные парижане. Борьба народа закончилось кровавой бойней и установлением деспотического режима.

Известие об Июньском восстании в Париже застало Бакунина в Германии. В начале июля он вновь приехал в Бреславль, откуда перебрался в Берлин. В столице Пруссии революция давно сошла на «нет». Здесь Бакунин познакомился с одним из идеологов немецкого анархизма Максом Штирнером (1806–1856), автором книги «Единственный и его собственность». Михаил восхищался этой «библией» беспредельного индивидуализма и безграничной свободы. В свою очередь, Штирнер преклонялся перед славянским духом (именно так!) русского бунтаря и его свободолюбием. Многие немецкие друзья также отмечали его темперамент и одержимость. Так, например, известный писатель Карл Варнгаген (1785–1858), друживший со многими деятелями русской культуры и свободомыслия — Станкевичем, Грановским, Тургеневым, Огаревым и другими, записал 22 июля 1848 года в своем дневнике: «Вчера вечером пришел русский Бакунин, как всегда здоровый и полный мужества, гордый и веселый, полный сладких надежд. Его гигантское тело доставляет ему все удобства…» Верная зарисовка! Остается уточнить, «сладкой надеждой» его по-прежнему оставалась «одна, но пламенная страсть» — революция — и прежде всего общеславянская. По свидетельству современника, в ту пору переполненный энтузиазмом Бакунин, прощаясь с кем-либо, обязательно добавлял: «До свидания в славянской республике!»…