Неизвестные лица - Дербенев Клавдий Михайлович. Страница 20
Внезапный осторожный стук в дверь испугал Лену. Она встревоженно спросила:
— Кто там?
Дверь открылась, и в комнату проскользнул Бочкин. Лена была настолько поражена, что не поднялась с кресла и широко открытыми глазами смотрела на старика. Он остановился у двери и молитвенно сложил руки на груди.
— У меня, душа изболелась, и я отважился на этот дерзкий поступок, — вкрадчиво заговорил Бочкин. — Здоровы ли вы?
— Зачем вы пришли? — строго спросила она.
— Беспокойство угнетает меня, Елена Петровна. Я сию же минуту уйду. Мне нужно было только убедиться, что с вами… Вот журналы пришли свежие, а вас все нет к нет… — говорил Бочкин, внимательно рассматривая лицо девушки, будто пытаясь проникнуть в ее думы.
— Могут войти соседи, Евлампий Гаврилович! Что они подумают обо мне…
— Не волнуйтесь. Я ухожу, Елена Петровна, ухожу, — повторил Бочкин, кладя на стол пачку журналов. — Вот посмотрите, тут есть интересное…
Лена встала и посмотрела на дверь.
— Умоляю вас, Елена Петровна, не избегайте меня. Пусть не будет вашей холодности к старому человеку, смотрящему на вас, как на богиню…
— Евлампий Гаврилович!
— Ухожу, ухожу, моя светлая несбыточная радость, — задыхаясь, проговорил Бочкин и направился к двери.
Когда он вышел, Лена опять села в кресло и задумалась. «Кто же Бочкин? Возможно, он только старый волокита?»
…Сколько прошло времени после ухода старика, Лена не заметила. В комнате стало уже совсем темно, когда в дверь опять постучали. Она открыла и вздрогнула, впустив в комнату незнакомого человека. Тот спокойно передвинул задвижку, которой запиралась дверь изнутри, снял шляпу и, подавая ей удостоверение, сказал:
— Полковник Орлов…
Девушка машинально взяла удостоверение, пробежала глазами написанное, всмотрелась в фотокарточку и перевела взгляд на лицо стоявшего перед ней человека в сером костюме. Возвратив удостоверение, она показала рукой на стул, а сама села в кресло, чувствуя, как дрожат у нее ноги. Но это быстро прошло, и она удивилась, что в ее комнате находится человек как раз из того учреждения, о котором она за эти дни несколько раз вспоминала. Девушка просто сказала:
— Я вас слушаю.
— Вы не догадываетесь, что меня могло привести к вам?
Нет. Впрочем, я сама хотела идти в ваш дом, ну, туда, где вы работаете, — спокойно проговорила она…
На веранде дома Бочкина, предусмотрительно закрытой от посторонних взглядов полотнищами суровой ткани, — полумрак. Адамс неподвижно, как манекен, сидел в кресле-качалке, дымил зажатой в зубах папиросой и прислушивался к звяканью цепи, скрипу проволоки и тяжелому дыханию овчарки, пробегавшей на своей привязи. Этот шум раздражал Адамса и вызывал неприятные ощущения. Порой ему казалось, что, отсиживаясь в доме, он находится в ловушке, в которой его неминуемо схватят. Его бесило, что десять дней, проведенных в Лучанске, не дали почти ничего. Отсюда и крайняя раздражительность, волнение по поводу каждого, даже незначительного события. Взять хотя бы беспокойство овчарки, которое она проявила вчера вечером. Собака как безумная кидалась к забору. Желая выяснить причину, он потащил старика в рощу, и хотя ничего подозрительного они там не обнаружили, он не может забыть об этом. Адамс хорошо изучил характер собаки и был уверен, что зря она беспокоиться не стала бы.
Он встал с кресла, подошел к занавеске и, раздвинув ее, стал смотреть в щелочку.
Бочкин в это время осторожно приоткрыл дверь и, просунув на веранду бороденку, наблюдал за племянником. Поняв его состояние, он приблизился к Адамсу и сказал:
— Не беспокойся по пустякам, Жорж.
Адамс, презрительно взглянув на старика, огрызнулся:
— Вообще мне не по душе эти ваши маленькие домишки и сонные улицы… Новый человек здесь, как нарыв на носу, сразу заметен…
— Что же делать — окраина города, — смиренно сказал Бочкин. Я и так все, что мог, для тебя сделал. Забор не пожалел — тайный ход в рощу устроил…
Адамс ничего не ответил, сел в качалку и строго спросил:
— Какие новости?
— Что тебя интересует в первую очередь? — помедлив, спросил Бочкин и сел на стул.
Адамс взглянул на старика, увидел в его бороде хлебные крошки и огуречные зерна, поморщился и зло подумал: «Мусор! Если бы не ты, старый пакостник, не пришлось бы мне сидеть в твоей поганой берлоге! И вот теперь по твоей милости…» Он готов был разразиться бранью, так сильна была в нем ненависть к дяде, но сдержался и сказал:
— В первую очередь Чуев, черт бы его побрал! Сколько дней я торчу здесь, и ничего!
— Я действую, — невозмутимо ответил Бочкин. — Есть возможность познакомиться с Чуевым, посетить его на дому, поговорить…
— Вы были уже, в доме. Что это дало? Трепку нервов, риск провалиться, и все! — вспылил Адамс.
— Безусловно, молчаливые стены и книги ничего сказать не могли, — тем же тоном продолжал Бочкин. — По твоей инициативе я забрался в дом, словно мальчишка. Я же предостерегал. Надо знать точно, тогда и искать. Повторяю, у меня есть возможность познакомиться с Чуевым… Ты не можешь сомневаться в моей готовности…
— Чуев насторожен после того случая! Я вас особенно просил украсть из дома что-то существенное, вы ограничились несчастными ста рублями! — Адамс с нескрываемой ненавистью посмотрел на старика. — Так поступать может только круглый дурак!
— Твое волнение напрасно. Я говорил, что Чуева посещают многие юные фотолюбители… Уверен, он подозревает кого-нибудь из них. Если бы совершили кражу, мы вообще отрезали бы себе путь для дальнейших вылазок в дом. Да, да! Сейчас же вмешалась бы милиция, и пошла писать губерния!
— Я делаю вывод из фактов! — сурово сказал Адамс, закуривая папиросу.
Бочкин выпятил толстые губы и заявил:
— Чуева необходимо прощупать самого.
— Но надо скорей, скорей! — с раздражением воскликнул Адамс. — Да, когда я увижу эту вашу девчонку?
— Не советую и видеть.
— Почему?
— Она уже достаточно напугана…
— Кем?
— Тобой… Прошлый раз. Опасаюсь, не заподозрила ли она, что с собакой случилось неладное… Перед этим лицо твое видела в окне…
Адамс пристально посмотрел на Бочкина. Старик был прав. Он и сам уже подумывал об этом.
— И без нее мы выйдем из положения, Жорж! У меня есть кое-какие свеженькие мыслишки. За ужином разверну мой план. Уверен в твоем согласии. Пойдем ужинать!
— Давайте! Мне скоро надо уходить.
Анна Александровна шла вдоль металлической ограды по узкой тропке; усталая и печальная, Орлова смотрела только под ноги. Краем глаза она видела, что справа, за оградой, тянутся кусты, деревья; иногда и ее путь преграждали кусты. Она останавливалась. Свернуть влево было невозможно: широкая канава, бесконечная, как ограда, светилась кофейной водой и зеленой ряской. И Орлова входила в кусты. Ветвистый кустарник с нежной листвой стискивал тропинку, как ребенок конфету, стискивал и не разжимал; Анна Александровна отводила ветви на каждом шагу; они сопротивлялись, лезли в драку, лапали неловко, как пьяные.
И снова свободный шаг по свободному пути; тропинка манила вперед; точно так же в юности тропинка манила на знакомую поляну, где поджидал Саша. И вдруг Анна Александровна наткнулась на солнце; прикрывшись рукой посмотрела против него и остановилась ошеломленная. Солнечный поток разбивался о стволы деревьев, и нити его, повисшие от дерева к дереву, напоминали огромный блестящий редкий веник. Там, куда падал свет, контрастно вырисовывались кресты; большие и маленькие, они торчали во множестве; Анна Александровна вглядывалась, видела памятники, ограды, возвышения могил и содрогалась. Всего лишь несколько раз заходила она на кладбище. Страх, неведомый страх пронизывал ее всегда, будоражил кровь, вызывал рвоту. И сейчас, оказавшись один на один с огромным кладбищенским простором, она почувствовала себя плохо. Ей представился Моршанский (она знала, что его уже похоронили), и, возможно, здесь, под ближней могилой, он и лежит, рыжий, жалкий, так и не нашедший счастья в жизни.