Сэндвич с пеплом и фазаном - Брэдли Алан. Страница 14

– Лови ее, ван Арк!

Это были последние слова, которые я услышала.

Я падала.

В глубокий, пустой и ужасно гулкий колодец.

Я открыла глаза и сразу же пожалела об этом. Осколки света, падающего из окна, пронзали мои глаза иголками.

Я зажмурилась и перекатила голову в другую сторону.

– Тихо, – произнес голос. – Все в порядке.

– Вот, выпей, – сказал другой голос, и к моим губам прижали твердый ободок стакана. Я глотнула, и теплая жидкость побежала по моему горлу.

И тут же мои внутренности запылали огнем.

Я оттолкнула стакан, продолжая моргать от яркого света.

– Фу-у, – произнесла я, утирая рот тыльной стороной ладони.

– Это всего лишь бренди, – произнес голос, и я наконец опознала Джумбо. – Ты упала в обморок. Он поможет тебе взбодриться.

– Это не бренди, – услышала я свои слова, будто голова моя говорила на автомате. – Бренди не содержит гидросульфит калия и серный ангидрид.

Мои вкусовые рецепторы определили наличие этих веществ. Я была уверена.

Эти химикаты были одобрены тридцать лет назад Священной канцелярией в качестве стерилизаторов, консервантов и антиоксидантов для вина, используемого на святом причастии.

И не только в Риме, но и англиканской церковью.

Кто-то стащил это вино из часовни.

Просто здравый смысл и логика.

– Очень хорошо! – произнесла Джумбо, медленно появляясь передо мной в фокусе. – Нам надо быть более честными, Гремли.

Гремли оказалась невысокой девочкой с одутловатым лицом, рыбьими губами и угодливой сутулостью.

– Аргх, – издала она гортанный звук, будто она – творение доктора Франкенштейна.

Интересно, она притворяется или у нее и правда такой голос?

– Ты нас напугала, – продолжила Джумбо. – Мы было подумали, что ты склеила лыжи.

– Извини?

– Склеила лыжи. Дала дуба. Сыграла в ящик. И так далее. С девочками твоего возраста такое случается. Слабость конституции. Недиагностированные сердечные проблемы. Фьюить! И баста.

– Это не про меня, – возразила я, пытаясь встать на ноги. – Я здорова, как лошадь.

Мой голос доносился до меня, словно эхо из другой комнаты.

Джумбо толкнула меня назад указательным пальцем. Я была обессилена.

– Расслабься, – сказала она. – Ты среди друзей.

Так ли? Я перевела взгляд с ее лица на Гремли.

Должно быть, мои сомнения были очевидны.

– Мы друзья, – подтвердила она. – Конечно. Ты же дочь Харриет де Люс, верно?

Молчание было моим ответом.

– Ей здесь поклоняются, как святой, знаешь ли. Разве ты не видела в холле ее святилище?

Я сглотнула и отвела взгляд в сторону окна. На моих глазах проступили слезы.

– Свет… – произнесла я.

– Мы все сочувствовали тебе, когда узнали про твою мать, – добавила Джумбо, прикасаясь к моей руке. – Нам ужасно жаль. Тебе, должно быть, особенно трудно, бедняжка.

Тут я не выдержала.

Я вскочила на ноги, вылетела из комнаты и, ничего не видя, понеслась в маленькую комнатушку в конце коридора, которая, как я впоследствии узнала, именовалась «Картимандуя».

Там я забаррикадировалась в одной из двух кабинок, села на унитаз и хорошенько проревелась.

Успокоившись, я высморкалась в туалетную бумагу, умылась и старательно освежилась с помощью карболового мыла.

Что за неделя!

Одни только последние несколько минут оказались катастрофическими. Я нарушила как минимум три из десяти заповедей, десяти «Не…» британских школьниц: я заплакала, глотнула алкоголь и упала в обморок.

Я изучала свое отражение в мутном зеркале.

Лицо, которое туманно, но непокорно смотрело на меня, было сборной солянкой из де Люсов: смесь черт отца, тетушки Фелисити, Фели, Даффи – и главным образом Харриет. В резком свете ламп, моргавших надо мной, оно напомнило мне, но лишь на миг, одно из этих опрокинутых лиц Пикассо, которые мы видели в галерее «Тейт»: бледная кожа и калейдоскопическая мешанина.

Это воспоминание вызвало у меня улыбку, и наваждение прошло.

Я подумала о выцветших, колеблемых сквозняком плакатов военного времени, висящих в кондитерской мисс Кул на центральной улице Бишоп-Лейси: «Держись!», «Не унывай!» и «Вперед!».

Я сделала глубокий вдох, расправила плечи и отдала сама себе честь.

«Отец гордился бы мной сейчас», – подумала я.

– Служи, Флавия, – сказала я себе сама, поскольку его не было рядом. – Служи, де Люс.

Ван Арк беспокойно шныряла по коридору.

– Бип-бип? – спросила она.

– Бип-бип, – ответила я.

– Теперь у тебя есть друг, – сказала она, когда мы медленно спускались по лестнице.

Я все еще была не в настроении для шуток.

– О?

– Джумбо считает, ты – что надо, – объяснила она. – И не только потому что ты дочь Харриет де Люс. Она приглашает тебя на Малую общину сегодня вечером.

– Малую общину?

– У нее в комнате. После наступления комендантского часа. Только самые близкие друзья.

Мне следовало догадаться.

Трудно выглядеть заинтересованной, когда хочешь спать, но я развила эту полезную способность во время особенно продолжительных проповедей викария в Святом Танкреде, посвященных теме спасения души. А теперь я могла использовать ее на практике.

Для начала надо уставиться прямо в глаза преподавательнице, периодически кивая в ответ на ее слова. Можно даже притвориться, что делаешь заметки.

Потом надо упереться локтями в крышку стола и положить подбородок на сложенные ладони, словно размышляя над глубокой мудростью ее слов.

С помощью этих нехитрых приемов я могла ненадолго вздремнуть, полагаясь на веру (вот она, снова вера!), что я проснусь, если ко мне обратятся напрямую. Но этого никогда не случалось. За всю письменную историю учитель никогда не обращался с вопросом к внимательному ученику.

Обман ли это? Что ж, да. Полагаю, да, но как по мне, в любви и образовании все средства хороши.

За весь день я ничего не выучила, но хотя бы немного поспала, так что, когда закончился последний урок (по какому-то совпадению, им оказалась математика), я чувствовала себя на удивление свежей.

К ужину новизна моего появления начала утрачивать остроту. Почти все девочки обменялись со мной словом-другим, каждый раз прикасаясь к моей руке, словно я талисман, который нужно потереть, а те, кто этого не сделал, хотя бы перестали на меня пялиться.

Несмотря на веселую компанию, я очень хотела остаться одна. Скорее бы вечер.

– Ты в порядке? – спросила ван Арк. Это уже становилось ритуалом.

– Да, – ответила я.

Я искала предлог, чтобы уйти: усталость, путешествие, нерегулярное питание, нехватка сна и так далее.

Я не упомянула причину, по которой на самом деле хотела остаться одна и которая заключалась в том, что мой разум отчаянно нуждается в одиночестве, чтобы проявить все, на то способен: поразмыслить о неожиданном и прискорбном (но завораживающем) явлении трупа в «Эдит Клейвелл».

Подобно мистеру Грэдграйнду из «Тяжелых времен», я нуждалась в фактах – только в фактах. Хотя школьный учитель был вымышленным персонажем, придуманным Чарльзом Диккенсом, мне казалось, я слышу его сухой голос, бубнящий у меня в голове: «В этой жизни нам не нужно ничего, кроме фактов, сэр; одних только фактов!»

Мне нужны были следующие факты: а) кем была покойница? б) почему ее засунули в дымоход? в) кто ее туда засунул? г) ее убили? д) если да, то как? и, разумеется, е) кто?

Коллингсвуд ведь упомянула о пропавших девочках и сказала, что их было много.

Чтобы подумать, мне нужны были место и уединение.

– Если не возражаешь, я пойду спать пораньше.

– Но сейчас только шесть часов! – возразила ван Арк.

– Я знаю. Но мой мозг думает, что уже полночь. Видишь ли, я еще не перестроилась с времени по Гринвичу. Думаю, что за день-два я приспособлюсь.

Это был самый лучший предлог, который мне удалось придумать, но ван Арк приняла его без возражений.