Сэндвич с пеплом и фазаном - Брэдли Алан. Страница 47

От слов «ревматическая лихорадка» меня охватил ужас. Никогда не забуду Филлис Хиггинсон – хохотушку Филлис, как ее называли, – из далекого Бишоп-Лейси, которая неожиданно слегла. В деревне воцарилась паника, пока доктор Дарби не собрал людей в приходском зале и не объяснил, что эта болезнь сама по себе не заразна, хотя предшествующее ей воспаление горла, вызванное стрептокком, – да. Филлис умерла одним душераздирающе ясным июньским днем, и я была на ее похоронах на кладбище Святого Танкреда.

Я до сих пор помню, как не могла поверить, что она мертва. Это был сон… шутка… фантазия, завладевшая реальной жизнью.

Мертвая бедняжка Филлис. Бедняжка Коллингсвуд.

Могла ли я подцепить от нее инфекцию? Или кто-то еще в мисс Бодикот?

– Извините, – сказала я мисс Фолторн, впрочем, сомневаясь, действительно ли я хочу извиниться или делаю это под давлением. И спросила: – Вы имеете в виду, что Рейнсмиты – члены Гнезда?

Я не могла выразиться более ясно. Хватит этих игрищ со словами, решила я. Мы с мисс Фолторн – взрослые люди, ну практически, мы одни в запертой комнате, и пришло время назвать вещи своими именами.

Кажется, она побледнела? Не пойму.

В конце концов, она первая заговорила о ревматической лихорадке. Стала бы она это делать, если бы думала, что нас могут подслушать?

Я сразу же поняла, что нарушила границы. У этой игры другие правила.

Если моя тетушка Фелисити, Егерь, отказывалась сказать, являются ли те или иные люди – включая моего собственного отца! – членами Гнезда, какие у меня шансы выудить эту информацию из служащей низшего ранга из отдаленного уголка империи?

Почти никаких, сообразила я. Вернее, вовсе никаких.

Мои мысли вернулись в тот печальный день, когда Рейнсмиты прибыли в Букшоу. Были ли хоть малейшие признаки того, что они принадлежат к внутреннему кругу? Того, что отец видел их ранее?

«Пожалуйста, входите», – вот и все, что он им сказал, насколько я помню. Я пришла в восхищение от спокойствия и легкой отстраненности, с которыми он встретил потоки их излияний. Тот факт, что Рейнсмиты могут быть членами Гнезда, казался совершенно невероятным, и, должно быть, эти мысли отразились на моем лице.

– Ты должна научиться доверять, Флавия, – произнесла мисс Фолторн, и я обратила внимание, что она оставила мой вопрос без ответа.

Какая же каша в голове у этой женщины. Неужели она не понимает, что ее слова совершенно противоречат совету, который она дала мне прежде?

– А как насчет ле Маршан и Уэнтворт? – настойчиво спросила я. – Клариссы Брейзеноуз? Они научились доверять?

Эти вопросы резали по живому, и именно этого я и добивалась.

Всю свою жизнь я живу в сомнениях: сомневаюсь в своей матери, даже в собственном происхождении. Меня растили, порой заставляя думать, что я подменыш или найденыш, сестры дразнили меня с такой изысканной жестокостью, как в волшебных сказках.

Я быстро выучилась тому, что не могу существовать в мире колеблющихся теней и произносимой шепотом полуправды.

Мне нужны факты, как дереву нужно солнце. Если когда-либо я встречала родственную душу, это был жестокосердный мистер Грэдграйнд из «Тяжелых времен» Диккенса. «Придерживайтесь фактов, сэр! В этой жизни нам нужны только факты; ничего, кроме фактов!»

Его слова эхом прозвучали в моей голове, в точности как это было тем зимним вечером в Букшоу, когда во дворе так красиво падал снег, а Даффи читала нам вслух: «Теперь я хочу только факты. Преподавайте этим мальчикам и девочкам только факты. В жизни требуются только факты. Сажайте только их и выкорчевывайте остальное. Ум разумных животных можно сформировать только с помощью фактов. Все остальное для этого непригодно. Это принцип, по которому я воспитывал собственных детей, и это принцип, по которому я буду воспитывать этих детей».

Как я завидовала этим малышам Грэдграйндам, у которых были свои конхиологический [25], маленький металлургический и минералогический кабинеты! Как повезло им иметь такого практичного отца!

Чтобы выжить, я нуждаюсь в науке, а не в тенях.

В химии – а не в заговорах.

– Я хочу вернуться домой, – сказала я.

Повисло долгое мучительное молчание.

Не то чтобы мисс Фолторн в первый раз столкнулась с девочкой, не желающей оставаться в мисс Бодикот. Разве она только что не отослала домой Шарлотту Вениринг, эту медузу из третьего класса, которая не преуспела в учебе?

Почему я тоже не могу попасть в разряд тех, кто не преуспел? Почему меня нельзя поздно вечером, всю в слезах, усадить в такси, укрыть старым макинтошем и отправить куда подальше? Это было бы даже забавно.

Я бы вышла на свободу, даже если бы меня похитили. Я уже прикидывала, как бы я это сделала, когда мисс Фолторн ответила:

– Я не могу позволить тебе уехать.

Вот так просто, констатируя факт. Словно я пленница.

– Почему? – спросила я. – Вениринг уехала.

– Шарлотту Вениринг можно пожалеть, – сказала она. – Тебя – нет.

Жестокий удар. Мы словно дрались на дуэли острыми лезвиями. Надо взять паузу, чтобы посмотреть, не ранили ли меня. И я почти удивилась, поняв, что нет.

– Если я отпущу тебя, это значит, что я потерпела неудачу, – продолжила мисс Фолторн. – И ты тоже. Но этого с нами не случится. Мы обе заслуживаем лучшего.

Я сразу же поняла, что она обращается к избитому последнему аргументу – моей гордости, и возненавидела ее за это.

Но промолчала. Почему? Наверное, потому что мне было ее жалко.

И, к своему ужасу, я поймала себя на том, что моя левая рука, словно ведомая собственной волей, медленно поползла по столу навстречу ей. Я с отвращением отдернула ее и положила на колени, прижав второй рукой, чем ухудшила дело, потому что стало очевидно, что я удерживаю ее, как дрессированного паука.

Мисс Фолторн ничего не сказала, но смотрела на меня как на пустое место. Воздух в комнате сгустился так, что его можно было резать ножом.

Она не собирается облегчать мне жизнь. Ждет, пока я заговорю, – оружие, позаимствованное из моего арсенала.

Мы будем сидеть здесь, я и она, глядя друг на друга в упрямом молчании, пока небо не упадет на землю.

Надо отдать ей должное: мисс Фолторн хороша в этой игре.

Но не настолько хороша, как я.

Я ждала до тех пор, пока нам обеим не захотелось закричать, и тут внезапно спросила:

– Кларисса Брейзеноуз до сих пор жива, верно?

Не больше и не меньше. И я умолкла.

Мисс Фолторн моргнула, но ничего не ответила.

– Ле Маршан и Уэнтворт тоже. Они живы, но ушли под прикрытие.

Думаю, мы обе удивились одинаково. На самом деле эта мысль давно формировалась в дальнем уголке моего мозга, но только сейчас она дала о себе знать.

– Если бы это и было правдой, – ответила мисс Фолторн, – то сейчас не время об этом говорить, это знание слишком опасно.

Я кивнула, с умным видом кусая губу, как будто знала куда больше, чем сказала. Мне не по вкусу быть в натянутых отношениях с этой женщиной. С самого начала я заметила, что ей присуща некоторая нежность, которая не просто удивительна для ее должности, но просто противоречит ей.

Разве она не наложила на меня наказание, которое на самом деле было наградой, – написать сочинение о Уильяме Палмере? А сегодня она приказала Гремли откатать сто кругов на старом катке. Гремли! Она же любит коньки, как Данте – Беатриче, Ромео – Джульетту, Винни-Пух – мед!

И некоторым странным образом я не могла не любить ее.

– Хорошо, – сказала я, вставая на ноги. – Понимаю. Мне запрещено спрашивать, вам запрещено отвечать. Нам обеим наплевать, но так уж устроен мир.

С этими словами я вышла из кабинета, она даже не пошевелила пальцем, чтобы меня остановить.

Но вот какая штука: не успела я дойти до двери, как ее глаза увлажнились.

Вернувшись в «Эдит Клейвелл», я встала на кровати вверх ногами, упершись пятками в стену. Мне надо поразмыслить.