Кулисы, или Посторонним вход разрешен! - Киселев Геннадий Анатольевич. Страница 6

— Наказание мне с тобой! Что же ты хватаешься неизвестно за что, не спросясь? Это же все ненастоящее, — она обвела рукой комнату, — это все называется реквизит!

— Ненастоящее? — Сокровища сорока разбойников померкли в моих глазах.

— Значит, эти мечи, эта кольчуга — все это ненастоящее?

Я взял в руки кольчугу. Она оказалась сплетенной из обыкновенного шпагата, только ее выкрасили серебряной краской, а я думал…

— Но и мы не лыком шиты, у нас тоже кое-что имеется, не хуже, чем в столичных театрах. Вот гляди, — бабушка отодвинула занавеску, и я увидел десяток шашек в потускневших от времени ножнах, — Бабушка-а-а, — простонал я, — дай подержать на секундочку.

Ни слова не говоря, она осторожно сняла шашку — это грозное оружие гражданской войны — и благоговейно протянула ее мне.

— Эта вот принадлежала нашему старейшему артисту Ивану Михайловичу Щеглову. Он у Буденного в Первой конной воевал.

Не дыша я потянул рукоятку на себя. «Конармейцу Щеглову за безудержную храбрость», — было написано на клинке.

— Бабушка, — с огорчением сказал я, — что же клинок так затупили? Он же волосок на лету разрезать должен.

— А это специально. Все так притупили, когда у нас спектакль «Тихий Дон» шел. Иначе бы артисты порубали друг друга.

— Опять получается, что они вроде как игрушечные.

— Можно сказать и так, поскольку все, что здесь имеется, приспособлено для игры, — бабушка отняла у меня шашку и повесила на место. — А вообще, большинство вещей, которые ты видишь, сделаны нашим бутафором Дмитрием Кирилловичем. Пошли, навестим кудесника, он будет рад на тебя посмотреть.

Кудесник не проявил никакого восторга при моем появлении, чем сразу мне понравился. И вдруг я учуял запах… Запах только что надкусанного бутафорского яблока. Пахло картоном, клеем, красками и немного пыльными тряпками. Я вспомнил, что в театре так пахло почти везде. На проходной, в фойе, на сцене, у бабушки в комнате… Вот это да! Это и есть тот самый воздух, без которого бабушка не может жить? Подумаешь, пыльные тряпки и клей. Непонятный народ эти взрослые.

— Что интересует молодого человека? — спросил Дмитрий Кириллович, снял очки и подошел ко мне.

Я не знал, что меня интересует.

— В таком случае, — Дмитрий Кириллович задрал кверху указательный палец, — молодому человеку повезло, он сейчас находится если не в лаборатории господа бога, то в очень похожем месте, где за шесть дней можно сотворить буквально все. Ему нужно напоить чайком забежавших к нему товарищей? Пожалуйста, — Дмитрий Кириллович распахнул дверцу шкафа.

Я увидел аппетитный торт.

— Руками не трогать, — предупредил он, — я его только сегодня испек из опилок.

Я спрятал руки за спину.

— Молодому человеку нужно вступиться за честь прекрасной дамы и вызвать оскорбителя на дуэль? Прошу, — он достал из-под стола шпагу с тяжелым золоченным эфесом. — Медь, а как смотрится? — Он постучал по эфесу. — Когда этот клинок привезли из магазина с жестянкой вместо эфеса, на него было жалко смотреть. А теперь? — он любовно погладил рукоятку. На изготовление такой штуки уходит день жизни без перерыва на обед. А может, молодому человеку показать подвески королевы? — Он протянул мне шкатулку.

Все подвески были на месте. Хоть сейчас скачи к королеве Франции.

— Обыкновенное граненое стекло, а как смотрится? — вздохнул он. — Но кто сейчас хочет этим заниматься? Пройдет десять лет, и настоящего бутафора будет так же трудно встретить, как белого журавля. Поддельщики, конечно, останутся, а вот мастера…

— Он вздохнул, немного помедлил, потом достал из сундучка наган и сунул его мне. Я вцепился в наган обеими руками. Мальчишки с парт попадают от зависти.

— Спасибо.

— Рано ему такие подарки дарить, не заслужил еще, — проворчала бабушка. — Но раз подарил, большое тебе спасибо, добрая ты душа, Дмитрий Кириллович. А ты, — с напускной суровостью она посмотрела на меня, — прячь свой револьвер, пойдем, поможешь мне реквизит по гримеркам носить.

Когда мы снова пришли в ее комнатку, она протянула мне огромный, с воронкой на конце дула, пистолет, а сама открыла дверцу шкафа и вытащила оттуда ворох сабель на кожаных перевязях.

— Понесли, — сказала она, направляясь к двери.

— Бабушка, — глянул я на нее виновато, — а что такое гримерки?

— Гримерки? — бабушка удивленно посмотрела на меня, но тут же спохватилась. — Гримерки — это комнаты такие, где актеры готовятся к спектаклю: одеваются, клеят усы и бороды, гримируются… — видно, на моем лице опять появилось вопросительное выражение, так как бабушка в сердцах тряхнула саблями.

— Серёженька, даю тебе честное слово, ты сам все увидишь собственными глазами. Не торопись. Тебе за целый месяц все это может надоесть.

— Ни за что не надоест! — пылко сказал я.

— Поживем, увидим, — почему-то вздохнула бабушка. — Идешь ты, наконец, или нет?

Мы принялись за работу. Неслышно ступая ногами, обутыми в войлочные тапочки, бабушка разносила по гримеркам сабли, веера, букеты бумажных цветов. Я шел рядом, держа обеими руками то старинный мушкет, то бочонок с порохом, стараясь ступать так же бесшумно, как и она.

Так мы ходили довольно долго, пока я не обратил внимание на одну гримерку, в которую мы ни разу ничего не внесли.

— Там сидит Иван Михайлович, — объяснила бабушка, — он всегда за два часа до начала в театр приходит, собирается так долго. Беспокоить его не хочется.

— Куда же это он собирается целых два часа? — хмыкнул я. — Он же в театр уже пришел.

— Вот туда и собирается, — улыбнулась мне бабушка, — на театральном жаргоне это означает: готовится к спектаклю, к своей роли. Человек он старого закала, старой школы, не то что теперешние артисты. Прибегут за пять минут, нос напудрят и думают, что гении. А сами пустышками в театр прибегают, пустоту на сцену и тащат Охо-хо, — неодобрительно вздохнула бабушка. — Ладно, зайдем к нему, посмотришь на настоящего мастера. У него наш Буров в свое время в театральной студии учился. Таких артистов, как Иван Михайлович, теперь раз-два и обчелся.

Бабушка постучала, последовало разрешение, мы вошли, поздоровались, и я тут же спрятался за ее спину. А кто бы не спрятался? Сидит перед зеркалом худой, до трусов раздетый старик и мажет свой абсолютно лысый череп, лоб, щеки, подбородок, уши какой-то темной жидкостью.

— Бабушка, — еле слышно спросил я, — что он делает?

— Гримируется, — взъерошила мне волосы на макушке бабушка.

— Во флаконе у него морилка. Вот он сейчас намажется и станет настоящим загорелым разбойником, хотя и без морилки он тоже не краше.

— А как он потом отмоется?

— Водой, мамочка, водой, — неожиданно басом сказал старик, — в старое время на такой грим меньше двух бутылок пива не жалели, а теперь водой приходится омовение совершать.

— Не пугай ребенка, чертушка, — погрозила пальцем ему бабушка, — все-таки внучка на тебя привела посмотреть.

— А чего на меня глядеть? Дай я его, мамочка, подчерню. Нам как раз арапчонок в этом спектакле требуется. Вася Круглов заболел.

Я тихонько потянул бабушку за дверь.

— Никак испугался? — спросила меня бабушка, когда мы пришли в ее комнату.

— То-то, Иван Михайловича даже директор наш побаивается. Язвительный мужик.

— А чего он тебя «мамочкой» зовет? Какая ты ему «мамочка»? Ты же папина мама.

— Папина, папина, — успокоила меня бабушка, — а «мамочкой» он всех зовет. От старого театра это выражение у него осталось. От теперешних актеров такого не услышишь, — бабушка еще раз вздохнула.

Мне почему-то стало жаль старика Щеглова, и я тоже вздохнул в своем углу.

— Серёжа, — спохватилась бабушка, — кулисы-то поди уж повесили.

— Как повесили? — в отчаянии воскликнул я, — Ты же обещала! Должен я, наконец, узнать, что это такое?

— Без паники, — оборвала меня бабушка, — а ну скорее в зал.

Но мы успели. Кулисы еще только начинали вешать. И делалось это на удивление просто. Сверху опускали железные перекладины, штанкеты, как мне потом объяснила бабушка, к ним привязали кулисы, и перекладины взмыли вверх. Вскоре вся сцена стала бело-голубого цвета. А потом откуда-то подул ветерок. Кулисы вдруг выгнулись парусами, и сцена сразу превратилась в огромный фрегат. Казалось, он ждал только команды капитана, чтобы отправиться в далекое плавание, и я почувствовал, честное слово, почувствовал, как палуба заходила у меня под ногами! Я даже схватил бабушку за руку.