Пока пройдет гнев твой - Ларссон Оса. Страница 3

Я пропускаю немного воздуха в свой сухой гидрокостюм, чтобы подняться, и медленно устремляюсь навстречу свету, сжимая в руке незакрепленный конец троса. Я ищу глазами прорубь, солнечное пятно в толще льда, но ничего подобного не вижу. Надо мной какая-то тень. Черный квадрат.

Что это? Я подплываю ближе. Деревянная крестовина убрана. Вместо нее на проруби лежит какая-то дверь. Обыкновенная зеленая дверь, сколоченная из досок, скрепленных поперечной планкой. Похоже, от сарая или амбара.

Сначала мне пришло в голову, что ее принесло туда ветром. Однако я быстро поняла, что это не так. Там, наверху, тихий солнечный день. И то, что эта штука находится сейчас над нами, означает только одно: ее кто-то туда положил. Но кто бы это мог быть?

Я попыталась обеими руками сдвинуть дверь в сторону. При этом я уронила фонарик и свободный конец троса, и они медленно опустились на дно. У меня ничего не получалось. Я слышала собственное тяжелое дыхание. Тогда я поняла, что этот «шутник» держит ее своим весом. Кто-то стоял на двери.

Я отплыла в сторону, достала нож и принялась долбить лед. Это оказалось нелегко. Резких движений в воде не получалось, в результате мои удары не имели силы. Я сверлила, била… Наконец, мне удалось проделать во льду сквозное отверстие. Дальше пошло легче. Я пилила ножом края, и отверстие увеличивалось.

Симон передвигался внутри самолета со всей возможной осторожностью. Он миновал радиоузел и продолжал обследовать кабину. И когда почувствовал легкое подергивание троса, наверняка заподозрил, что со мной что-то не так. Сам ведь говорил: «Дерни два раза за веревку, если захочешь подняться». «Что, если она не может дышать?» — вероятно, забеспокоился он и решил немедленно выплывать. Но с каждым его движением, выдохом вода становилась все мутнее. Должно быть, вытянув вперед руку, он не мог видеть своей собственной ладони, даже если светил на нее фонариком. Это все равно что плавать в овощном супе.

Я представляла, как он дергает за страховочный трос, пытаясь натянуть его, чтобы подняться наверх, но у него ничего не получается. И вот веревка скользит у него между пальцами. Метр за метром. Наконец, ее свободный конец оказывается у него в руке. Что случилось? Вильма должна была держаться за трос, закрепленный на крестовине.

Страх холодной змеей сжимается в желудке. У него больше нет путеводной нити. Как теперь найти окошко в кабине? Как выйти? Вокруг темнота.

Вот Симон плывет вперед и натыкается на стену. Он ощупывает ее руками и устремляется в другую сторону. Теперь он ничего не видит ни впереди, ни сзади, ни справа, ни слева.

Потом он натыкается на что-то упругое и сразу отлетает в сторону. Он светит фонариком, но ничего не видит. Он чувствует, что это человеческое тело, и машет руками. Прочь, прочь… И вот уже он плавает в окружении чьих-то останков. Вокруг него мелькают отрубленные конечности. Симон старается сохранять спокойствие. Откуда это? Как долго он пробыл на глубине? Много ли осталось воздуха?

Симон совершенно перестал что-либо понимать и не знает, где находится. Он пытается нащупать сиденье, потому что оно должно быть ориентировано в сторону носа самолета, однако все его усилия напрасны. Он топчет ногами пол кабины, находящийся над его головой. Никакого сиденья нет.

Симон в ужасе мечется то в одну, то в другую сторону. Он абсолютно ничего не видит. Трос, привязанный к его грузовому поясу, постоянно за что-то цепляется: то за крепежные крючки, то за порванное сиденье, то за страховочный ремень. Симон натыкается на него, запутывается в нем. Теперь трос похож на паутину, опутавшую салон изнутри. Симон никогда не найдет выхода. Он умрет здесь.

Мне все же удалось прорубить во льду маленькую дырочку. Я изо всех сил старалась сделать ее больше: пилила, рубила, пока она не увеличилась до размера моей ладони. Потом я взглянула на ручной манометр. Всего лишь двадцать бар.

Мне нельзя дышать так глубоко, надо успокоиться. Но я не сдамся. Я не позволю себе погрузиться на дно.

Я просунула в дырочку руку, совершенно не понимая, что делаю. Как будто рука сама собой потянулась за помощью.

И тут кто-то схватил мою ладонь. Сначала я подумала, что это спасение, что сейчас меня вытащат из воды. Но этот человек просто держал меня. И тогда я поняла, что попалась. Я попыталась освободиться, но в результате ударилась лицом о лед. Глаза застилала розовая пелена, вдруг нарисовавшаяся на бледно-голубом фоне.

Это моя кровь, подумала я. Теперь человек снаружи держал мою руку так, словно здоровался.

Тогда я прижала ко льду колени, так, что моя пойманная рука оказалась между ними. Я вырвусь, я должна освободиться. И вот моя ладонь выскальзывает из перчатки водолазного костюма. Она холодная, как и вода вокруг. Ай!

Я уплываю прочь от этого места. Прочь, прочь.

И вот я снова под зеленой дверью. Я стучу в нее что есть силы и царапаю ее.

Должен быть какой-то другой выход. Место, где лед тоньше, где его можно пробить. Я снова пускаюсь на поиски.

Но он бежит следом за мной. Ведь это мужчина? Я смутно вижу его снизу, сквозь лед. Он все время надо мной. И между выдохами, когда струя воздуха не заглушает все остальные звуки, я слышу его шаги.

Лишь на короткое мгновенье мне удается рассмотреть его. Выдыхаемому воздуху некуда идти, и он образует большой приплюснутый пузырь, приклеившийся к нижней стороне ледяной толщи. Я вижу в нем свое искаженное лицо, словно в комнате смеха в парке. И в этом «зеркале» одно изображение сменяет другое. Когда я делаю вдох, вижу человека снаружи, когда выдох — себя саму.

Регулятор замерз. Из сопла идет воздушная струя. Я останавливаюсь, теперь моих сил хватает только на то, чтобы дышать. Запасов воздуха осталось на несколько минут.

Теперь все. В легких сосет. Я сопротивляюсь, но не могу дышать водой. И тут во мне будто что-то взрывается. Я начинаю махать руками, отчаянно барабанить по льду. Потом я срываю с себя регулятор и маску, и это последнее, что я делаю в жизни. Я умираю. Ледяной пузырь с моим отражением исчезает. Но мои глаза раскрыты, и я смотрю на человека снаружи.

Он прижался ко льду лицом и разглядывает меня. Однако я не понимаю, что вижу. Мое сознание ускользает, подобно приливной волне…

Шестнадцатое апреля, четверг

Эстен Марьяваара проснулся в своей избушке в поселке Пирттилахти в четверть четвертого ночи. Его разбудил свет. В конце апреля темнеет не более чем на час. И даже опущенные жалюзи мало помогают. Солнце проникает между ламелями, посылая тоненькие лучи в отверстия, через которые продеваются шнуры, и в щель между жалюзи и подоконником. Но даже если бы он забил окно досками или спал в комнате с глухими стенами, наверняка бы проснулся. Потому что там, снаружи, все равно есть свет. И он притягивал, манил Эстена, мягкий и беспокойный, словно одинокая женщина. Будет лучше приготовить себе чашечку кофе, решил он.

Марьяваара встал босыми ногами на ледяной пол, подошел к окну и поднял жалюзи. Термометр за окном показывал минус два. Начавшийся вчера вечером снегопад продолжался всю ночь. Наст, образовавшийся после оттепели на прошлой неделе, когда несколько дней шел смешанный со снегом дождь, еще больше окреп, так что теперь можно будет прокатиться на лыжах вдоль берега реки Торнеэльв в сторону поселка Тервасковски, туда, где на порогах прячется за валунами хариус.

Он зажег плиту на кухне, взял в прихожей красное пластмассовое ведерко и направился к реке за водой. Эстену Марьяваара предстояло преодолеть всего несколько метров, но он ступал осторожно, опасаясь обледенелых лужиц, припорошенных свежим снегом. Наткнешься на такое предательское место — и последствия могут быть тяжелыми.

Солнце стояло прямо под линией горизонта, растекаясь желто-красными полосами по холодному небу. Скоро оно поднимется над еловым лесом, заиграет на красных панелях домов. Снег на замерзшей реке легок, как шепот. «Не надо волноваться, — успокаивает он ее, — здесь никого нет, кроме нас с тобой».