Тихие сны - Родионов Станислав Васильевич. Страница 15

— Ага… Нос длинный и острый. Лоб узкий, скошенный. Глаза блестят, как у пьяной.

Рябинин печатал — с такими приметами уголовный розыск найдёт её за день.

— Ага, у неё на кисти руки наколка.

— Что изображено?

— Не рассмотрела, но вроде бы гроб или крест.

Неприятное чувство, предшествующее гастритной боли, затлело в желудке. Неужели рецидивистка? Уголовный розыск перекрывал железнодорожные и автобусные вокзалы. А если они вдвоём и у них своя машина… Неужели гастролёрша?

— Ага, и у неё золотая фикса.

Рябинин оторвался от букв, задетый недоброй догадкой. Круглое и миловидное лицо свидетельницы, гипсовое ночью, теперь горело каким-то истошным жаром. Она радостно смотрела на следователя, готовая ответить на любой его вопрос.

— А не заметили, был ли у неё в рукаве кастет?

Она думала миг, она даже «ага» потеряла.

— Что-то там блеснуло…

— Под кофтой пистолета не заметили?

— Да-да, одежда топорщилась.

— А хвостик? — тихо выдохнул он.

— Какой хвостик? — понизила голос и она.

— Маленький, как у ведьмы.

Она замешкалась от необычности вопроса, но её сознание работало. Рябинин видел, как она тужится, выискивая ответ. Он ждал, удивлённый.

— Вы… в переносном смысле?

— Нет, в прямом.

— Хвостика не заметила…

Здравый смысл остановил её. Но она не спохватилась, не рассмеялась и даже ответила уклончиво — не заметила; хвост, может быть, и торчал, но она не заметила.

— Иветта Семёновна, а вы всё это выдумали.

— Ага… Что я выдумала?

— Внешность преступницы.

— Зачем мне это нужно? — удивилась она.

— Не знаю. Ну, например, чтобы загладить свою моральную вину, вы захотели угодить следствию.

Она приоткрыла рот и отпрянула от стола, от машинки, от следователя.

— Иветта Семёновна, тогда чем объяснить, что вчера вы ничего не знали, а сегодня описываете её внешность до мелочей?

— Но я же вспоминала всю ночь! — крикнула она.

— И вспомнили и фиксу, и наколку? — тоже чуть повысил голос Рябинин.

— Вы же сами сказали, что это была преступница…

Он увидел, что сейчас она расплачется. Её щёки безвольно обвисли, на глазах теряя свою краску. Носик дрогнул, и она, уже ничего не видя, полезла в сумку за платком.

— Сами сказали, что это преступница, — повторила она, удерживая слёзы на последней грани.

И Рябинин вдруг понял: нет, она не выдумала, не обманула и не вспомнила. Вчера он сказал, что женщина, пославшая её за ребёнком, преступница. А у каждого, кто смотрит и читает детективы, сложился облик преступника — страшного, уродливого, нечеловеческого. Ночью свидетельница вспоминала эту женщину… А коли она преступница, то и должна походить на преступницу. Так появились блатная фикса, гробовая наколка и казённая стрижка.

Рябинин выдернул из каретки ненужный протокол и сдвинул машинку на край стола. В кабинете стало тихо: следователь бесшумно протирал очки, свидетельница мяла в ладони бесшумный платок.

— Ну вы хоть её узнаете? — спросил он, как и на вчерашнем допросе.

— Узнаю, — с готовностью вспыхнула она, но, нарвавшись на угрюмый взгляд следователя, добавила утекающим голосом: — Может быть…

— Может быть, — повторил Рябинин. — А мать девочки не видит тихих снов.

Девять высоких зданий стояли так, что прогалы меж ними издали не виделись — каждый дом какой-то своей частью набегал на фон другого дома, образуя все вместе единый, скалистый массив. Их стены облицевали синей плиткой, которая в осеннем белёсом воздухе посветлела. И казалось, что посреди поля встал голубой замок и ждёт своих рыцарей и своих принцесс. Они, рыцари и принцессы, обременённые зонтиками, сумками, портфелями и авоськами, торопливо шли по асфальтовой дорожке — кто к замку, кто к троллейбусной остановке.

Скамейка из широких реек стояла у тополька, который по молодости растерял почти всю листву. Третий вечер инспектора сидели тут с Иветтой Максимовой и бездельно разглядывали прохожих. Место казалось удачным: с одной стороны дорожки навалены трубы и плиты, с другой стояла вода, походившая на необозримую лужу или на обозримое озеро. Правда, к домам кое-где были проложены деревянные мостки, но лишь для пешеходов к соседним улицам. Путь же к транспорту и в город лежал тут, мимо их широкореечной скамейки.

Они много говорили, чтобы выглядеть неприкаянной компанией, осевшей в этом местечке.

— Товарищ капитан, дежурного райотдела обижают странные звонки.

— Какие звонки?

— Некая женщина настырно просит выслать оперативника для ремонта паровой батареи.

— А дежурный что?

— Само собой, не выражается.

— Ну, а женщина?

— Говорит, не обманывайте. Уже, мол, чинили.

Петельников неожиданно вздохнул, спрашивая уже неизвестно кого:

— Неужели у неё течёт батарея?

— Всё течёт, всё изменяется, товарищ капитан.

Если из домов шли одинокие пешеходы, то к домам текла долгая и нетерпеливая людская лента, выплеснутая транспортом. Каждая женщина вызывала у свидетельницы какое-то тихое обмирание — она безмерно расширяла глаза и вроде бы неслышно ахала. Сперва Петельников вполголоса спрашивал: «Ага?» — но потом только переглядывался с Леденцовым. Если она когда-то и могла опознать преступницу, то теперь её память, размытая потоком женских лиц, вряд ли была на это способна. Но инспектора упорно сидели, надеясь на её проблески, на случай, на свою интуицию, — и на всё то, на что надеются, когда больше надеяться не на что.

Когда схлынула очередная толпа, свидетельница взяла на колени свою опухшую сумку и вынула шуршащий свёрток с доброй дюжиной бутербродов.

— Ешьте, товарищи…

Леденцов воспрял:

— Мы не сэры и не паны, не нужны нам рестораны.

После трёх часов напряжённого сиденья, да на осеннем воздухе, пахнувшем водой и остатками полыни, бутерброды с подсохшим сыром казались изысканной едой. Себе она взяла один, тоненький.

— Это почему же? — удивился Петельников.

— Без чая не могу, изжога.

— Гастрит, — заключил Леденцов. — Картофельным соком со спиртом лечить не пробовали?

— Нет. Помогает?

— А чистым спиртом?

— Что вы…

— А пыльцой орхидеи с мёдом и со спиртом?

— Впервые слышу.

— А точёными когтями летучей мыши?

— На спирту? — засмеялась она.

— Спасибо, Иветта, — сказал Петельников, доев бутерброды. — Население нас подкармливает, а мы… Батарею починить не можем.

В конце концов, они не знали, зачем приходил сюда Катунцев. Может быть, квартиру ему дают в этом голубом массиве. Жена тут первая живёт… Любовница… Родственники, знакомые, приятели — все те, кому он хотел бы рассказать о своём горе, да не решался. И как им пришло в голову связать преступницу с Катунцевым? Не проще ли допросить его, зачем и почему он сюда ходил? И теперь уж Петельникову мысль о проверке легковых автомобилей не показалась столь невыполнимой — чем сидеть у этой лужи. Да ведь Иветта и с машиной могла ошибиться.

— Как вам показалась оперативная работа? — спросил её Леденцов.

— Упаси боже.

— А оперативные работники?

— Ага… Вы про себя?

— Я про товарища капитана.

— В себе-то он не сомневается, — вставил Петельников.

С погодой им повезло. Дождя не было, но сырой воздух — наверное, от этой лужи — пронизывал плащи, как бумажные. Мешало другое — ранняя темнота. От неонового фонаря, высокого и яркого, посвинцовела лужа, морозно побелел асфальт и помертвели их лица. Иветте приходилось всматриваться из последних зрячих сил.