Цветы на окнах - Родионов Станислав Васильевич. Страница 2
Он впервые глянул на следователя красными, уже высохшими, уже воспалёнными глазами. Может быть, оттого, что парнишка сидел в углу, что его глаза имели неестественный цвет, что волосы стояли вздыбленной шерстью, он показался зверьком, загнанным в безвыходную нору. Ненужная здесь жалость толкнулась в рябининскую грудь. Какого чёрта — он на работе, он на месте преступления! И не он своими вопросами загоняет мальчишку в угол — жизнь загнала, жизнь. Да нет, не жизнь… Преступник. А преступник, слава богу, ещё не наша жизнь.
— Гена, и что ты увидел?
— Замок наброшен, но не закрыт. Бывает, мама уходит к соседке. Прошёл на кухню. Стал руки мыть… Подумал, что мешок картошки лежит на полу… Оказалось…
— Во сколько ты пришёл? — торопливо перебил Рябинин.
— Около семи.
— А отец?
— Он приходит позже, примерно в восемь.
Ушёл около восьми утра и пришёл около семи вечера. А смерть, по словам эксперта, наступила часов в десять утра.
— Гена, у вас в семье… ссор не было? — спросил Рябинин на всякий случай.
— С кем?
— Между родителями, между Николаем и мамой…
— Нет.
— Гена, а враги у мамы были?
— Я не знаю.
— Она никогда не рассказывала?
— Не слыхал.
— В последние дни ничего не заметил?
— Что?
— Не была ли мама расстроена, не получала ли писем, не приходил ли кто…
— Нет.
— А что пропало?
— У меня ничего не пропало.
Рябинин начал писать протокол…
Любая смерть загадочна. Ему всегда казалось, что каждый умерший унёс с собой какую-то тайну, выведанную им у жизни, — уж во всяком случае унёс тайну смерти, которую испытал. Поэтому предки всегда представлялись Рябинину умнее современников. Любая смерть загадочна… Но погибший уносил две тайны — тайну свою и тайну убийцы.
— Гена, ты кого-нибудь подозреваешь?
— Кого мне подозревать…
— Приятелей непутёвых у тебя или у Николая нет?
— Конечно нет.
Рябинин встал и глянул на часы — утро, серое и предзимнее. Дом затих. Ушли теперь ненужные понятые, уехали теперь ненужные эксперты, разбежались по заданиям инспектора уголовного розыска…
— А почему ты не идёшь к отцу?
— Он хочет побыть один.
Следователь положил ему руку на плечо и легонько пожал. Без слов, вместо слов, которых он не мог придумать для этого вступающего в жизнь юноши, — в ту жизнь, за которую отвечали взрослые, в том числе и он, Рябинин.
На улице профырчала подошедшая машина. Рябинин вышел на крыльцо, столкнувшись с Петельниковым:
— Что?
— Допросил старшего сына. Отношения в семье были прекрасные, никого не подозревает, у самого полнейшее алиби.
— Где он?
— В машине.
— А кто ему сказал про убийство?
— Я.
От ноябрьского утренника Рябинин передёрнул плечами.
— Кому-то надо, — обиделся инспектор и пошёл в дом.
3
Рябинин огляделся…
Холодный воздух, приправленный печным дымком, помог ему сделать бездонный вдох. Непривычная тишина стекала с побелевшего неба. Яблони стояли без листьев коряво, стараясь пригнуть тёмные ветки к окостеневшей земле. Изморозь, лёгшая на колодец ночью, так и не сошла с моренных дождями досок, отчего они посветлели, как бетонные кольца под ними.
В глубине узловатых яблонь желтела потешная избушка, сложенная то ли из тонюсеньких сосновых брёвнышек, то ли из толстых жердей. Кургузая труба лила на крышу белёсый дымок; казалось, что дранка сохнет и курится от невидимого жара.
Рябинин пошёл к ней по дорожке, обсаженной какой-то высокой травой, теперь стоявшей воткнутыми пучками соломы…
За дверью обдало теплом и запахом, который вошёл в него глубоко и тревожно. Он огляделся, слегка растерявшись в этом запахе. Плита, сложенная из свежего кирпича… На ней кастрюля, чайник и чугунок, тёмный, словно его только что выкопали из древнеземельной толщи. Просторный стол, сколоченный из гладких плашек. Лавка, длинная и широкая, хоть спи на ней. Некрашеный пол, жёлтый, как сливочное масло. Сосновые стены, увешанные пучками зверобоя, мяты и полыни…
За столом сидел мужчина, опершись на локти. Казалось, что обвисшая фигура продавливает плашковую столешницу. Он поднял голову, но его взгляд лишь коснулся вошедшего.
— Я следователь прокуратуры, — неуверенно сказал Рябинин.
Слежевский не отозвался — глядел в сосновую стену, будто ждал, что брёвнышки раздвинутся и войдёт кто-то ещё. Но та, кого он ждал, больше никогда не войдёт в эту потешную избушку.
— Мне нужно вас допросить…
— Да-да, — засуетился Слежевский, но засуетился только одним голосом.
Рябинин сел к столу, расстегнул портфель и выложил папку, надеясь оживить Слежевского этими приготовлениями. Но тот лишь вздохнул.
— Расскажите, как всё произошло.
— Я уже говорил…
Рябинин иногда задумывался: не стал ли он равнодушным к чужому горю за своё следственное многолетие? Нет, не стал. Но как-то притерпелся — иначе было бы невозможно работать. Сейчас этому раздавленному горем Слежевскому прильнуть бы к утешителю, к сильной и доброй душе. А Рябинину нужны показания — немедленно, подробно, правдиво.
— Утром мы ушли с Геной на работу… Вместе. Вернулся я позже. Увидел… Что же рассказывать?
Он впервые глянул тёмными, слегка выпуклыми глазами прямо. Теперь взгляд отвёл следователь — в лице Слежевского столько было непереносимой муки, что Рябинин испугался. И понял, почему он, следователь, обязанный пулей лететь на место преступления, пока горячи следы, тянет время под любым предлогом; понял, почему эти места происшествий для него тяжелей всех допросов и очных ставок, — из-за потерпевших. Из-за их непереносимого горя.
— Какие у вас были отношения с женой?
— С Анной… Самые лучшие.
— Враги у неё были?
— Откуда же…
— Вы кого-нибудь подозреваете?
— Кого? Некого.
Рябинин задавал стандартные вопросы, принюхиваясь. Он разъял этот сложный запах, тронувший его у порога. Пахло детством — сосной, дымом, печкой, травами, варёной картошкой… Но откуда картошка? На плите кипел тёмный чугунок. Слежевский хочет есть?
— Сыну варю, — глухо сказал он, перехватив взгляд следователя.
— Ничего подозрительного не замечали?
— Где?
— На улице, в посёлке, в доме. — Рябинин и сам не знал где.
— Не замечал.
— Вчера к вам никто не заходил?
— Нет.
Рябинин снял очки и провёл по лбу сухой ладонью. Усталость и бессонье прятались где-то там, в черепе, и давили на глаза сверху.
— Вспомнил…
— Что? — Рябинин торопливо нацепил очки.
Слежевский глядел на него ожив. Правая рука скоро и нервно пробежалась по скромным усикам и легла на голову, на чёрные гладкие волосы, словно хотела удержать то, что там вспомнилось.
— Вчера приходил какой-то шофёр, предлагал дрова…
— Купили дрова?
— Нет. Тогда он попросил разменять двадцать пять рублей. Анна взяла у него бумажку, пошла в большую комнату, разменяла. Он и ушёл…
— Опишите шофёра.
— Среднего роста… В кепке… Я стоял в кухне и видел его издали.
— Во что он был одет?
— Не обратил внимания.
— Куртка, пальто, плащ?..
— Не видел.
— Что на ногах?
— Ну, такие мелочи…
— Опишите его голос.
— Господи, да я и не слышал. С Анной он говорил.
— Может быть, никакой он и не шофёр?
— Нет, машина урчала.
— Какой марки?
— Я на улицу не выходил.
На Рябинина вновь накатила неподъёмная усталость.
— Олег Семёнович, от вашей памяти зависит розыск преступника.
— Я понимаю. Но ничего, кроме среднего роста и кепки, не запомнил…
Мало: рост, кепочка и профессия. Немало: пол, рост, кепочка и профессия. Теперь была рабочая версия — убийство совершил водитель грузовика, мужчина, среднего роста, в кепке.
Рябинин дал подписать протокол и ушёл, ибо всегда понимал человека, которому хотелось побыть одному.
4
Оперативная группа поселилась в ставшем на ремонт поселковом клубе. Допрашивал Рябинин в комнате, где раньше творили любители природы, — на шкафах и на стенах бодались пни-олени, плясали чурки-медведи, топырились коряги-лешие… Инспектора заселили сцену, уставив её столами. Спали в танцевальном классе, рябининская раскладушка стояла у зеркальной стены, придуманной для тренировок балерин, — отвернувшись от всех, он видел в зеркале сразу всех. А в хозяйственной комнате пожилой милиционер круглосуточно кипятил чай и варил макароны.