Избранное - Родионов Станислав Васильевич. Страница 61

Тогда они переглянулись. Это понимай так, что возникли относительно меня медицинские загадки. Небось решали — колоть меня сразу или постепенно?

— На учете не состоите? — задумчиво поинтересовался доктор.

— Состою, на профсоюзном.

— Я спрашиваю про психдиспансер.

Его подлый ход мне виден, поскольку шит он белыми нитками. Решил уколоть меня не иголкой, а словесно. Это он при блондинке на дыбы встает.

— Не состою, но коли пошел бы, то поставили.

— Почему же?

— Кое-что вижу в переверченном виде.

— Жалуетесь на зрение?

— Не в смысле глаз, а в смысле жизни. Скажем, прежнего директора автопредприятия Гонибесова все считали умным. А я считал дураком. Вопрос: кто дурак?

— Он, — угадал врач.

— Я. — Врач не угадал.

— Вы же сказали, что дурак он, — удивилась сестричка, делая свое дело с ватами и марлями.

— Сказал-то я один. А может так быть, что один умный, а все дураки? Может быть наоборот. Так кого ставить на учет? Меня.

— Наташа, сделайте ему укол — пусть еще поспит.

Заткнули-таки мне рот.

2

Открыл глаза я от солнышка да от взгляда назойливого — рядом, на своей койке, лежал мужик моих лет и не спускал с меня глаз. Видать, от скуки. Теперь я огляделся со смыслом…

Просторная небольшая палата. Потолок высокий, стены режущей белизны, два окна в сад. Видать, второй этаж. И всего четыре койки: я, значит; мужик глазастый рядом; потом еще один, сильно забинтованный, отвернувшись к стене лежит; и пустая, четвертая, поджидающая клиента… Считай, по-царски я устроился, коли голова бы не ныла.

— Тоже по кумполу схлопотал? — поприветствовал я соседа.

— Схлопотал, — подтвердил мужик с охотой.

— От кого?

— Контейнер с крана оборвался и задел.

— А кто виноват?

— Я и виноват, сам строполил.

— А с тем что? — кивнул я на третьего.

— Тяжелое состояние. С ним велено не разговаривать.

— Значит, стропалишь? — спросил я соседа.

— На товарной станции. Год мне до пенсии остался. А ты сошка или начальник?

— Начальник, — признался я, правда скромно.

— Большой?

— Большой.

— Над кем?

— Над собой.

— Какой же это начальник?

— Крупнее начальников не бывает.

— А где работаешь?

— Этого говорить нельзя.

И то: я ж не знаю, как там дальше все обернулось. Вячика-то могли и поймать, хотя вряд ли. Гузя могли упустить, хотя вряд ли. А могло все быть и совсем не так, хотя вряд ли. Тогда б меня но темечку не долбанули. Но с другой стороны, на месте злодейства вдруг оказался рыжий ас с конфетной фамилией Леденцов. Как? Видать, следил. За мной, как за своровавшим пальто. Или за тем, кто меня клюнул в маковку. Тогда худо следил, поскольку клюнули-таки.

— Эх-ма, — вздохнул сосед, — Работаешь, колотишься… И ведь уверен, что делаешь самое главное. Производство, допустим, или дети. А самое главное, оказывается, сидит внутри нас и называется здоровьем.

— Ты какой тяжести больной?

— Я лежачий.

— Вижу, что не стоячий. А какова тяжесть?

— Кроме головы еще и сердечник.

— Смерти боишься? — прямо спросил я.

— Боюсь, — прямо и отвечено.

Жить со страхом хуже некуда. Подбодрить бы мужика в силу возможности. Да ведь я и сам о смерти подумываю. Но бояться смерти и думать о смерти — большая разница.

— Могу сказать доподлинно, помрешь ты вскорости или нет, — сказал я соседу с мужской откровенностью.

Глаза у него и вовсе сделались стеклянной чистоты. А спросить меня боится — вдруг бухну что-нибудь в самую душу.

— Зов тебе был? — закинул я хитрый вопрос.

— Какой зов?

— Туда зовущий.

— Куда? — пошевелил сосед губами неслышимо.

— К богу в шатер, к черту в котел, — озлился я.

— А как зовут?

— Кого как. То сон приснится с намеком, то примета какая выпадет, а одному мужику влетела в окно черная курица.

— В городе?

— В центре, на десятом этаже, при включенном телевизоре.

— Нет, зова не было, — решил сосед, поскольку курица к нему определенно не влетала.

— Тогда и смерти не будет. Она без зова не имеет права.

Мои слова на него подействовали в лучшую сторону. Он задумался, да и в глазах добавилось синевы.

Но, видать, мысли его теперь переключились на курицу.

— И куда она делась?

— Села на телевизор, который показывал, между прочим, «Очевидное — невероятное», да как закукарекает по-петушиному. Мужик ей: «Кыш-кыш!» Она в окно выпрыгнула, обернулась воробьем и улетела.

Веду беседу, а в голове морские прибои шумят. Поташнивает, будто переел чего. Заоконный свет глаза слепит. Но хуже всего от мысли гнетущей… Мария. Ночь меня не было — она же изведется. Или ее милиция оповестила? Неужель правду сказали? Соврали бы чего… К примеру, послан на особое задание, поскольку, мол, ваш супруг есть агент под номером таким-то дробь таким-то.

— А тебя где угораздило? — спросил сосед.

— Долгая история, не подлежащая огласке.

— Ну а все-таки?

Мужику интересно, а я думаю, как бы мне вызвать сестричку и осведомиться о Марии: сообщено ли ей, нет ли, как бы дать весточку? Да ведь и сосед имеет право знать — в больнице что в госпитале.

— Всего, конечно, не скажу, но частично. Вернулась некая чета из отпуска. Легла спать, а не спится. Ему душно, ей тошно, а обоим противно. Ночь глубокая, тьма за окном, и в квартире жуть стоит. Поднялись они и давай обыскивать шкафы. Заглянули под кровать… Пресвятая богородица, спаси меня, как водится! Лежит там окровавленный труп…

— Твой, что ли?

— Зачем мой… Тоже мужеского пола, но обчищен до нитки.

Гляжу, третий больной поворачивается ко мне личностью. Если у нас повязаны лишь головы, то у него один нос с глазами торчит. А послушать, видать, тоже охота.

— Дальше-то? — торопит меня сосед.

— Ну, вызвали милицию. Повели следствие. Оказалось, этот труп на лестнице порешили, раздели, а чтобы милиция нашла его попозже, открыли воровскими отмычками чужую квартиру да под кровать и засунули.

— Вот так бандитизм, — Стропаль позабыл и про свои смертельные страхи.

— Но следствие уперлось, поскольку таких случаев уже с десяток. Что такое? А орудует в городе крупная шайка рецидивистов под названием «Черные джинсы». И поймать их нет никакой возможности, поскольку вооружены, меняют свое обличье и логово, а отпечатков пальцев нигде не ставят. Вот такое дело.

— А ты при чем?

— Слушай далее…

Но слушать далее соседу не довелось, поскольку вошла сестричка. Она сказала кому-то за плечо, походя:

— Только недолго.

И тогда я увидел свою жену Марию и своего младшего сына Геннадия.

3

Пока они шли к койке, в моей шумливой голове взвился добрый десяток мыслей как бы одной стаей, разом. Может, и не мыслей, а чистых переживаний. А вернее, и того и другого вперемежку, поскольку ум с душой частенько в одной упряжке скачут. Думаю, вот предложь…

Думаю, вот предложь мне денег, допустим, рюкзак, ими набитый, — не возьму. Или предложь мне работу руководящую, с секретаршей для чая и, к примеру, с пятью замами, — не соглашусь. Дом каменный предложь за городом, с теплицами и разными светлицами… Автомобиль предложь зеркальный, да с таким ходом, что не едешь, а на облачке плывешь… Красавицу душистую ко мне подошли… Да хоть королем предложь, у которого и дворец, и королева, и питание дефицитное…

Откажусь, ей-богу. А заместо всего этого попрошу я себе счастья. Какого? Да вот этого самого, какое есть. Чтобы всегда в момент беды приходила бы ко мне Мария с сыновьями.

Однако Мария повела себя так, что я испугался, — она миновала все беленькие стулья, подбежала к моей кровати и пала на колени у моего изножья, на пол:

— Боже, что с тобой случилось, почему напасти сыплются?..

И рыдает-заливается, уткнувшись в одеяло:

— Жизнь мы прожили немалую, а на старости беда пришла…

— Мария, белье казенное слезами замочишь.

— На кого оставишь нас-то, бедных сиротинушек…