Избранное - Родионов Станислав Васильевич. Страница 69

Пока я справлялся с чувствами, застелившими мне видимость, они тоже не зря сидели: Василий вздохнул, Эдик кивнул, Валерка мигнул, Матвеич икнул, а Николай чихнул. Считай, минут пять мы приходили в себя.

— Чего ж ты не ввел меня в курс? — укоризненно спросил Василий.

— Неужели бригадой не справились бы? — поддержал Эдик.

— Я придумал такую штучку, которая током шарахает, — сообщил Валерка.

— Чего штучка… Взяли бы в руки по пустой бутылке и склад бы окружили, — не согласился с ним Николай.

— А если бы по полной? — уточнил Матвеич.

Гляжу я на ребят, и в палатной тиши в эти хорошие минуты вдруг затлело во мне незваное беспокойство. Много я с ними отработал, знаю их, как свой рабочий инструмент, изучил их и в труде, и в праздности… Вижу ребятишек глубоко и любовно… Но в то же время тревожно напрягаюсь: а чего я сейчас в них не вижу, чего в них не понимаю, чего о них не знаю?.. Что в этот момент, пока я гляжу и разговариваю, летит мимо меня? Ведь сколько бы я ни оглядывался на прожитое, всегда там находил ошибочное и мною упущенное.

— Как живешь, Василий? — спросил я голосом не мужским и не бабьим, а хрен знает каким.

— Отцом стану, — буркнул он самодовольно.

— Не забудь пригласить на крестины. Как ты живешь, Эдик?

— На курсах итальянского языка учусь, Фадеич.

— Кончишь — поговорим по-итальянски. А ты, Валера?

— Фадеич, я придумал, как обойтись без поршневых колец…

— Потом покажешь. А ты, Матвеич?

— С бутылками завязал окончательно.

— Хвалю. А ты, Николай?

— А я, Фадеич, рыбаком заделался, любителем.

— По крайней мере, День рыбака он празднует, — вставил Эдик.

— Помни, Николай, — подсказал я, — что День рыбака не только праздник для тех, кто ловит рыбу, но и для тех, кто ее ест.

— А как же, — встрепенулся Николай. — Вот попробуй…

Банка маринованной корюшки, им на столик поставленная. Эта банка как сигнальная ракета — ребята дружно зашуршали.

Василий, мать честная, приволок прямо на тарелочке круглый торт под названием «Фантазия». Жена, которая помнила наше приятное знакомство, испекла его специально для меня, как для пострадавшего. Все натуральное, включая буквы из варенья «Будь здоров!».

Эдик плюхнул мне на брюхо пачку журналов, и все иностранные. Одни картинки. Чтобы, значит, я не скучал. Господи, чего только не сфотографировали… И рестораны, и вертолеты, и спиртные бутылки, и собачки, и короли… Между прочим, много женского полу в купальниках. Смысла никакого, а глядеть приятно.

Матвеич вытянул из кармана чудище деревянное, им вырезанное. Для моего развлечения. Такая, скажу, физия — нос крючком, рожа торчком, а губы, между прочим, сложены противной трубочкой. Я эту страшилищу положил на столик мордой к соседу.

Валерка книжку принес, чтобы отвлечь меня от больничных думок. На обложке легковой автомобиль удлиненной формы. За рулем блондинка сидит с сигаретой в зубах. Хрен поймешь, про что книжка. Однако из багажника рука безжизненная свисает.

— Ешь, развлекайся и поправляйся, — сказал Василий.

Живут мелкие дурачки, как медные пятачки; бывают дураки средней руки; есть большие дурачищи, как последнего номера сапожищи. Три сорта. А видали дурака совсем без чердака? Это я про себя, поскольку екнуло у меня в мозгах, как искра в свечах. Осознал я, что в данный момент летит мимо меня, что я не понимаю и чуть было не упустил…

Сказанул капитану, что плюс с минусом несовместимы. А в элементарных частицах, а в аккумуляторах? И в жизни, как сейчас понял, вполне сливаются. Меня ударили, хотели убить, и лежу теперь в больнице — минус, минусее некуда. А ощущаю натуральное счастье — плюс. Кто ж мне объяснит, как они — смерть костистая и счастье серебристое — слились воедино?

— Ну, кончай тянуть резину — по рублю и к магазину, — намекнул Матвеич Василию.

Тогда Василий кашлянул в сторону, в макушку Николая-окрасчика, и сказал мне солидно:

— Привет тебе, Фадеич, от нашего директора.

— Как он, не затузел?

— Не затузел, если не только привет, но и письмецо шлет.

И Василий вручил мне конверт…

«Уважаемый Николай Фадеич! Наслышан о твоих подвигах на стезе борьбы с преступностью. Выздоравливай, и хватит заниматься ерундой — возвращайся в хозяйство и поднимай бригадное дело. И скажу прямо: я не согласен с мыслью, что незаменимых людей нет. Есть. Каждый человек незаменим. Каждый! Будь здоров. Жду».

Ну и подпись положенная.

Вот и еще момент жизни пролетел в свое время мимо меня. Директор-то глядит в самую подноготную. «Каждый человек незаменим». Что за этим? А за этим, видать, понимание двух сущностей, поскольку первую сущность, организм, хоть кем замени, а вторая сущность незаменима. И опять-таки намек на меня.

— Знаете, что пишет директор?

Ребята помотали головами несведуще.

— Предлагает мне должность своего заместителя.

Они переглянулись, конечно с мигалками.

— Да-да, с подобающим окладом, с персональной машиной, с секретаршей-брюнеткой и с чаем с лимоном.

Теперь эти стервецы заулыбались откровенно. Разгадали мою закавыку, которую я и не сильно таил.

— Фадеич, а мы ведь пришли по делу, — начал Василий, как самый весомый.

— А я думал, проведать.

— Само собой, но и по делу, — объяснил Эдик.

— По важному, — добавил Валерка.

— Только ты старое не поминай, — предупредил Матвеич.

— А то глаз из тебя вон, — пригрозил Николай.

Кочемойкина в свое время простил. Тихонтьеву простил. Вячику, как только его забрали, простил… Прощенному мною народу несть числа. А тут моя бригада…

— Фадеич, возвращайся, — тихо сказал Василий.

— По поручению директора предлагаешь?

— По поручению бригады, — набычился Василий.

— На какую должность?

— К нам, бригадиром, — уж совсем без уверенности промямлил Вася.

Напряглись ребята вроде спортсменов перед бегом. И какая-то сопящая тишина заползла в палату, будто компрессор только что сдох, но еще отдувается. Я тоже, видать, задышал, сдерживаясь, — хрен его знает, зачем я сдерживаю то, чего сдерживать никак нельзя.

— Басурманы, — наконец обозвал я ребят.

Они, эти басурманы, того и ждали — заулыбались и задвигали стульями. Но я ковал железо, пока оно было горячее:

— Мною тут думано… Тратим мы силы, время, запчасти на ремонт. Знай себе ремонтируем. А не пора ли думать о такой машине, чтобы поменьше ремонтировать?

— Пора, — кивнули и сказали вроде бы все разом.

— Предлагаю обратиться ко всем автомобилестроителям страны с подобным призывом и с открытым письмом.

— Ага, починчик, — потер руки Валерка.

Тогда я охладил их преждевременность:

— Но сперва я напишу книгу, ребята.

Как и ожидал, на бригаду пала молчаливая задумчивость. Но ненадолго — смешинка их пересилила. Правда, не откровенная, а тихосапистая, в подковырки ушедшая.

— О чем? — спросил Василий.

— «Как я ловил преступников», — объяснил ему Валерка за меня.

— Нет, — не согласился Эдик. — «Новые методы складирования».

— А может, «О вкусной и сытной пище», — подсказал Матвеич.

— Лучше уж «О вкусных и крепких напитках», — не отстал и Николай.

— Зря, ребята, ржете, один известный профессор это дело одобрил.

Как говорится, в зале произошло веселое оживление. У ребят губы до ушей, хоть тесемочки пришей.

— Соскучились мы по байкам, — на полном серьезе вдруг признался Василий.

— Стою под самосвалом, — начал Валерка. — Все есть: инструмент, запчасти, ветошь… А ремонта нет. Оказалось, Фадеичевой байки не хватает.

— Записал бы ты свои байки, — посоветовал Эдик. — Вышло бы десятитомное собрание сочинений.

— А мы бы их на макулатуру выменяли, — ухмыльнулся Матвеич.

— Без байки — что в бане без шайки.

Вдруг соседушка мой заюлил, как на шило наскочил:

— Расскажи им, как в тебя стреляли.

У ребят лица вытянулись, как у лошадей, увидевших овес.

— Сперва поведаю про книжную задумку…