Восток, запад - Рушди Ахмед Салман. Страница 8

Что же касалось волоса, то ни он, ни его слепая жена никогда в жизни не интересовались никакими пророками — и это было единственное, чем их счастливое семейство было схоже со злосчастным семейством Хашима.

Тем не менее вор не стал рассказывать о предстоявшем деле своим четверым сыновьям. Они, к великому его огорчению, все четверо выросли слишком благочестивыми и не раз, бывало, даже заговаривали о паломничестве в Мекку. «Чушь! — смеялся отец. — Подумайте хоть, как вы туда дойдете!» Всякий раз, когда у них появлялся на свет очередной ребенок. Шейх Син — в самовластии отцовской любви полагавший, будто тот родился для лучшей жизни — при рождении его калечил, и теперь все его сыновья просили в городе милостыню, чем отлично зарабатывали себе на жизнь.

Дети у него были вполне в состоянии позаботиться о себе самостоятельно.

Так что Шейх собирался оставить их и уйти с женой навсегда. Лишь одной своей редкой удачливости он был обязан тем, что к ним, в его часть города, на задворки, пришла прекрасная, хотя избитая, девушка.

В ту ночь весь дом на берегу озера затаился в ожидании вора, и сгустившаяся тишина будто повисла в углах его комнат. Ночь наступила вполне воровская: небо закрылось тучами, а над холодной зимней водой расстилался туман. Ростовщик Хашим ушел к себе и уснул, единственный из всей семьи, кто мог в ту ночь спокойно спать. В соседней с ним спальне без сознания, в коме, с внутричерепной гематомой, метался, страдая от боли, Атта под неусыпным присмотром матери, которая распустила в знак скорби длинные, едва начинавшие седеть волосы и, не желая смириться со своей беспомощностью, меняла сыну теплые компрессы. В третьей спальне, не раздеваясь, в ожидании вора сидела Хума, выставив перед собой шкатулки с драгоценностями, которые были их последней надеждой.

Наконец в саду под ее окном тихо запел соловей и Хума потихоньку прокралась по лестнице вниз и отворила дверь этой птичке, чье лицо украшал рубец в форме буквы «син» насталического письма.

Бесшумно следом за Хумой птичка взлетела по лестнице. Там, в коридоре, они разошлись в разные стороны, конспирации ради не взглянув друг на друга.

Шейх проник в комнату ростовщика с легкостью профессионала и тут же увидел, что план дома, полученный им от Хумы, соответствует истине до мельчайших подробностей. Хашим спал раскинувшись, чуть ли не поперек постели, подушка сбилась на сторону, так что достать из-под нее вожделенный фиал было пустячным делом. Осторожно, медленно, шаг за шагом. Шейх подкрадывался к нему.

В эту минуту в соседней спальне за стеной молодой Атта вдруг резко сел на постели, чем изрядно перепугал мать, и неожиданно — возможно, от того, что росшая гематома надавила на мозг, — вдруг завопил пронзительным голосом:

— Вор! Вор! Вор!

Возможно, в эту минуту его несчастный разум слился воедино с отцовским, однако этого никто не знает и никогда не узнает наверняка, ибо выкрикнув «вор» три раза, молодой человек умолк, снова упал на подушки и тут же умер.

Мать его зашлась таким криком, стоном, таким раздирающим слух воем, что довершила дело, начатое Аттой, — иными словами, ее рыдания проникли сквозь стену в мужнюю спальню, и Хашим проснулся.

Шейх не знал, что лучше — то ли нырнуть под кровать и спрятаться, то ли дать ростовщику по черепу, но Хашим тем временем схватил свою украшенную полосами трость, где, как в ножнах, был вправлен длинный стилет, который с недавних пор по ночам держал под рукой возле постели, и поспешил в коридор, не заметив грабителя, стоявшего в темноте с другой стороны постели. Тот сию же секунду нагнулся и моментально выхватил из-под подушки фиал с волосом пророка.

А Хашим в коридоре выхватил стилет из полосатых ножен. Он его держал в правой руке и вращал им, как сумасшедший. А в левой зажал саму трость и потрясал ею в воздухе. В это мгновение из ночной темноты коридора появилась некая темная фигура, и Хашим, еще не совсем проснувшись, но исполненный гнева, пронзил ее, по роковому стечению обстоятельств случайно угодив в сердце. Тогда он включил свет и обнаружил, что перед ним лежит бездыханно его собственная дочь, и в ужасе перед содеянным он обернул клинок против себя, приставил его к своей груди и налег всем своим весом, сведя таким образом счеты с жизнью. Тут в коридор выбежала его жена, единственная, кто остался в живых из всей семьи, и при виде двух трупов немедля сошла с ума, о чем позже врачи выдали свидетельство, и ее родной брат, заместитель комиссара полиции, пристроил ее в психиатрическую лечебницу.

Шейх Син мгновенно смекнул, что дело расстроилось.

Пока в коридоре разыгрывалась описанная выше кровавая драма, он, и думать забыв о ларцах с драгоценностями, до которых было рукой подать, в той же спальне Хашима выбрался через окно и кинулся бежать. Дома он появился затемно, растолкал жену и сказал, что вернулся с пустыми руками. Теперь придется, сказал он ей шепотом, исчезнуть на некоторое время. Жена его выслушала, не открыв глаз.

А тем временем из-за шума, поднявшегося в доме ростовщика, проснулись не только слуги, но и сторож, который до того спал — ничуть не менее крепко, чем обычно, — у себя в будке возле ворот на улице. Все сообща они вызвали полицию, а там тотчас же доложили о происшедшем заместителю комиссара. Узнав о гибели Хумы, высокопоставленный родственник опечалился и немедленно вскрыл запечатанный конверт, где прочел предназначенное ему послание, после чего немедля встал во главе крупного вооруженного отряда и повел его в темные закоулки самой грязной, известной своей дурной славой, части города.

Некий дерзкий ночной налетчик шепнул ему на ухо имя Шейха, другой некий тщеславный взломщик ткнул пальцем на дверь, где жил соратник Хумы, а сам он нажал на курок, и пуля от этого выстрела угодила в живот престарелому вору, когда тот как раз выбрался через чердачный люк, и он бесформенной массой рухнул с крыши к ногам заместителя комиссара полиции, утолившего таким образом гнев.

Из кармана у вора при этом выкатился небольшой сосуд темного стекла, оправленный в серебряную филигрань.

О возвращении волоса пророка в результате полицейской операции объявили по «Радио Индия». Через месяц в долину, в Хазрабал, сошлись все имевшиеся в стране святые люди, которые подтвердили его подлинность. Драгоценный фиал и по сей день находится под надежной охраной в той самой мечети на берегу одного из самых прекрасных озер, в сердце той самой долины, которая более всех прочих мест на земле напоминает рай.

Однако мы не закончили бы своей истории, если бы не рассказали про четверых сыновей Шейха, которые, сами того не ведая, провели несколько минут в том же доме, где оказался священный сосуд, и в утро гибели своего отца проснулись, обнаружив, что с ними свершилось чудо и руки и ноги их вновь обрели подвижность и крепость, будто отец и не искалечил каждого при рождении. Все четверо с тех пор страшно гневались на судьбу, ибо доходы у них против прежнего снизились, при самых скромных подсчетах, процентов на семьдесят пять, так что они едва сводили концы с концами.

Лишь у одной вдовы Шейха появился повод для радости, поскольку та, потеряв мужа, вновь обрела зрение, и с тех пор до конца дней любовалась прекрасной Кашмирской долиной.

ЗАПАД

Йорик

Поблагодарим же Бога — или, возможно, усердие древних бумагоделов — за то, что есть на земле материал под названием крепкий пергамент, который — как земля под ногами, на коей, смею думать, он и существует (хотя, если следовать фактам, контакты его с terra firma [14] случаются всего реже; естественные места его залегания — полки, деревянные или не деревянные, порой покрытые пылью, порой в совершенном порядке, почтовые ящики, ящики выдвижные, старые чемоданы, самые потайные карманы счастливых любовников, магазины, мусорные корзины, чердаки, подвалы, музеи, картотеки, сейфы, столы адвокатов, стенки врачей, дом любимой двоюродной бабушки на берегу моря, театральные мастерские, волшебные сказки, переговоры на высшем уровне, туристические конторы), как и земля — повторяю на случай, если вы успели забыть, о чем речь, — благородный этот материал всё терпит и стерпит, всегда и везде, и если не вечно, то по крайней мере до тех пор, пока его нарочно не уничтожат мужчины, рваньем или комканьем, при помощи кухонных ножниц или же крепких зубов, огнем или смывом в сортире, ибо — и сие есть установленный факт — мужчины получают равное удовольствие, уничтожая и землю, которая носит их, пока они живы, и сей материал (я имею в виду бумагу), хотя с его помощью могли бы обеспечить себе бессмертие прежде, чем та самая земля уйдет из-под ног, вырастая в холмик ровнехонько над головой; и такой же установленный факт, что полный перечень способов его уничтожения занимает больше страниц той же самой бумаги, чем перечень потребляемых мной продуктов, так что к черту перечисления — пора начать повествование, которое, как я уже попытался сказать, есть рассказ о старинном пергаменте и рассказ, на пергаменте же написанный.