«Качай маятник»! Особист из будущего (сборник) - Корчевский Юрий Григорьевич. Страница 31

Мерно постукивали колеса на стыках рельсов, вагон раскачивало, и как-то быстро раненые позасыпали. Задремал и я.

Проснулись уже затемно от резкого толчка. Тишину вагона взорвали тревожные свистки паровоза. Поезд тормозил, скрипя тормозами, причем резко. Раненые заматерились, несколько человек упали с полок.

– Чего там машинист так тормозит?! Не дрова везет!

Через несколько минут впереди грохнуло.

– Бомба-двухсотка, – уверенно пробасил с верхней полки один из раненых. Свесившись, он безуспешно пытался разглядеть что-нибудь в темени окна.

– Не, цэ гаубычный снаряд, – возразил другой.

Впереди громыхнуло еще два раза. Поезд дернулся вперед, проехал метров пятьсот, встал опять. Хрустя галькой, по насыпи пробежали вперед несколько военных. Все с тревогой прислушивались. Неизвестность угнетала больше всего. Если авианалет, так моторов не слышно. Что происходит? Может, немцы прорвались? На полках беспомощные раненые, оружия нет ни у кого. Да одного немецкого автоматчика хватит, чтобы перестрелять всех нас. Я лично сомневался, что красные кресты на бортах вагона удержат немцев от расправы.

Какой-то командир из раненых закричал:

– Сестра! Верните мне мой пистолет!

Через несколько минут военные вернулись, что-то на ходу обсуждая – слов я не разобрал.

Понемногу тревога и шум улеглись. Поезд дернулся и медленно поехал, постепенно набирая скорость.

Утром мы остановились на какой-то станции. Все прильнули к стеклам окон. Небольшой поселок был цел, по перрону бродили люди с узлами и чемоданами – правдами и неправдами они пытались попасть в вагоны нашего поезда. У каждой двери стоял солдат с винтовкой, отгоняя напиравших людей.

– Отойди, тетка, не положено, раненых везем.

– Да я в тамбуре постою.

– Отойди!

Нас по боковому пути обошел поезд с теплушками и платформами, на которых стояли ящики со станками и оборудованием. И сразу следом – еще один такой состав. «Заводы в тыл эвакуируют», – догадался я. Потом по этому же пути прошел встречный поезд. В открытые двери теплушки видны были бойцы в новеньком обмундировании.

– На фронт везут, – вздохнули рядом.

Стоянка закончилась, поезд дернулся, мимо проплыл вокзал. Потом поезд еще не раз останавливался и снова двигался.

Прибыли на какую-то станцию. Состав поставили на первый путь и стали выносить раненых на перрон.

– Так это же Можайск, я здесь до войны бывал, – узнал станцию кто-то из раненых.

Нас перевезли в госпиталь, занимавший бывшее здание школы. В палатах даже остались на стенах портреты великих ученых и школьные доски. Правда, сам госпиталь уже был поцивильнее прежнего. В палатах, бывших классах, стояли разномастные железные кровати. Тесно – по проходам лишь бочком протиснуться можно. Простыни чистые, кормежка повкуснее – не на полевой кухне приготовлена. Даже помыться удалось. Во внутреннем дворе, сзади госпиталя, стояла большая брезентовая палатка с дымящейся трубой – работал походный водонагреватель. «Ходячие» помылись. Пусть из тазиков, но вода горячая и мыло есть. А то бы еще немного, и вши завелись. Совсем хорошо стало. Голова не беспокоила, но нога побаливала, особенно если походить. Однако я все равно старался ходить, превозмогая боль, – ногу надо было разрабатывать, и мне не хотелось прихрамывать.

Прошла неделя. Я перезнакомился со всеми ранеными в своей палате и палатах второго этажа. Выздоравливающие заигрывали с медсестричками, впрочем, безответно, как я заметил.

В двенадцать часов все собирались у тарелки громкоговорителя, чтобы прослушать сводки с фронтов. К нашему всеобщему огорчению новости из Москвы не радовали. Почти на всех фронтах «…идут тяжелые бои…» И ведь как новости-то подают: «Наши войска упорно обороняют…» – называется населенный пункт. А на следующий день звучит уже другой город, который находится восточнее вчерашнего. Называли, конечно, оставленные города, но это если они были большие – вроде Харькова, Минска или Смоленска.

Кто-то нашел в бывших школьных классах географическую карту. Ее повесили в коридоре и втыкали самодельные флажки на медицинских иголках от шприцев, обозначая линию фронта. У этой карты курили, спорили до хрипоты, отстаивая свою правоту. Известное дело – каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны.

День за днем позиции флажков, обозначавшие линию фронта, приближались к Москве. Разговоры становились все тревожнее. Пока название «Москва» не звучало между ранеными, но как-то подразумевалось.

Я не раз размышлял, лежа на госпитальной койке, о причинах нашего отступления, о массовых потерях в боях людей и техники. Почему-то России не везло с соседями и собственным руководством.

Сначала татаро-монгольское иго прокатилось асфальтовым катком по молодой и слабой еще Руси, унеся многие тысячи жизней убитыми и угнанными в рабство. Потом – полусумасшедший деспот Иван Грозный с его опричниной и массовыми казнями – взять хотя бы для примера трагедию Великого Новгорода. Пережив череду самодержцев всея Руси и познав все «прелести» крепостного права, а фактически – рабства, русский народ вздохнул облегченно после его отмены. Но ненадолго. Волна терроризма, захлестнувшая страну, привела к удивительному феномену – двоевластию. Россией правили и царь, и Советы. Затем – социалистическая революция, Советская власть.

Ленин сразу же выслал из страны элиту – умных и интеллигентных людей. Оставшихся образованных сгноил в Сибири.

А взять хотя бы восстание тамбовских крестьян под предводительством Антонова? Не от хорошей жизни взялись они за вилы. Продотряды выгребали из амбаров последнее зерно, люди ели лебеду, пухли с голода и умирали тысячами. И главный большевик утопил восстание в крови. Больше ста тысяч крестьян было зверски убито, отправлено в ссылки, дома их сожжены. Конечно, не могли крестьяне противостоять регулярным воинским частям, вооруженным пулеметами, орудиями, бронеавтомобилями. Кстати, первый свой орден Боевого Красного Знамени будущий маршал и полководец Г. К. Жуков получил именно за подавление этого «мятежа».

Сталин оказался еще жестче. Сначала – уничтожение крестьянства, насильственное насаждение колхозов, последовавший голодомор, унесший сотни тысяч жизней, потом – массовые репрессии, в том числе и верхушки командного состава Красной Армии, оставившие армию накануне войны без опытных офицеров и генералов. И обеспечивался «сталинский порядок» многочисленными тюремщиками, конвоирами, следователями НКВД, судьями. Репрессивный аппарат «трудился» в поте лица, выполняя заказ «отца наро-

дов». Все учреждения, заводы, все общество было насыщено доносчиками и соглядатаями. Страх сказать «лишнее слово» царил на работе, на службе, в семьях. Неосторожные просто исчезали по ночам в крытых машинах.

И разведка – военная и политическая – предупреждала Сталина о том, что Гитлер планирует нападение на Советский Союз. Но слишком самонадеян был грузин, думал переиграть Гитлера.

Все ошибки, заблуждения – просто глупость и недальновидность руководства страной теперь расхлебывал народ – своим горбом, своей кровью.

Потому и не спалось мне по ночам, все думки в голову лезли. И не в последнюю очередь потому, что о Великой Отечественной войне я читал книги, видел документальные фильмы, говорил с фронтовиками в той, прежней жизни.

А народ – солдаты те же, хоть и говорили о вере в идеи Сталина и верности идеям коммунизма, жизнь свою клали на алтарь победы не за Сталина и ВКП(б), а за Родину, за землю свою.

Шли дни, миновала неделя моего пребывания в госпитале.

Как-то ближе к вечеру группа ходячих раненых решила отправиться в город. А одежды-то ни у кого нет – больничные халаты только, из-под которых виднелись кальсоны да стоптанные тапочки на ногах. Мы сбросились, у кого что было – кто гимнастерку старенькую нашел, кто – брюки, кто ботинки свои дал.

Отправились в самоволку вчетвером – именно на стольких хватило одежды. У бабушек раздобыли за махорку самогон. Само собой, не выпили – принесли в госпиталь. И устроили после ужина легкий сабантуй.