Рассказы - Мэнсфилд Кэтрин. Страница 28

Это было так грубо, что на мгновение я растерялся, и Дик, вероятно, заметил, потому что обнял меня за плечи, как бывало раньше, и сказал:

— Прости, старик. Мы ужасно устали.

Будто несколько лет прошло. Да? — Это уже относилось к ней, но она не ответила, опустила голову и принялась гладить серый мех муфты. И гладила его всю дорогу.

«Неужели я ошибся? — думал я. — Или им просто невтерпеж? Как говорится, добраться бы до постели. Верно, намучились в поезде. Сидели рядышком, под одним пледом…» Так я размышлял, пока шофер укладывал вещи. Всё…

— Послушай, Дик, я еду метро. Вот адрес отеля. Вас там ждут. Заходи ко мне, когда сможешь.

Честное слово, мне показалось, что он сейчас упадет в обморок, так он побледнел.

— Разве ты не едешь с нами? — воскликнул он. — Я думал, это само собой разумеется. Поедем. Ведь не бросишь же ты нас одних?

Я махнул рукой. Слишком сложно, слишком по-английски, на мой вкус.

— Хорошо, хорошо. С удовольствием. Я только думал, может быть…

— Едем! — приказал Дик маленькому фокстерьеру, после чего сделал широкий и неловкий разворот в ее сторону. — Садись, Мышка.

Мышка забралась в черную нору и весь путь до отеля гладила Мышку II.

В такси нас так трясло и швыряло, как будто жизнь решила сыграть нами в кости.

Я настоял на том, чтобы занять неудобное место, но к ним лицом, потому что никак не хотел упустить случая подсмотреть вспыхивавшие на несколько мгновений картинки, когда мы въезжали в белые круги света.

Дик забился в угол, поднял воротник пальто, засунул руки в карманы, широкополая шляпа затеняла его лицо и была словно неотделима от его тела, чем-то вроде крыла, под которым он прятался. При свете фонарей было видно, что она сидит неестественно прямо, а ее очаровательное личико больше похоже на рисунок, чем на живое лицо… каждая его черточка, делавшаяся более резкой в колеблющемся сумраке, была полна неизъяснимого смысла.

Мышка оказалась красавицей. Совершенством, но таким хрупким и утонченным, что всякий раз, когда я смотрел на нее, я будто видел ее впервые. Потрясение, испытанное мною, сравнимо разве лишь с восторгом, когда вместо чаинок на дне тончайшей фарфоровой чашки вдруг видишь невесть откуда взявшееся крошечное существо, полубабочку-полуженщину, и она зовет, машет руками, спрятанными в рукава.

Насколько я мог тогда разглядеть, у Мышки были темные волосы и синие или черные глаза. Но самое главное — это длинные ресницы и тоже темные перышки бровей.

Фасон ее длинного пальто вы можете найти в любом старом журнале, изображающем англичанок за границей. И не только муфта, но и опушка на рукавах, воротник, плотно облегающая головку шляпа были из серого меха.

«Мышка — так уж мышка», — решил я.

Но до чего же это увлекательно… немыслимо увлекательно! Волны их возбуждения все ближе и ближе подбирались ко мне, пока я не бросился им навстречу, не погрузился в них, не отдался им целиком, так что в конце концов мне тоже стало трудно держать себя в руках.

Неожиданно меня потянуло выкинуть что-нибудь экстравагантное… клоунское. Запеть, замахать руками, закричать, тыча пальцем в окно: «Дамы и господа, перед вами одна из достопримечательностей, которыми славен notre Paris» [33], выпрыгнуть на ходу из такси, вскарабкаться на крышу и влезть с другой стороны или высунуться из окна и в сломанный телескоп, да еще повернув его не тем концом, раньше всех углядеть долгожданный отель; к тому же из телескопа могла бы получиться на редкость оглушительная труба.

Проигрывая все это, я не только внимательно наблюдал за своими выкрутасами и даже незаметно аплодировал себе, не снимая перчаток, но и разговаривал с Мышкой:

— Вы первый раз в Париже?

— Да, никогда не была раньше.

— О, тогда вам будет на что посмотреть.

Я уже был готов слегка пробежаться по разным местам и музеям Парижа, как такси, дернувшись в последний раз, остановилось.

Знаете… это очень глупо… но, когда я открывал двери и шел следом за Диком и Мышкой к конторке, у меня появилось странное ощущение, что отель принадлежит мне.

В конторке на подоконнике стояла ваза с цветами, и я осмелел настолько, что поменял местами несколько цветков, потом сделал пару шагов в сторону и любовался своей работой, пока администраторша приветствовала вновь прибывших. А когда она повернулась ко мне, вручила ключи и сказала (garcon [34] был занят багажом): «Мсье Дюкетт проводит вас», — мне ужасно захотелось легонько стукнуть Дика ключом по плечу и так, чтобы никто не слышал, шепнуть ему: «Слушай, старина, ты мой друг и я хочу сделать тебе небольшую скидку…»

Мы долго поднимались по лестнице. Пролет, еще пролет. Мимо чьих-то поношенных ботинок (почему возле дверей никогда не увидишь красивой обуви?). Выше. Еще выше.

— Боюсь, немного высоковато, — с дурацким видом пробормотал я. — Но это потому…

Им было явно безразлично, почему, и я не стал продолжать. Они все принимали как должное, будто и не ждали ничего другого. Это было всего лишь частью того, что им предстояло в будущем… иначе я не мог объяснить себе их поведение.

— Наконец, добрались. — Я бегал по коридору, включал свет, объяснял.

— Это твоя комната, Дик. Другая— побольше, там есть альков и в нем маленькая гардеробная.

Мой «хозяйский» глаз отметил чистые полотенца и покрывала, даже красную вышивку на постельном белье. Мне нравились эти комнаты, с покатым потолком, выступами со всех сторон, — именно то, чего ждешь, если в первый раз едешь в Париж.

Дик швырнул шляпу на кровать.

— Вероятно, я должен помочь ему втащить ящики? — спросил он, ни к кому в отдельности не обращаясь.

— Должен, — ответила Мышка, — они ужасно тяжелые.

Она повернулась ко мне и в первый раз едва заметно улыбнулась: «Понимаете, в них книги». Удивительно странный взгляд он метнул в нее, прежде чем буквально со всех ног броситься к двери. Он не помог — просто сдернул ящик со спины гарсона, после чего, едва держась на ногах, вернулся в комнату, свалил его на пол и помчался за следующим.

— Это твой, Дик, — сказала Мышка.

— Ладно, если ты не возражаешь, он пока постоит тут, — проговорил Дик, с трудом глотая воздух (ящик, наверное, был совершенно неподъемным), и вытащил горсть монет, — Полагаю, ему нужно дать денег. Гарсон был того же мнения.

— Мсье что-нибудь нужно?

— Нет! Нет! — нетерпеливо ответил Дик. Но тут заявила о себе Мышка. Нарочито

спокойно, даже не взглянув на Дика, она сказала по-французски, но с резким английским акцентом:

— Нужно. Я хочу чаю. Чай для троих. Вдруг она подняла вверх муфточку так, будто пальцы ее были крепко сцеплены внутри, и этим движением она говорила бледному, обливающемуся потом гарсону, что у нее нет больше сил и спасти ее может только «…чай. Немедленно».

Вся сцена показалась мне поразительно точной, ее жест и крик были именно такими, какими должны были быть у англичанки (хотя я и вообразить не мог ничего подобного), оказавшейся лицом к лицу с великим несчастьем, и я едва удержался, чтобы не вмешаться.

«Нет, нет! Довольно! Хватит! Остановимся на этом. На слове "чай". Ваш жадный наблюдатель сыт по горло и лопнет, если проглотит еще хоть слово».

Даже Дика проняло. Он был похож на человека, который долго спал и теперь проснулся. Он медленно поворачивался лицом к Мышке, медленно поднимал на нее измученный взгляд и медленно произносил голосом, отдаленно напоминающим прежний мечтательный голос Дика:

— Да. Хорошая мысль. — Потом он опять помолчал. — Ты, наверное, устала, Мышка. Сядь.

Она села в кресло, украшенное по бокам кисточками, он лежал, вытянувшись, на кровати, я устроился на стуле, скрестил ноги и принялся смахивать с колен несуществующие пылинки, изображая парижскую непринужденность.