Дом на городской окраине - Полачек Карел. Страница 40

Вслух он продолжал: — Изрядно ветерок задувает. Надо будет запастись углем на зиму. Так вот времячко и идет.

— И не говорите, пан полицейский, — молвил тесть, — мы все ближе к могиле… Нынче я сказал жене, что недолго мне осталось быть с нею…

Полицейский лихорадочно раздумывал, что бы ему такое сделать, дабы упрочить благоприятное о себе впечатление.

Преподнести ему астру? Преподнесу, — решил он, — все равно сгниет.

Он пошел в сад и сорвал цветок.

— Это вам, — сказал он, — я всех привечаю.

Тесть с выражением благодарности принял цветок и вошел в дом.

Своей дочери он сказал: — Славный человек этот ваш хозяин. Цветочком меня почтил. Дай Бог ему долгих лет жизни. А где Йиндржих?

— Лежит, — прошептала дочь, — ему нездоровится.

— Нездоровится? — встревожился тесть. — А что с ним? Это его наверняка продуло, ветер такой нехороший, погода прямо-таки анафемская. Я принесу ему снадобье, которое поставит его на ноги.

Долго рассуждал он о том, как плохо болеть и насколько лучше быть здоровым. Затем он ушел.

Обливаясь холодным потом, метался чиновник под одеялом. Жена сидела подле него, погруженная в невеселые мысли.

Жизнь моя погублена, — проносилось в мозгу чиновника, — теперь за мной придут и уведут в тюрьму. С работы уволят, поскольку преступник состоять на государственной службе не может. Я буду обесчещен, и жена тоже будет опозорена.

С трудом произнес он, обращаясь к жене: — Теперь ты от меня уйдешь…

— С чего это я от тебя уйду? — утешала его жена.

— Не можешь же ты жить с преступником, — простонал чиновник.

— Ты не преступник, ты — рыцарь, — сказала супруга. — Ты смело заступился за жену. Все будут тебя хвалить.

— Знаешь… — таинственным голосом продолжал чиновник, — если меня посадят в тюрьму, сделай вид, будто ты от меня отказалась… У меня есть друзья, которые помогут мне оттуда выбраться. Сбегу за границу, там мы встретимся и начнем новую жизнь.

«Бредит, — подумала жена, — надо пригласить врача». Чиновник забылся тяжелым, горячечным сном. Жена на цыпочках вышла, чтобы вызвать врача.

На холме горит большой костер, вокруг которого расположились люди. Они смотрят на пламя и хором поют:

Это заговорщики, — пробормотал чиновник и побежал наверх. Там он обнаружил, что вокруг костра собрались и поют не люди, а кролики. Завидев чиновника, они насмешливо задергали носами и повскакивали. Надев на чиновника кандалы, они повели его в сад. Перед ними бежала курица и кричала: — Ведут! Ведут!. — Чиновник вспомнил, что эту курицу зовут Анастазия.

Его подвели к полицейскому, который сидел на перевернутой тачке.

Полицейский сказал: — Я — Полицейский Первый, мое царство простирается на сто семьдесят пять квадратных саженей. На этой территории мне подвластно все живое и мертвое. Кто воспротивится мне, тому несдобровать. Чиновника схватить и бросить в тюрьму! Пусть он там сгниет! У меня есть на примете другой квартиросъемщик, гораздо лучше этого.

Чиновник вскричал: — Я протестую.

Чей-то голос ответил: — Где ваш пациент?

В комнату вошел розоволицый, с белой бородой врач, принесший с собой запах свежего воздуха и амбулатории. Чиновник проснулся и сказал, вяло улыбнувшись: — Чтобы кролики пели, — такого я никогда не слыхал. Это был очень странный сон…

— Тара-ра-бумбия… — запел врач, энергично потирая свои пухлые руки. — Не станем же мы, доблестный рыцарь, болеть! — пророкотал он.

С ритуальностью, в которую с незапамятных времен облекли свое ремесло эскулапы, он пациента постукивал и щекотал по спине ушами. Закончив осмотр, он провозгласил, что ничего страшного нет, если, конечно, не возникнут осложнения. Он предписал какие-то микстуры, жидкую пищу и покой, ибо относился к числу тех врачей, которые лечат пациентов ободрениями и утешениями.

Глава тридцать вторая

Болезнь чиновника вызвала у обитателей улицы сочувствие. Лавочник Мейстршик объявил жене, что проведает больного.

— Пойдешь и будет тебе ой как худо! — предостерегла его пани Мейстршикова.

— Хуже быть уже не может, — нахмурился лавочник.

Он побеседовал с чиновником и пожалел, что тот такой слабый. Но выразил надежду, что вскоре все образуется.

Пани Сыровой он сказал: — Пусть ваш муж не опасается, что у него будут какие-то неприятности в суде. На всей улице не найдется человека, который согласился бы свидетельствовать в пользу полицейского. Он был у нас и уговаривал свидетельствовать. Но, помилуйте, не желаю я в это встревать! Я ничего не видел, потому что чинил у себя во дворе водяную колонку. А жена ходила к Дынибилам получить долг.

И наклонившись к пани Сыровой, он зашептал: — Полицейский — негодяй, запомните это. Долго я об этом молчал, но сейчас скажу прямо. Все до поры — до времени. Я со всеми хочу по-хорошему, но когда это не получается, я серчаю. Вот давеча в воскресенье. Посылает он за фунтиком кофе. Но, помилуйте, так не годится! Ведь полагается соблюдать воскресный покой. А он на это: мол, полицейскому можно. Но я помню, что однажды он меня на этом подловил. Я заскочил к соседям за отверткой, а жена в это время по глупости обслужила его. После этого он объявил мне, что наложит на меня штраф, дабы я впредь знал, как свидетельствовать на суде. Ну что ж, если ты думаешь, что это тебе поможет, валяй. Я здесь все равно не останусь. Что хорошего ждет меня здесь? Сын, он управляющий, экономический управляющий, и так ругается, дескать, мать ему нужна, чтобы готовила. А жениться, шельмец, не желает, хотя невест вокруг хоть отбавляй. Ну я пойду.

— Навестите нас как-нибудь еще, пан Мейстршик, — сказала пани Сырова. — Мужу было очень приятно с вами поговорить.

— Само собой, — ответил лавочник, уходя, — отчего же не навестить, коли вашему мужу было приятно поговорить с таким вот старым хрычом. А вы, милостивая пани, хорошенько за мужем ухаживайте, чтоб ухудшения не было. Иной, бывает, уже прыгать готов, а дело-то швах! Пусть хорошенько пропотеет, вся пакость-то из него и выйдет.

Дав этот добрый совет, он ушел.

Под вечер пришел пан учитель Шолтыс. Он сел возле кровати больного и стал печальным голосом произносить слова утешения.

— С вами Господь, он посетил вас, ниспослав испытания! — начал он. — Нам надлежит не роптать, а радостно принимать удары, наносимые рукою Божьею.

— Я очень слаб, — прошептал чиновник. Он был обрадован, ему была приятна участливость, проявленная в связи с его болезнью и свидетельствовавшая о том, что он отнюдь не так одинок, как ему казалось.

«Какой славный человек» — растроганно думал он.

— Я к вам с радостной вестью, — продолжал пан учитель, — вчера нам снова являлся дед Гинек. Давно мы его не видели и приятно провели с ним время за такой задушевной беседой… Наш друг нам сказал, что вы скоро поправитесь и наберетесь сил. Только не падайте духом, надежда укрепляет человека.

— Да, да… — пробормотал чиновник.

— Я встретил пана домовладельца и призвал его быть более сдержанным. Пусть себе печется о своем достатке, но не надо подкапываться под других. Сжальтесь над своим ближним, сказал я ему, а, главное, над собой. Что толку от того, что человек приобретет хоть весь мир, если он взял на душу грех?! Словами священного писания я старался направить его на путь истины, но он грубо оборвал меня. Мол, он владелец дома и знает, как ему поступать. Мол, выслушивать наставления жильцов он не намерен. Печально было видеть, как человек гибнет по собственной вине…