Бог в человеческом обличье - Коган Татьяна Васильевна. Страница 34
Они устроились на смотровой площадке в предвкушении разрекламированной гидами картины. Минуты тянулись медленно, ничего не происходило, и Илья уже всерьез подумывал плюнуть и двинуться к парковке. Он нащупал в кармане ключи от машины.
Внезапно красноватое небо почернело: тысячи и тысячи птиц слетались на ночевку к озеру, заслоняя крыльями лучи заката. Журавли, фламинго, аисты, орлы, цапли… Темные трепещущие тучи кружили над долиной, повергая в благоговейный трепет даже самых закоренелых циников.
Это напоминало настоящее апокалиптическое нашествие. Живая черная воронка трепетала над горизонтом, то сужаясь, то растягиваясь до необъятных размеров. Марина завороженно следила за полетом птиц, и даже Илья невольно проникся зрелищем, производившим впечатление чего-то неземного, потустороннего.
Сейчас, запертый в четырех стенах, отгороженный от остального мира, Илья испытал то же чувство, что когда-то на озере. Он словно бы выбрался за пределы собственного тела, стал частью чего-то запредельно большого, гораздо большего, чем можно себе вообразить. Ощущение было настолько сильным, что пугало до чертиков. И все же Илье хотелось продлить его, удержать.
Ощущение исчезло, как только прозвучал последний аккорд. Вернулись стены и потолок, биение сердца, пульсация в пробитой ладони. И неопределенность.
Крестовский подумал: если бы ему представился шанс изменить недавнее прошлое – позволил бы он похитить себя? Купил бы билет на поезд? Пошел бы на ночную прогулку по незнакомому городу? На долю секунды Илье почудилось, что он ничего бы не изменил. Позволил бы сложиться ситуации – какой бы пугающей она ни была. Ведь благодаря этому испытанию он пробил стену, снова вернулся к творчеству. Он написал песню, и она была хороша, очень хороша.
Потом заговорил разум. Илья взбежал по лестнице, стукнул кулаком в дверь и тут же застонал от боли. Он по глупости ударил больной рукой, и теперь она горела огнем. Он стиснул зубы и перевел дыхание. А спустя секунду проорал:
– И что дальше? Я выполнил ваше требование. Вы обещаете никого не трогать?
Никто не ответил.
– Вы обещаете никого не трогать? – снова повторил он.
Тишина.
Илья спустился вниз и замер перед столом, на светлой поверхности которого темнели кровавые разводы. Кадр показался ему отлично срежиссированным фрагментом из клипа, где бутафорская кровь щедро льется на реквизит, чтобы создать поэтически мрачное настроение. Он сходил в ванную, отмотал туалетной бумаги, намочил ее и протер крышку стола.
Потом перевел взгляд на синтезатор и оставленную у стены гитару. Песня все-таки шикарная получилась. Вот бы сыграть ее Мэту и Крепостному и посмотреть на их лица! Друзья знали толк в хороших мелодиях. И хотя музыкальные вкусы у всех троих сильно разнились, по-настоящему хорошие песни споров не вызывали. Порой Илья приходил на репетицию с сырым материалом, и друзья помогали его доработать – если материал того стоил. Пару раз они забраковывали песни, но в большинстве случаев одобряли.
Сейчас Матвей сразу бы сел за «железо» (как он называл ударную установку) и начал потихоньку отбивать ритм, прикидывая наилучшие вариации. В такие моменты его не стоило трогать хотя бы минут пятнадцать – чтобы он полностью проникся музыкой, прочувствовал ее настроение. Обычно он останавливался сам. Обводил глазами присутствующих и заявлял, что готов работать.
Начинались обсуждения и прикидки, во время которых Матвей активно разминал пальцы – вращал и побрасывал палочки, производя с ними немыслимые манипуляции. Выглядело это эффектно, на концерте он вытворял подобные трюки под восторженные крики поклонников. Но главной целью этих упражнений являлось не развлечение, а развитие ловкости и цепкости пальцев.
Крестовский наигрывал песню, Андрей и Мэт подхватывали. К концу первой репетиции у них обычно уже имелся примерный рисунок песни. Жаль, что у Ильи нет возможности поделиться с друзьями только что сочиненной композицией. Они бы оценили и довели ее до ума…
Он потянулся к гитаре, чтобы повторить песню, и вдруг ощутил сильнейшую усталость. Он работал без перерыва последние сутки, а то и дольше – и осознал, что еле держится на ногах. Мышцы налились тяжестью, голова затуманилась. Илья понял, что если немедленно не ляжет, то попросту свалится на пол от слабости.
Он добрался до кровати и в изнеможении растянулся на жестком матрасе. Закрыл глаза и прислушался к своим внутренним ощущениям. В голове мельтешили хаотичные мысли, унося его то в прошлое, то в будущее, заставляя забыть о настоящем. Он провалился в чуткое полузабытье, что-то среднее между сном и явью.
Перед глазами возникла картина трехлетней давности: он летит в самолете «Ан-28», полностью экипированный для прыжка. Ему приспичило прыгнуть с четырех тысяч метров, чтобы испытать свободное падение.
Четверть часа самолет набирает высоту. По заметному дефициту кислорода Илья догадывается, что самолет находится на приличном расстоянии от земли. Наваливается сонливость и легкое отупение. Инструктор показывает, что пора готовиться, и пристегивает Илью к себе карабинами. Потом проверяет крепления, дает последние напутствия:
– В момент прыжка не махать ногами, в затяжном падении выгибаться тазом вперед, при посадке поднять ноги, согнуть колени.
Инструктор шагает к открытому люку и садится, вынуждая Илью копировать его движения. Внизу, в голубоватой дымке, темнеют зеленые точки деревьев. Зрелище волнительное, но он не успевает его осмыслить: инструктор двигается вперед, отталкивается, вываливаясь наружу. Брюхо самолета мелькает перед глазами и ухает резко ввысь.
Чистый адреналин.
Он лежит на плотном потоке воздуха, тугом, как натянутый батут, а под ним зияет прозрачная пропасть. Вокруг – пустота. Ни единой точки опоры. Только пространство. Вне времени. В ином измерении. Лишь где-то далеко внизу – рваная вата облаков и полоска полукруглого горизонта напоминают о другой, земной жизни.
Слабый толчок, еще один. Раскрывается парашют. Наступает удивительная тишина. Илья больше не падает, – просто неподвижно висит в воздухе. Высота, судя по облакам, около тысячи метров. Он беззвучно плывет вниз, а навстречу медленно двигаются леса, поля и дороги.
Затем обстановка меняется. Ощущение полета переходит в плавное скольжение параллельно земле. Илья понимает, что каким-то образом очутился в аэропорту. Он лежит на багажной ленте и движется по замкнутому кругу. Незнакомые лица всматриваются в него, но быстро теряют интерес. Чемоданы, наваленные рядом, снимают один за другим и уносят. Постепенно лента пустеет. Илья пытается вспомнить, что он здесь делает и почему никто не узнает его. Он вертит головой и видит Марину в другом конце зала. Она с кем-то увлеченно разговаривает и не замечает никого вокруг. Он машет рукой, зовет ее, но она не слышит. Илья осознает, что до конца своих дней будет кружить на багажной ленте, не в силах сойти с нее или привлечь к себе внимание. Внезапно Марина оборачивается, и ее лицо размыто и неясно, как за мутным стеклом. Она хватается руками за живот, из-под ее пальцев проступает кровь, отчетливая на светлом свитере. Она смотрит осуждающе, ее рот искривляет скорбная гримаса.
Илья распахнул глаза и резко сел на кровати, возвращаясь в реальность. Жаль, что реальность выглядела не намного лучше ночного кошмара. Он поднялся, выключил свет и вернулся в постель. Заснул мгновенно, едва голова коснулась подушки. На этот раз ему приснилось, как они с парнями исполняют новую песню перед многотысячной ликующей толпой.
Глава 22
Он вложил в мелодию и слова всю свою страсть, все эмоции, испытанные за период плена. Вика отчетливо слышала и ярость, и отчаяние, и надежду на избавление. А как он исполнял эту песню, с каким надрывом! Волоски на руках дыбом становились. По сравнению с его голосом даже хриплый баритон Джельсомино невольно блекнул и терял свою манкость.
Вика писала полночи и проснулась ни свет ни заря, чтобы продолжить писать. Сюжет разрастался и отчаянно просился на экран компьютера. Герои романа, один за другим, теряли картонную схематичность и обретали любопытные черты. Вика улыбнулась. Она уже примерно представляла, каким будет конец, но предпочитала не забегать вперед. Еще неизвестно, какие сюрпризы подкинет мирозданье. В последнее время оно приятно ее удивляло.