Тайны митрополита - Ремер Михаил. Страница 35

– Пялюсь и пялюсь, – вздрогнув от того, что его заметили, проворчал Николай Сергеевич. Впрочем, тот, видимо, неправильно расценив этот взгляд, ничуть не обиделся. – Все зафидуют, – ухмыльнулся он беззубой улыбкой своей. – Ховолят, субья хорошие… Были, – печально закончил он.

– Пойдешь-то куда?

– А, кута хласа хлятят, – прошепелявил тот. – Вон хоть бы в камнетесы. Или в ухлешоги, – мрачно добавил мужик. – У тех век колоток; быстло откоптишь да к своим отплавишься. Так, хлядишь, и с бабой да с тетками свитимся вскоре.

– Не рано?

– А тут чего телать юлодивому-то?

– Мож, и есть чего. Сам-то говорил мастеровой, да делаешь чего? Камнетес, что ли?

– Сачем камнетес? – пожал тот плечами. – Гончал я… И тятка гонцалом был. А пратет с тетом, – плинфу горазты тедать были.

– Чего?! – встрепенулся Булыцкий.

– Плинфу, – пожал плечами тот.

– А сам-то как?! Сдюжишь?!

– Чего стюшить-то?

– Сам-то плинфу горазд делать?

– Это-то, – махнул рукой мужик. – Слыхивал полфе, да с тетом рас как-то етиный уфязался. Витывал лазве что мелком… А так и не помню. На что сейчас плинфа? Камень та терево.

– Слушай, Никодим, – разом забыв про все свои подозрения, начал Булыцкий. – Сможешь вспомнить, как делать ее?

– Плинфу-то? То – влят ли. Дюже тет внимательно все мешал. Та и нас хнал прочь. Все кричал: малы, мол, еще. Здоловее бутете, так сам ласскасу та покасу.

– Но ты же видел, как он делал ее?

– Вител.

– А вспомнить сможешь?

– Цего? Нет, – уверенно протянул он.

– Очень надо! – буквально взмолился учитель. – У меня останешься, харчом обеспечу!

– А не утушишь неналоком?

– Мож, и удушу, – пожал плечами Булыцкий. – Мне почем знать, что там еще во сне привидится. Так то же без умыслу злого! – горячо бросился уговаривать тот.

– На том, цто правду скасал – уше спасипо. А фзяться… Мошко, конечно, – подумав, согласился он, – та не фыйтет ешели нишего, так, получится; харч зазря?!

– Не получится так не получится, – пожал плечами тот. – Лукавить что не стал, уже благодарю. Так возьмешься?

– А цего не фзяться-то, за харц ешели.

На том и порешили. Не желая затягивать, Никодим в тот же день, переодевшись в теплые одежки да сухарей прихватив в дорогу, отправился по окрестным деревенькам на разведку, а Николай Сергеевич – к князю; повторять процедуру.

В палатах у Донского уже ждали. После банок и впрямь легче стало Дмитрию Ивановичу, да настолько, что в тот же день повелел гонцов отправить в монастырь Троицкий за инструментами, рецептами да ставшими вдесятеро более ценными банками. Еще повелел мальчишек привезти, которые валенок производство освоили, а в благодарность монастырю земель отписал со смердами осевшими да с наказом, чтобы и у Сергия валенками занялись, благо монахи обученные там тоже уже были.

– Ну, Николай Сергеевич [76], – лежа на скамейке, приветствовал его Дмитрий Иванович, – давай. Убедил. Мне поперву, а потом – мальцу. И давай с этими, как их там, – запнулся он, вспоминая непривычное слово, – с банками со своими не затягивай.

– Изба мне нужна отдельная, князь, – отвечал пенсионер.

– На что? – Князь удивленно приподнялся на локте. – Чем у Тверда тебе не любо?! И простор, и почет, и девка на услужении, и баба.

– Какая баба? – Булыцкий от неожиданности аж подпрыгнул.

– Сестра Тверда. Ладная, крепкая, горячая. Вдова. Тверд еще при осаде, как Прошку стрелой татарской сбило, решил, что вы с ней – пара; да вот разминулись мы с ним после похода на псковичей. Я – в Москву, он – в монастырь Троицкий. Раны залечить да исповедаться. В дороге наказ мне: что случись, Николу с Аленой сосватать. Вот и ладь мосты, пока Тверд в отлучке. Приедет – благословит вас, да в добрый путь! Давеча же говаривал тебе, а?

– Погоди, князь, – поразился Булыцкий настолько, что даже и забыл и про фитиль, горящий на спине у Дмитрия Ивановича, и про банку, занесенную над спиной пациента. – Ты это, что же? Сватаешь меня? С чего бы вдруг? А родители что же? – уже совсем некстати ляпнул трудовик.

– Сироты, так что брату старшему и решать. А там, как Тверд просил, так и сватаю! Да и тебе говорю, что бобылем хватит ходить. Вон, дел и так невпроворот, а ты, что баба в доме: сам стряпаешь да за избой следишь. Видано ли то? Ты бы дельным лучше чем занялся!

– А что, руки сложа сижу, что ли? – спохватившись, прилепил он таки банку.

– Может, и сидишь, – проворчал Дмитрий Иванович, поморщившись от неприятных ощущений. – Порох где обещанный?

– А тебе все и сразу, да? А говаривал тебе я: не можно так. Порох чтобы сделать – наука целая, да изучить ее еще надо. А потом – еще и других научить. А тут – плинфы простой даже нет!

– Будет тебе плинфа, или не было сказано тебе так?! – подскочив, вспылил князь. Банка, с противным хлопком оторвалась и брямкнулась на пол.

– Да лежи ты! – забыв про все на свете, замахал руками Николай Сергеевич. – И так банок, что слез, еще и перебить не хватало. Как поколешь, так и откуда новых взять?!

– Слову княжьему не верит, – ворча, князь снова улегся на скамейку. – Не про вашу честь! Да кто ты такой, чтобы в слове княжьем сомневаться, а?! Что Москву спас, так и меру знай. Или благодарности княжьей мало, а?

– Да не о благодарности пекусь я, – с силой прижимая склянку к спине собеседника, проворчал Николай Сергеевич. – Человек я! Людина! Тварь Божья, как все вокруг. Не умею чудес творить! И про то я сейчас, что не могу все сразу! А тут и диковины давай, и харч готовь, и за домом следи, – одну за другой лепя емкости и глядя, как вздувается кожа под стеклянными колпаками, проворчал пенсионер.

– Так а я про что? – крякнул в ответ Дмитрий Иванович. – И я про то же! Мало того, что все поспеть торопишься, так еще и по дому – сам себе хозяин! Не должно быть так! Муж – в семье голова! Так голове и заботы. А бабе – дело бабье! И спутывать их негоже; свое каждому – то и ладно!

– Ты на меня погляди-то! – взвился трудовик. – Годов уже сколько, а ты мне все про дела срамные!! Уж и здоровья нет, и ни охотки, а ты!

– Охотки?! – оскалился Донской. – А Матрена на что, а?! Вон, специально людишек отправил девку статную искать, за Николой чтобы приглядывала! Да пусть бы и перебесился заедино!

Булыцкий не ответил, но лишь призадумался: оно хоть и задели слова его Дмитрия Ивановича, и за себя, и за Матрену, и за мегеру эту – Алену. Да ведь и правды в них было много. Разрывался Николай Сергеевич; на все дела не хватало ни рук, ни знаний, ни времени. А тут еще, хочешь не хочешь, а все равно хлопоты домашние времени отъедали будь здоров! И хоть оправдывал себя Николай Сергеевич тем, что такие хлопоты отвлекали да расслабляли, а все равно – кривил душой, хоть даже и самому себе в том не признавался.

– Чего замолчал-то? – усмехнулся князь. – Не ерепенишься чего, не буянишь? Ты же до склок ох как охоч!

– Того и не ерепенюсь, что прав ты, – еще помолчав, ответил Булыцкий. – И за заботу благодарствую, и тебя, и Тверда, – как смог, сидя, поклонился он довольно ухмыльнувшемуся собеседнику. – Да только не принято у нас так. В грядущем, – на всякий случай поправился Булыцкий. – Не берут у нас девок по указке. Да и в доме чужом жить несподручно. Как так-то: муж с женой да в избе брата жениного?

– Тут ты прав, – чуть призадумавшись, отвечал Дмитрий Иванович.

– Да и потом, – вздохнул преподаватель, – какой из меня муж?! Алена вон, – замолчав, аккуратно подыскивая нужное слово, запнулся трудовик, – и ладна, и красива, и молода. А я? Мне до встречи с Богом осталось-то всего ничего. Негоже оно так!

– С лица воду не пить, – поняв собеседника, ухмыльнулся Донской. – Стерпится – слюбится. Аленка вон и хозяйка и плодовита; только что деток Бог всех прибрал…

– Может, хоть Тверда дождемся? – трудовик попытался перевести разговор в другое русло.

– Ты вот чего, Никола, – ответил Дмитрий Иванович. – Избу строй, мастеров дам. Да в голову не бери, чего не надобно. Дом отстроишь, а там, даст Бог, и Тверд прибудет. Сватов зашлешь, да Алену с благословения бери. Сироты они с Твердом, так и благословлять брату старшему. Тебе отдаст.

вернуться

76

Обращение по отчеству во времена московской Руси – знак уважения.