Ледяной рыцарь - Леванова Татьяна Сергеевна. Страница 43

Выкрикнув последнее ругательство, она прыгнула в окно, в полете меняя облик с человеческого на рысий. За ней, не мешкая, сиганул Андрей с мечом в руках. Через мгновение послышалась удаляющаяся дробь копыт Радуги.

Кто-то выбежал наружу, кто-то остался на месте, но, когда все смолкло, взоры всех присутствующих обратились к Маше.

– Я погибла, – пробормотала она. И была совершенно права. Ее ни о чем не спросили. Ей ничего не сказали. Сильный рысарь просто скрутил ей за спиной руки, и вскоре прямо в красно-белом платье невесты девочка оказалась в замковой тюрьме. Это была длинная узкая комната в подвале замка, с крохотным окошком наверху, до которого Маша не могла дотянуться, даже когда взбиралась на стол, крепкий, хоть и неуклюже сбитый и почти неструганый. Кроме того, здесь были еще койка – доска на камнях вместо ножек, накрытая мешком, набитым шуршащей соломой, да дырка в полу, вроде как туалет. Подвал, естественно, был сырым и холодным, зато из окошка долетал запах моря, на ночь девочке приносили жаровню и свечу, воняющую топленым свиным салом. Первые дни девочка маялась от скуки и холода, поддергивала на плечах сползающее платье. Потом ей принесли шерстяное платье, не такое красивое, как то, что было у нее, пока она считалась венцессой, но зато теплое. Еще у нее была броня с фонариком колокольцев. Чтобы вернуть их, достаточно было лишь щелкнуть пальцами. Только синий лучик не мог вывести ее через закрытую дверь. А еще девочка жалела об утрате каменных бус и портрета венцессы Калины. Но бусы ей не принадлежали на самом деле, как и портрет, поэтому у нее не получалось вызвать их магией.

– Что бы ты хотела на ужин, самозванка? – спросил ее однажды вечером охранник.

– С чего это вы меня спрашиваете? – отозвалась девочка.

– Догадайся сама, – ответил охранник. – Так ты будешь заказывать? Иначе я принесу тебе хлеба с салом.

– Беее, сами такое ешьте. Хочу куриную ножку и… Что тут у вас растет вместо картошки… Свеклу, что ли. И молока.

Ужин принесли позже обычного, когда уже совсем стемнело. Маша с удовольствием принялась за еду, которая была очень вкусной, впервые за много дней, когда ее потчевали подгоревшей овсянкой – редкая гадость, между прочим. Вдруг из угла послышалось старческое кряхтение.

– Кто здесь? – воскликнула девочка и закашлялась от того, что пища попала ей не в то горло. Ее можно было понять – в темнице она уже изучила отведенное ей пространство вдоль и поперек. И в том, что она здесь одна, никак нельзя было сомневаться.

– Вкусно пахнет, – сказал кто-то из темного угла, и на свет выполз маленький человечек. Он ковылял, опираясь на палку, моргал воспаленными глазками, и казалось, что весь состоял из одной головы – настолько непропорционально мало было его тело, скрывающееся под растрепанной бородой.

– Кто ты, сосед? – спросила Маша.

– Ну дак сосед, – объяснил человечек. – Тюремный я. Ох и вкусно же пахнет. Угостишь? Тебе что, завтра выйдешь отсюда, а мне тут веками мучиться.

– Пожалуйста, – Маша пододвинула ему тарелку, ее настолько озадачила фраза насчет завтра, что ради такой новости и с едой было не жаль расставаться.

– А откуда ты знаешь, что я завтра выйду?

– Потому что сегодня тебя кормят хорошо, – ответил с набитым ртом человечек.

– Не вижу связи…

– Все, досиделась, завтра на круг позора – и прощай…

Грудь словно стянуло плотным ремнем от такой новости. Круг позора и топор палача, говорила привениха. Неужели Машу казнят? «Не может быть, я, во-первых, еще ребенок, во-вторых, всем же понятно, что меня Рыкоса заставила», – подумала Маша, но ее сердце сжимало ужасное предчувствие. Что же сделать, что придумать, осталась всего одна ночь…

В это время тюремный оторвался от тарелки. Слопал он только половину, с сожалением поглядывая на остальное.

– Ладно, я не зверь, ужин твой по праву. А за угощение будет тебе подарочек. Чего тебе хочется?

– Ключ от камеры.

Человечек захихикал и закашлял одновременно.

– Нельзя? – уточнила девочка. И тут же вспомнила о миниатюре, мысль о которой ее мучила в последнее время. – Ну тогда хоть бусы, которые я носила. С портретом.

– Это я могу. Порадуйся напоследок, – ответил старичок и заковылял обратно в угол. Через несколько минут он положил перед узницей бусы с портретом. Маша поблагодарила тюремного, а потом забралась с ногами на койку и задумалась, перебирая руками самоцветы. Открыть замок она не сможет, эх, сюда бы палочку шарлатанского открывона. Маячка у нее нет. А может быть, еще не поздно сделать? Девочка обшарила карманы, потом обошла свою камеру – увы, нет двух абсолютно одинаковых вещей. На куртке нет пуговиц, в кармане нет монеток… Даже камни на венцессиных бусах все разные по форме и цвету, неотшлифованные, неограненные. Что придумать? Ее блуждающий по камере взор наткнулся на остывший ужин. Вернее, на половинку горбушки.

– Скатаю шарики из хлебного мякиша! – придумала девочка.

Она так долго мяла хлеб, что он почернел, но все же Маша добилась того, чтобы два шарика стали одинаковыми. Поразмыслив, она положила один шарик в карман куртки, а второй просунула между прутьями решетки, к сожалению, той, что вела в коридор – до крохотного окошка было невозможно дотянуться.

– Разберусь как-нибудь, главное, с круга позора смыться, если все действительно окажется смертельно опасным…

И впервые за все время в тюрьме она крепко уснула, укутавшись в кожаную куртку.

А утром ее вывели на площадь перед замком – ту самую, с каменными скамьями и елками в горшках. Посередине стояло некое сооружение, похожее на огромный барабан, только высокий, с дверкой на боку.

– Круг позора доставлен специально для вас, самозванка, – сказал охранник, но когда Машу повели рысари, он вздохнул и украдкой смахнул слезу. Он-то хорошо знал, что будет дальше, и не был таким уж плохим человеком, чтобы радоваться беде другого.

– Ну и что, круг позора, – бурчала девочка, нарочно замедляя шаги. – Покрутят меня на этом барабане, чтобы всем хорошо было видно, что ли? Подумаешь. Вам бы у доски постоять, когда домашнее задание не выполнено.

На самом деле она просто храбрилась, предпочитая думать и говорить о чем угодно, лишь бы не о том, что ее ждало.

Рысарь поставил ее на барабан. Тот покачнулся, и девочка еле устояла, к тому же у нее руки были связаны за спиной.

– Самозванка, пытавшаяся вступить в брак с чистопородным веником, – объявил важный рысарь в пурпурном и золотом, девочка слишком хорошо помнила его благосклонную улыбку в тот день, когда ей на голову надели венец. – Прими по заслугам.

– Меня наказывают за то, что привениха меня заставила притворяться венцессой, да еще едва насильно не выдали замуж за умственно отсталого? – не поверила ушам Маша.

– Пожалели бы девочку, – всхлипнула в толпе какая-то женщина. Барабан начал медленно поворачиваться, Маша расставила ноги пошире, чтобы не упасть. Она смотрела в лица людей и видела на многих из них жалость, смешанную с непонятным любопытством.

– Прощай, самозванка, – сказал важный рысарь. Круг остановился. Маша оглянулась – на барабан медленно, по приставной лесенке, поднимался здоровенный дядька с тупым лицом. В руках у него был огромный топор. Ему подали чурбачок, в котором девочка опознала плаху… Палач установил ее перед Машей.

– Топор палача! – вскрикнула девочка. – Вы не имеете права! Я еще ребенок…

Дядька деловито потрогал свой топор, уложил Машину голову на плаху, а потом объяснил:

– Вот какая штука, будешь вести себя смирно – будет не больно, станешь дергаться, больно будет.

Некоторые дамы в толпе всхлипнули. Маша решилась на последнее средство и щелкнула пальцами, чтобы вызвать маячок. Но он не появился. Может быть, хлебный шарик утащили крысы, может, его расплющили валенки стражника? Маша щелкала еще и еще, но все было бесполезно.

«Я сейчас умру. В другом мире», – поняла девочка. И попыталась вспомнить, говорил ли ей что-то о таком исходе магистр Великой спирали Александр Нескучный. Кажется, он и сам толком не знал. Может быть, в тот момент, когда она должна будет умереть, она попадет домой? В это плохо верится. Ужас пронзил ее насквозь, до боли, словно она упала в ледяную воду…