Мадемуазель Шанель - Гортнер Кристофер Уильям. Страница 21

Она прищелкнула язычком:

— Ma chere, вы должны назвать свою цену. Женщина не должна ничего отдавать бесплатно.

— Ну, десять франков, — выпалила я.

Мне казалось, что я запросила слишком много, но она лишь вздернула бровь:

— Всего-то? Продано. Я надену ее, когда в следующий раз отправлюсь в Тюильри пить чай. Там все лопнут от зависти и обязательно захотят узнать, где я купила столь очаровательную chapeau.

Вся дрожа от волнения, я повернулась к столу, ломая голову, как бы получше завернуть ей покупку, но она положила руку мне на плечо. Ее чистый запах, приправленный эфирным маслом с ароматом розы, пронизал все мое существо.

— Думаю, вас ждет большой успех, Коко Шанель. И я помогу вам в этом.

13

Когда Эмильена уехала в моей шляпке, весело помахав рукой на прощание и обещая скоро вернуться, мне стало грустно. Несчастная, одинокая и покинутая, я стояла у входа в дом, у моих ног вертелись, что-то вынюхивая, борзые Бальсана, а я печально смотрела, как ее экипаж удаляется по дороге к железнодорожной станции.

Подобные обещания я слышала и прежде. Я повернулась и вошла в дом.

— Ну чего ты раскисла? — спросил Бальсан. — Эмильена всех очаровывает, но мало кто нравится ей самой. И если уж она сказала, что вернется, то обязательно это сделает.

Он не понял, отчего мне стало грустно, откуда ему было знать о моей уверенности, что мне на роду написано: рано или поздно все от меня уходят, а я остаюсь одна. Мне не верилось, что Эмильена вернется, но я знала: если она не вернется, жизнь моя потеряет смысл. Я с головой погрузилась в работу, всякий раз хмуря брови, когда чуяла ее запах: все, к чему она прикасалась, пахло ею. Но, увы, запах этот быстро улетучивался. Бальсан заметил мое настроение. Он перестал навещать меня в постели, с утра до вечера занимался лошадьми. Наконец я не выдержала одиночества, спустилась вниз и разыскала его на конюшне, где он о чем-то беседовал с конюхами.

— Хочу учиться ездить верхом. Прямо сейчас, — заявила я.

Он оглядел меня с головы до ног:

— Прямо вот так?

Я сразу ощетинилась, нервы не выдержали его насмешливого тона, его самодовольства и благодушия, которые, казалось, постоянно исходили от него, хотя совсем еще недавно именно эти качества меня восхищали в нем.

— Да, прямо вот так. А в чем проблема?

Он еще раз оглядел меня. На мне был коротенький жакет, под ним простая блузка, юбка и сапожки, а на голове широкое канотье.

— Тебе придется осваивать дамское седло, — сказал он.

— Отлично!

И я решительно зашагала к конюшне, а Бальсан тем временем приказал конюху срочно приготовить для меня кобылу. Взобраться на нее оказалось трудней, чем я думала. И хотя Бальсан поставил передо мной специальную скамеечку, юбка моя оказалась недостаточно широкой, чтобы поднять ее, не оголяя при этом бедер. Наконец я весьма ненадежно устроилась в седле, и мне объяснили, как продеть ногу в стремя, а другую использовать для равновесия, и неожиданно мне показалось, что я выгляжу совершенно нелепо и смешно.

— Крепко держись за вожжи, но туго не натягивай, иначе порвешь ей губы, — объяснил Бальсан. — Для начала поедем медленно, не торопясь.

Я хотела сказать, что не нуждаюсь в его советах, но тут кобыла тронулась с места, следуя за Бальсаном, сидевшим верхом на призовом мерине, и я закачалась в седле, как мешок с мукой. Никогда прежде я не чувствовала себя такой неуклюжей, никогда прежде мне не было так страшно за свою жизнь. Я смотрела вниз, на землю, которая, казалось, была ужасно далеко. Обеими руками я вцепилась в поводья, но кобыла лишь храпела и мотала огромной головой, пытаясь укусить меня.

Мы медленно двигались по периметру недавно огороженного луга. Прогулка была совсем коротенькой, но к тому времени, когда мы вернулись к конюшне, я вся взмокла от пота, отбила себе ягодицы и была страшно недовольна собой.

— Ну что ж, неплохо, — сказал Бальсан, помогая мне слезть. Похоже, он даже несколько повеселел, видя, что я проявила инициативу, перестала хандрить и очередной день не просидела в своей комнате над шляпками. — Завтра получится еще лучше, — добавил он.

Сияя от похвалы, я вернулась в дом. Конечно получится. На другое я просто не согласна. Но только все будет не так, как сегодня. Если уж ездить верхом, так по-настоящему, обеими ногами в стременах, а не восседать на кобыле, как кремовая фигурка на торте.

Я отправилась в комнату Бальсана, порылась в его шкафу — прежде я не осмеливалась совать туда нос — в поисках чего-нибудь подходящего, из чего можно было бы соорудить костюм для верховой езды. Одежды у него было много, ни у кого из своих знакомых такого количества я не видела: сотни пиджаков, жилеток, брюк и рубашек, хотя нельзя сказать, что он был тщеславным, просто богатым, покупал все, что приглянется, и большинство из этих вещей так ни разу и не надевал. Наконец я наткнулась на слегка поношенную пару бриджей для верховой езды, вернулась к себе и принялась за работу, на которую потратила весь остаток дня и почти всю ночь. Зато когда на следующее утро я явилась к конюшне, Бальсан все понял с первого взгляда.

— Ну, Коко, ты действительно далеко пойдешь! — рассмеялся он.

Я не обратила внимания ни на его насмешку, ни на изумленные взгляды работников, глядевших на меня круглыми глазами. В новых, подогнанных по фигуре бриджах и в широкополой фетровой шляпе я с легкостью влезла на кобылу. Усевшись верхом, я взяла в руки поводья и посмотрела на все еще улыбающегося Бальсана:

— Вот теперь у меня получится лучше.

Так оно и вышло. Следующие несколько недель я занималась верховой ездой каждый день, пока мои импровизированные бриджи не протерлись на заднице, зато я могла уже скакать галопом, и сердце при этом не замирало от страха. Когда Бальсан сообщил, что на ближайшие выходные он снова планирует собрать друзей, моя уверенность в себе только окрепла. Я отправилась в Компьень, где у Бальсана был свой портной, предоставлявший ему кредит, и заказала для себя сразу два костюма для верховой езды — из твида и льна.

Портной, выслушав меня, недовольно засопел:

— Мадемуазель, дамы не носят брюк.

— А это не брюки, — отпарировала я. — Это бриджи для верховой езды. И дама, которая стоит перед вами, будет их носить, — сказала я, дав понять, что возражения бесполезны.

Теперь все знакомые Бальсана знали, что у него в доме живет maitresse. [11] Даже Адриенна, которая время от времени писала мне, сообщая последние новости о непрекращающейся битве за то, чтобы женить на себе Нексона, прислала письмо, где упомянула, что Луиза и другие наши родственники, узнав, что я живу с мужчиной, весьма обеспокоены моим поведением. Впрочем, то же самое можно было сказать и про саму Адриенну, с единственной разницей, что на мне никто не обещает жениться. Словом, ее озабоченность я проигнорировала. Это мое личное дело, и других оно не касается. Так всегда со мной было, с самого детства. Родственники не думали обо мне, не заботились о моем будущем или, по крайней мере, о том будущем, которое меня бы устроило, так теперь пусть хоть Бальсан позаботится.

Тем не менее однообразная жизнь в Руайо потихоньку стала мне надоедать. Парадоксально, конечно, но после всех испытаний и лишений, через которые мне пришлось пройти, я не могла в полной мере наслаждаться окружавшей меня роскошью, тогда как большинство девушек ради этого были готовы на все. Свобода, которую я рисовала себе в воображении, казалась столь же недостижимой, как и в те ужасные дни, когда за кусок хлеба я кривлялась на сцене. И хотя теперь я питалась как королева, спала на перине и работала в свое удовольствие, мне было не вырваться за пределы невидимых границ. Все это я не заработала своим трудом, то есть была обязана другому человеку, и такое положение начинало меня раздражать. Неудовлетворенность, даже досада — эти чувства смутной тенью вползали в мое сердце по ночам, когда я стояла перед полной окурков пепельницей и, окутанная облаком табачного дыма, курила одну сигарету за другой. Рабочий стол и пол были усеяны ленточками и обрезками ткани. В квадрате окна зияла чернота, такая же чернота зияла и в моем сердце.

вернуться

11

Любовница (фр.).