Мадемуазель Шанель - Гортнер Кристофер Уильям. Страница 34

Моя страсть к танцам забавляла Боя. В 1913 году он купил билеты на премьеру балета «Весна священная» русского композитора Игоря Стравинского.

4

Сравнительно недавно построенный Театр Елисейских Полей был полон. «Русский балет» под руководством известного антрепренера Сергея Дягилева уже получил известность после одноактного балета «Послеполуденный отдых фавна», в котором Нижинский, любовник Дягилева, шокировал зрителя танцем, симулирующим оргазм, и поистине ошеломительными пируэтами. Я еще не видела выступлений этой труппы и предвкушала большое удовольствие. У нас были билеты в ложу, лучшие места в театре, но я скорчила недовольную гримасу, увидев внизу море диадем, плюмажей и страусиных перьев. Буквально на каждой присутствующей даме можно было увидеть платье из лилового тюля или шелка цвета нектарина, и эти увешанные драгоценностями райские птицы, балансируя на каблуках в стиле барокко, бродили по проходам в поисках своего места, а затем садились с таким видом, будто под платьями у них острые шипы.

— Я бы всех их одела в черную саржу, — пробормотала я, и Бой посмотрел на меня с недоверчивой улыбкой.

На мне было черное бархатное, облегающее фигуру платье с воротником в виде шелковых лепестков камелии. И среди всех этих разодетых дам я напоминала ворона на могильном камне, но, когда начался балет Дягилева, публике уже было не до меня.

Сначала вразнобой завыли фаготы. Затем на сцену выбежали балерины в париках, заплетенных в косы, и в туниках, украшенных русским народным орнаментом, они изгибались, принимая какие-то немыслимые позы, под режущую ухо музыку. В публике раздались первые свистки. Бой в волнении подался вперед, но таких, как он, среди зрителей было меньшинство, остальные же открыто освистывали артистов, даже заглушая оркестр. В финале, когда в очень откровенном черно-белом костюме вышел Нижинский, чтобы с ликованием возглавить священный ритуал, прославляющий приход весны, публика совсем обезумела, начался хаос. А какая-то светская дама даже набросилась с криками на композитора, толстогубого господина в очках, сидевшего прямо под нами, обвиняя его в нарушении всех мыслимых приличий.

Напор толпы, желающей поскорей покинуть театр, захватил нас и повлек за собой к выходу. Бой сердито посмотрел на мужчину с моноклем, который локтями так энергично пробивал себе и своей жене дорогу к собственному экипажу, что досталось и нам.

— Какая мерзость! — отчаянно кричала она.

Я едва сдержала язык, увидев еще одну упакованную в корсет матрону.

— Еще никто и никогда в жизни не смел меня так одурачить! — вопила она.

«Посмотри на себя в зеркало, чучело, твой портной именно это с тобой и сделал», — подумала я.

— А что, Дягилев определенно умеет задеть публику за живое, — заметил Бой.

— Да, и я даже не прочь с ним как-нибудь познакомиться, — отозвалась я. — Впечатление незабываемое.

Бой бросил на меня насмешливый взгляд:

— Так тебе понравилось?

Я пожала плечами:

— Честно говоря, мне все это безразлично, но я не понимаю, из-за чего этот сыр-бор. Но, по крайней мере, новаторство нельзя не признать.

— Так и знал, что ты это скажешь, — усмехнулся он.

Мы вернулись домой; глубокая задумчивость все не покидала меня. Ажиотаж, поднятый балетом, был для меня еще одним знаком: старые устои рушатся и даже один человек способен сделать здесь много.

И не исключено, что скоро настанет моя очередь.

* * *

Я изложила свою идею Бою. Он задумался, теребя свой ус. И наконец посмотрел на меня:

— Я так полагаю, тебе нужен начальный капитал?

Именно это я и хотела от него услышать. Ни протестов, мол, ателье на улице Камбон лишь недавно избавилось от долгов, ни упреков, что я тороплюсь непонятно куда. Я бросилась ему на шею, осыпала поцелуями, а он нерешительно освободился от моих объятий, а потом потащил в спальню.

— Ты просто ребенок, — сказал он уже потом, когда я вся светилась от счастья, после того как он яростно расправился со мной в постели, и одновременно мучилась от почти что невыносимого предвкушения. — Совсем не думаешь о возможных последствиях.

Я нежно прижалась к нему:

— Не думаю, потому что знаю: все пойдет как надо. Пока у меня есть ты.

Летом 1913 года я открыла бутик в Довиле и представила коллекцию летней одежды на том самом курорте, где ко мне пришел первый успех. Помещение я сняла на улице Гонто-Бирон в самом центре района, где было множество магазинов и торговых лавок и где любили прогуливаться все отдыхающие, так что ни один человек не мог пройти мимо белого навеса, на котором большими черными буквами было написано «ГАБРИЭЛЬ ШАНЕЛЬ».

Я наняла пять местных девушек, прошедших обучение в швейных мастерских и прекрасно владевших иглой, Антуанетту с Анжелой оставила в Париже присматривать за ателье на улице Камбон и послала письмо Адриенне в Мулен с просьбой навестить меня. Она приехала со своим обожаемым Нексоном, красивая, как всегда, но одетая довольно убого, в каком-то старомодном черном пальто с отороченным мехом воротником, хотя на улице стояла жара, и в шляпке с вуалью. Что до меня, то я разгуливала по городу в белой плиссированной юбке, в блузке без воротника и мешковатой вязаной кофте с карманами, набитыми моими визитными карточками. И праздные дамы, привлеченные моим нарядом, рекой стекались в мой бутик. У меня были модели из трикотажа — для них не требовался корсет, — изготовленные по образцу тех пуловеров, что Бой надевал для игры в поло, а также жакеты с поясом, юбки до щиколотки и простенькие повседневные платья из джерси — материала, который я обожала.

Мне часто приходилось отвечать на полные сомнений вопросы относительно моих моделей: джерси мало кто знал, считалось, что вязаная ткань подходит только для мужского белья. Без особого удовольствия я вела за собой нерешительных покупательниц в примерочную, помогала им разобраться в образцах, щелкала пальцами своим помощницам, чтобы живо несли соломенную шляпку или шляпу с мягкими полями для завершения ансамбля. И как только клиентка чувствовала, что на ее ребра больше ничего не давит и видела в большом, во весь рост, зеркале, что теперь она выглядит совсем иначе, выражение ее лица поразительно менялось.

— Не слишком ли будет простенько, как вы думаете, мадемуазель? Вы уверены? — спрашивала баронесса Китти де Ротшильд, внимательно разглядывая себя в одном из моих жакетов средней длины и в юбке из джерси.

Она явилась в магазин неожиданно: подруга посоветовала. Сердечко мое сразу застучало быстрее, чем обычно, поскольку баронесса была одной из самых известных и влиятельных женщин Франции, замужем за богатым финансистом из семейства Ротшильд, с бесчисленным количеством связей, и она могла очень даже поднять мою репутацию.

— Мне нравится, так все удобно, чувствуешь себя так покойно, однако на вид так… неброско, знаете.

Я улыбалась:

— Быть элегантной, мадам, — значит уметь от чего-то отказываться. Женщина должна носить одежду, которая к лицу только ей одной.

Китти подергала за края жакета:

— Но он, кажется, плохо на мне сидит.

Я убрала в спинке жакета на талии всего лишь дюйм, не больше. Китти была высокой и изящной; овальное, аристократическое лицо, но грудь маленькая, зато бедра широкие, поэтому жакет должен был свисать свободно, чтобы скрывать недостатки.

— Мы все сделаем как раз по вашей фигуре, баронесса. То, что вы видите на витрине, — образцы. А мы сошьем как раз по вашим размерам.

— Так, значит, это уже не будет исключительно мой ансамбль? — упрямо гнула она свое.

Это было самым трудным в работе с заказчиками. Как и другие клиентки ее круга, Китти де Ротшильд твердо придерживалась господствующего мнения, что ее одежда должна быть единственной в своем роде, уникальной, специально для нее созданной и сшитой опытным и модным кутюрье, частное ателье которого она удостаивает своим визитом, а не мало кому известной хозяйкой бутика, пусть даже расположенного на самой оживленной улице Довиля.