Мадемуазель Шанель - Гортнер Кристофер Уильям. Страница 54

Я показала ему лекала, чтобы создавать свои модели, платье, над которым я работала до его приезда.

— Это для одной очень важной баронессы, — сообщила я ему. — Она ждет его уже на следующей неделе, но приходится его ушивать, потому что она похудела и… В общем, вот так я и работаю. Может, я и знаменита, но, как видишь, все не так чудесно, как может показаться.

— О нет, тут чудесно! — Казалось, он очарован увиденным. — Я такого еще никогда не видел.

— Ну, тогда приходи ко мне работать, когда выучишься, — сказала я и в тот же момент поняла, что говорю совершенно серьезно.

Я и не думала, что он так тронет мое сердце, путь даже он и сын моей сестры: у меня никогда прежде не было материнских чувств. И все же, когда он расхаживал по рабочему помещению, вежливо задавал вопросы, на которые мои швеи с огромным удовольствием отвечали, я смотрела на него словно сквозь какую-то пелену, застилавшую глаза, и поняла, что это слезы, лишь тогда, когда Адриенна сунула мне в руку носовой платок.

— Возьми себя в руки, — пробормотала она. — Ты слишком чувствительна.

Я сердито посмотрела на нее, прикасаясь к мокрым глазам платком:

— Он какой-то болезненный на вид, тебе не кажется? Вон какой худой, бедняжка.

— Да, — кивнула она, — посмотри, как он кашляет. Мне это очень не нравится.

— Обязательно поведу его к врачу. Что и говорить, французские легкие. Если узнаю, что в этой школе о нем плохо заботились, им мало не покажется. Я платила достаточно, черт возьми, чтобы каждый день топить в его комнате, чтобы там не было этой проклятой английской сырости!

Я записалась на прием к лучшему в Париже врачу, и пока Андре по его просьбе снимал рубашку, обнажая ужасно узкую грудь, я пыталась скрыть волнение — больше всего боялась, что диагнозом будет туберкулез.

— Бронхиолы слабоваты, — объявил врач. — Необходимо постоянное тепло. И рекомендуется сухой климат. Если это возможно.

Это было невозможно. Андре нужно было окончить школу, но, когда его каникулы у меня подошли к концу, я отправила его обратно в Англию с полной сумкой лекарственных трав, позвонила директору школы и потребовала, чтобы за здоровьем моего племянника был постоянный контроль. Перед отъездом я повела его в «Риц» на чай, так как думала, что он привык к этой английской традиции, но он рассмеялся и сказал, что в Итоне им никогда не давали таких вкусных круассанов и эклеров. Его аппетит успокоил и подбодрил меня, я стала расспрашивать его о занятиях. Относились к Андре в школе неплохо, и учиться ему нравилось. Только его хрупкое здоровье рождало во мне ощущение, что он не такой, как все, в том смысле, как он общался с другими мальчиками, а также в том смысле, какие ограничения оно налагало на него.

— Что ж, придется тебе найти другой способ, чтобы как-то проявить себя, — сказала я. — Ты должен быть первым учеником, читать как можно больше, чтобы быть умным. Для тебя учеба — самое главное, не будешь хорошо учиться, станешь еще одним бычком с ярмом на шее.

Он наклонил голову, переваривая мои слова. И наконец кивнул, серьезно, с видом зрелого человека, и я не могла не подумать, что, несмотря на физическую задержку в развитии и жуткое сходство с моими братьями, Андре вырастет славным молодым человеком, лишенным страсти к бродяжничеству, которая вечно вносила хаос в жизнь мужчин из рода Шанель.

— Читать я люблю. И ни за что не хочу стать бычком, — улыбнулся он.

И вдруг, ни слова больше не говоря, он встал, обошел вокруг стола и, к моему полному изумлению, обнял меня. Боже мой, он молча прижимался ко мне, крепко-крепко, его маленькое тельце дрожало, как листок. Наконец я нарушила молчание:

— Ну-ну, что о нас могут подумать… Обнимаемся, как влюбленные… — И я тут же прикусила губу: черт бы меня побрал — так говорить с детьми неуместно.

— Это потому, что я люблю вас, Tante Коко. От вас пахнет Парижем.

После смерти Антуанетты я чувствовала себя сиротой, а это чувство я с такой энергией отрицала, когда была еще девочкой. И я поклялась себе, что Андре никогда не будет испытывать того, что испытала я. Он никогда не узнает того безысходного отчаяния и одиночества, которое мы пережили с сестрами, потому что у него есть я.

Летом 1922 года, через несколько недель после отъезда Андре и перед самой поездкой в Грас, ранним утром я вышла из ателье и отправилась на улицу Кастильон, в отель «Континенталь», расположенный буквально в нескольких шагах от улицы Камбон. В холле я попросила портье сообщить Дягилеву обо мне. Он появился через полчаса, растрепанный и помятый, от него так и несло сигаретами и перегаром. Он растерянно моргал глазами, проспиртованные мозги не сразу позволили ему узнать меня.

— Мадемуазель Шанель, — заикаясь, пролепетал он, — мне не сообщили, что это именно вы.

Он был явно под мухой, этот разряженный в пух и прах владыка «Русского балета», пузатый человечек, не чурающийся излишеств.

Я вручила ему запечатанный конверт. Он очень удивился, увидев его.

— Я много думала о том, что вы сказали в Венеции о Стравинском, — пояснила я, — и о том, чтобы возобновить представление его «Весны священной». Я с вами совершенно согласна, он настоящий гений. Я была на премьере балета в тысяча девятьсот тринадцатом году. Здесь вы найдете достаточно средств для того, чтобы он вернулся в Париж и начал работать. Скажите ему, что couturiere Коко Шанель предоставляет ему и его семье свою виллу «Бель Респиро», пока он не сможет подобрать себе где-нибудь более подходящие апартаменты. Но я буду просить об одном условии. — (Он смотрел на меня, изумленно разинув рот, держа в руке мой конверт.) — Никто об этом не должен знать. Надеюсь, вы окажете мне такую услугу.

Я повернулась и пошла прочь, улыбаясь и нисколько не сомневаясь в том, что, вскрыв конверт и увидев там чек на 300 000 франков, он тут же помчится к ближайшему телефону, чтобы немедленно сообщить об этом Мисе. Как я ни любила ее, настало время дать ей понять, что я больше ничем ей не обязана.

Стравинский приехал через неделю, оставив в Швейцарии жену и двух дочерей, чтобы они могли закончить учебный год в монастырской школе, куда он их поместил. Он очень исхудал, кожа да кости, толстые губы дрожали, когда он непрерывно благодарил меня и предлагал услуги Кати в работе по дому, чтобы хоть как-то возместить мою щедрость.

— Чепуха, — ответила я. — У меня полно помощников. Когда она приедет, то должна отдыхать.

Я отвела его наверх, в комнату, предназначенную лично для него, но сначала показала фортепьяно «Стейнвей», которое приказала купить специально для него. Проходя в холле мимо Дмитрия, Стравинский обошел злобно сверкающего глазами Романова и чуть не заплакал, когда увидел просторные апартаменты, которые я для него приготовила.

— Это что, твой новый любовник? — прошипел Дмитрий с куда более жаркой страстью, чем та, которую он демонстрировал уже несколько месяцев. — Эта очкастая развалина, от которой за полмили несет нищетой и униженной признательностью?

— Посмотри на себя, ты смешон, — сказала я, пристально глядя на него. Да-а, этот титулованный бездельник сам был похож на развалину: водка, которую он хлестал с утра до вечера, совсем доконала его. — Значит, так, — продолжила я, — немедленно отправляйся наверх, прими ванну и надень чистую рубашку, иначе я прикажу запереть шкаф с напитками. Завтра мы уезжаем в Биарриц. И если ты будешь похож на бродячую собачонку, я тебя никуда не возьму. К девяти чтобы был в «Рице». Пока мы здесь, я буду ночевать в гостинице.

Наш с ним роман вступил в конечную фазу, сомнений в этом не было никаких.

Но пока он был мне нужен, он должен был выполнить свое последнее задание.

Сначала на моем «роллс-ройсе» мы отправились в Биарриц проверить, как идут дела в моем maison. Оказалось, что так себе, поскольку, повинуясь неисследованным законам миграции, богачи переместились в Канны и Монте-Карло. По извилистым шоссе через Тулузу и Ним мы с Дмитрием добрались до Марселя, там отдохнули и направились в Канны, где я провела разведку и подыскала место для нового предприятия. После этого мы отправились в Ла-Боку, расположенную недалеко от Граса. Чтобы отыскать лабораторию Бо, понадобилось несколько дней, она пряталась среди бесконечных полей, где росли розы, жасмин и ароматная лаванда — настоящий оазис тишины и покоя в этом безмятежном и благополучном регионе, который с XVII века был сердцем французской парфюмерной индустрии. Мы разыскали Бо, но его работодатели из Дома Ралле отказали нам во встрече с ним, тогда я показала рекомендательное письмо от великой княгини, а Дмитрий явился на чай в их замке.