Замужем за облаком. Полное собрание рассказов - Кэрролл Джонатан. Страница 49

В течение этих лет я был в классе где-то в середнячках. Гордон не видел большой пользы от середнячков и потому обращал на меня мало внимания. Точнее, не обращал никакого внимания. Но я-то следил за ним, так как уже тогда ценил ловких прохиндеев. Наверное, я одним из первых распознал его происки, но редко высказывался, когда заходил разговор о нем, поскольку он значил для меня не больше, чем я для него.

В старших классах я просто присутствовал, плавал, как золотая рыбка, повинующаяся случайным взмахам собственного хвоста. Но когда поступил в колледж и занялся архитектурой, то быстро стал самоуверенным, самодовольным преуспевающим типом, каким и остаюсь до сих пор. В последующие годы, насколько помню, я иногда узнавал кое-что об Эпштейне. То натыкался на его имя в журнале выпускников, то оно всплывало в разговоре за стаканчиком с тем или другим одноклассником, случайно встреченным в аэропорту или на вокзале. Он поступил в колледж, закончил его и растворился во внешнем мире. Судя по всему, Эпштейн достиг своего апогея в старших классах, и дальше с ним не случалось ничего примечательного. В разные времена я слышал, что он занимается бизнесом, что он преподает, что стал социальным работником.

Социальным работником! Это мне нравится. Гордон Эпштейн жил на этой планете для себя одного, забыв обо всех остальных. Было непросто проглотить мысль о том, что он пытается облегчить жизнь беременным женщинам или бездомным ханыгам. Знаю, так говорить нельзя, иногда люди меняются, но это не тот человек. Забудем об этом.

Три года назад я обедал в ресторане Муссо и Франка, когда услышал из соседней кабинки громкий смех. Обернувшись, я увидел, что смеется не кто иной, как Гордон Эпштейн. Естественно, он стал старше, шире в щеках и у?же в темени, но несомненно это был он, Гордон Эпштейн.

Я понимал, что он не узнает меня, но, решив немного позабавиться, тут же встал и направился к нему, протягивая руку:

– Гордон Эпштейн! Как поживаешь?

Он был с двумя женщинами весьма заурядной внешности, и сперва на его лице мелькнуло возмущение – кто это еще ввалился на территорию, которую он облюбовал с этими девицами! Но уже в следующий миг возмущенное выражение уступило место смеси лукавства и замешательства – он увидел, кто приветствует его, не знал, кто это, не хотел этого показывать, не хотел выглядеть дураком и не хотел выражать излишнего восторга. Как в прежние дни, присмотревшись, можно было увидеть мозговой центр Гордона Эпштейна за работой.

– Эй, а ты как?

– Гордон, я Гарри Радклифф. Выпуск шестьдесят седьмого года в Бэнксе.

Хотя он явно не вспомнил меня, при одном упоминании того места, где в свое время он был королем, во взгляде, обращенном на меня, появилась нежность.

– Гарри, господи, как поживаешь? Заходи, присаживайся.

Мы поболтали пару минут. Своим поведением он напомнил мне жизнерадостного большого пса, стремящегося лизнуть тебя в лицо. Казалось, Эпштейн был безумно рад встрече с кем-то, знавшим его много лет назад. Слушая его, я понял, как мне повезло, что у меня не было счастливого детства. Тем, у кого оно было или кто достиг своего пика в ранние годы, остаются только воспоминания о былом счастье и силе, чтобы плыть по течению всю оставшуюся жизнь. Разве может что-нибудь сравниться с тем временем? Для них ничто больше и не может.

Гордон где-то работал, был разведен, детей не имел. Все эти подробности меня не слишком интересовали. Мне было достаточно узнать, что вся его жизнь сейчас – это тихое отчаяние. Когда он спросил, чем занимаюсь я, я с максимально возможной ложной скромностью рассказал ему о своей полной событий и успехов жизни. Закончив, я был очень доволен собой. Это было глупо и тупо, так чваниться перед ним, но он был досадным призраком моего прошлого, и только так я мог его изгнать. Кроме того, я уверен, что никто не упустит случая лягнуть другого, если предоставится возможность.

И вот, поглощенный раздуванием собственных достижений, я вдруг ощутил укол подозрения от его рассказов о себе. Гордон, какое бы впечатление он сейчас ни производил, был одним из подлейших махинаторов, каких я знал. Если человек не ударился в религию или на него еще каким-нибудь образом не снизошло просветление, он никогда не остановится в своей лжи, особенно такой великолепной, византийской, масштабной, на которую был способен этот парень. Почему это он с такой готовностью признается мне в своей несостоятельности? Особенно в присутствии двух женщин, на которых явно старается произвести впечатление? Тут что-то затевается. В глубине моей тоже достаточно подленькой души родилось подозрение, что Эпштейн пользуется мной, как вор-карманник, освобождающий тебя от всей твоей наличности, прежде чем ты почувствуешь, как он тебя толкнул. Сукин сын. Я не собирался задерживаться в его обществе. Чувствуя себя полным идиотом, я тем не менее посмотрел на часы и застонал, что опаздываю на деловую встречу. Унося ноги из ресторана, чтобы спасти хоть что-то, я напоследок успел лишь заметить его удивленное лицо.

Мой щенок залаял на его лошадь. Я снова прицепил поводок и держал дрожащую собаку у ноги. Гордон слез, и мы пожали друг другу руки.

– Гарри, я действительно рад тебя видеть. Сколько мы не виделись? Боже, столько всего случилось!

Он сильно загорел, а морщины вокруг глаз как будто бы принадлежали кому-то постарше. Он также заметно похудел с той нашей встречи в Калифорнии.

– Хорошо выглядишь, Гордон. Похоже, ты подзанялся собой.

Лошадь позади громко фыркнула, и Эпштейн повернулся на сто восемьдесят градусов, чтобы посмотреть на нее.

– Что? Я ничего не говорил! – крикнул он животному.

– Ты разговариваешь с лошадью, Гордон? – хихикнул я.

Снова обернувшись ко мне, он прищурился, в глазах его читались омерзение и горечь.

– С моими призраками, Радклифф. С моими чертовыми призраками утраченного. Пошли, присядем где-нибудь, и я расскажу тебе. У тебя есть время выслушать мою историю?

– Конечно.

Мы сели, и Эпштейн тут же начал рассказывать. Он отпустил поводья, но лошадь не отходила далеко от нашей скамейки. Собака, поняв, что чудище ею не интересуется, улеглась у моих ног.

– Помнишь Фредерика Споуда?

– Научный червь? Этот чокнутый?

– Он самый. Он никогда не мылся, но учился на отлично по всем предметам. Мозги у него определенно были. Так вот, в то время, когда мы с тобой виделись в последний раз, меня только что уволили с работы. Я занимался пиаром для большой нефтяной компании в Лос-Анджелесе, и скажу тебе, я спас их задницу. Помнишь танкер, который загорелся у Лонг-Бича? Тот, что вылил тридцать тысяч галлонов сырой нефти в залив? Он принадлежал «Фьючер ойл», моим хозяевам. День и ночь я работал на этих гадов, пытаясь придумать что-то умное, чтобы убедить мир, будто в утечке тридцати тысяч галлонов нефти нет ничего такого уж страшного… Я проделал для них гигантскую работу, Гарри, но они уволили меня в ту же минуту, как эта тема перешла с первых газетных полос на последние. Эти мерзавцы не хотели напоминаний о том, что они натворили. Знаешь, убить гонца – и дело с концом. Правда, я был их гонцом, но они все равно меня убили.

Лошадь тихо заржала, но Гордон не обратил внимания.

– В первый год в Бэнксе мы со Споудом жили в одной комнате, и, как ни странно, неплохо ладили. Он был в порядке, вот только упертый в одну точку, никакой широты взглядов. Пока он хоть изредка мылся, мы ладили. Без него бы я не сдал алгебру!.. Мы оба поступили в Пенн-Стейт и несколько раз в год случайно сталкивались друг с другом. Не более того. А после выпуска я его больше не видел… Когда меня уволили, я был в плохой форме. Моя бывшая жена забрала дом себе, в банке не было прежней кучи денег, и я совершенно не знал, что же теперь делать… Выпускники Бэнкса каждый год собираются в отеле «Беверли Уилшир». Ничего особенного, но всегда напарываешься на что-то любопытное и хорошо проводишь время. Тебя я никогда там не видел, Гарри. Ты знал об этих встречах? В общем, посреди всего этого дерьма я сказал себе: «А ну его к черту!» – и пошел туда. И вот в разгар очень приличной попойки вдруг меня хлопает по плечу – кто, ты думаешь? – Фред Споуд! Не скажу, что я его сразу узнал, потому что он выглядел шикарно – костюм на заказ, наманикюренные ногти, одеколон! В прежние дни было не определить, какого цвета у парня одежда, поскольку она никогда не стиралась. А теперь Споуд выглядел как итальянская звезда эстрады!.. Оказалось, он преуспел на поприще геологоразведки, и так здорово, что заключает сомнительные сделки с правительствами, с которыми Соединенные Штаты уже много лет не общаются. Знаешь, вроде Ливии или Южного Йемена. Но каким-то образом Фред получил от правительства молчаливое согласие работать там и гребет деньги лопатой. Мне хотелось убить этого ублюдка. Но вместо этого я немножко рассказал ему о себе. Через пару дней он звонит и предлагает мне работу, вот так. Я чуть не умер.