Дочь фортуны - Альенде Исабель. Страница 31

- Калифорния большая? – спросила Элиза, стараясь своим голосом не выдать тревогу, что лежала на сердце.

- Принеси мне карту, и я покажу ее тебе. Она гораздо больше Чили.

- И как же добраться до золота?

- Говорят, что оно буквально повсюду…

- Но скажем, например, что если бы кто-то захотел встретить человека в Калифорнии…

- Сделать это было бы далеко не просто, - возразил капитан, изучая выражение лица Элизы с неподдельным интересом.

- В свое следующее путешествие ты направишься именно туда, дядя?

- У меня есть заманчивое предложение и полагаю, что я его приму. Некие чилийцы-инвесторы хотят учредить регулярную службу доставки груза и пассажиров в Калифорнию. Им нужен капитан для парохода.

- Значит, мы будем чаще видеться, Джон! – воскликнула Роза.

- Ты же мало понимаешь в паровых судах, - в свою очередь отметил Джереми.

- Конечно же, все так, но я знаю море как никто другой.

Уже обозначилась ночь под пятницу, и Элиза ждала, пока дом погрузится в тишину, чтобы отправиться в небольшой домик на краю патио на встречу с Мамой Фрезией. Оставила тогда свою постель и спустилась, хотя и разутая, но одетая в одну батистовую ночную рубашку. Девушка не подозревала, какое средство должна будет принять, но все же была уверена, что недомогание снимет как рукой; за ее, до теперешнего момента, жизнь все лекарства оказывались неизменно противными, а средства, принесенные индианкой, были еще к тому же и тошнотворными. «Не волнуйся, деточка, я дам тебе столько водки, что, когда протрезвеешь, то о боли даже и не вспомнишь. Да, а еще нам понадобится достаточно ткани, для того чтобы остановить кровь», - сказала ей женщина. Элиза в абсолютной темноте часто преодолевала подобный путь сквозь весь дом, чтобы встретить своего любовника. Вот поэтому было совершенно ни к чему принимать какие-то меры предосторожности. Но именно нынешней ночью она почему-то продвигалась вперед чересчур медленно, то и дело, задерживаясь и желая, чтобы внезапно началось одно из чилийских землетрясений, способных в миг свести все на нет – из-за этого появился бы серьезный предлог не прийти на встречу с Мамой Фрезией. Чувствовала свои ледяные ноги, и временами по спине пробегала дрожь. И совсем не осознавала, холодно ли было тогда, лишь боялась за то, что могло с нею случиться, либо последнего предупреждения, что бы послало сознание. Уже с первого подозрения на беременность, чувствовала внутренний, зовущий ее голос. И это, несомненно, был голос ребенка, живущего во чреве, требующий осуществления своего права на жизнь, в чем была уверена молодая женщина. Всячески старалась его не слышать и не думать на эту тему, ведь была полностью поглощена своим состоянием и едва начала замечать собственное положение, в котором у нее не было ни надежды, ни извинений. Никто не смог бы понять ее ошибки; и не существовало какого-либо способа вернуть утраченную честь. Ни молитвы, ни свечи Мамы Фрезии не помешали случившемуся несчастью: ее возлюбленный так же внезапно не вернулся бы с полдороги, чтобы сочетаться браком, прежде чем беременность уже никак нельзя будет скрыть. Для этого было уже слишком поздно. На молодую женщину наводила ужас одна мысль: придется окончить свою жизнь, как то сделала мать Хоакина. Женщина имела в обществе славу позорно обесчещенной, была изгнана из лона семьи и жила в нищете и одиночестве с внебрачным сыном, который не сумел бы противостоять разводу с женой, вместо чего предпочел бы умереть раз и навсегда. И могла бы умереть этой же самой ночью, на руках доброй женщины, которая вырастила и любила ее больше всех на свете.

Семья удалилась достаточно рано, однако капитан с мисс Розой заперлись в швейной мастерской и шушукались там часами. Из каждого путешествия Джон Соммерс привозил своей сестре книги и, уходя, забирал с собой загадочные пакеты, где, как на данный счет подозревала Элиза, хранились сочинения мисс Розы. Она видела последнюю, осторожно заворачивающую свои тетради, те самые, что вечерами, в часы досуга, заполнялись убористым каллиграфическим почерком. Ввиду уважения или же предлога необъяснимой стыдливости, никто о них не упоминал, равно как и не комментировал находившиеся там бледные изображения, выведенные акварельными красками. Буквы и картинки были написаны с незначительным изъяном, и все же ничего из находившегося там не могло особо смутить, равно как и не было нарочно того, что следовало бы выставлять напоказ. Кулинарное мастерство Элизы не производило особого впечатления на семью Соммерс, члены которой смаковали блюда в полной тишине. Но стоило гостям отметить кушанье, тут же меняли тему, что происходило на фоне совершенно незаслуженно разносившихся аплодисментов тем, кто с неимоверными усилиями и достаточно смело исполнял знаменитые произведения на фортепьяно - их, хотя и с большой натяжкой, можно было принять за поспешное сопровождение незнакомых песен. Всю жизнь Элиза наблюдала свою покровительницу что-то пишущей и никогда не спрашивала ту о содержимом написанного, равно как и никогда не слышала о том, чем занимались Джереми или Джон. И вечно мучилась любопытством, желая узнать, почему ее дядя тайно уносил тетради мисс Розы. И, хотя об этом в доме ничего не говорилось, знала, что подобный факт представлял собой один из самых важных секретов. На них держалось спокойствие семьи, и нарушение даже одного могло бы разрушить их жилище, похожее на карточный домик, ведь было достаточно лишь дуновения ветра, и он бы развалился совсем. Прошла уже уйма времени с того, как Джереми и Роза спали в своих комнатах, и молодая женщина также предполагала, что ее дядя Джон уже отправился на прогулку верхом, обычно совершаемую после ужина. Зная о привычках капитана, девушка представила его развлекающимся с некоторыми из своих легкомысленных, без намека на ум, подружек, тех самых, которые приветствовали его на улице, когда с ними не было мисс Розы. Прекрасно знала, что компания на тот момент танцевала и пила, но шепот проституток едва ли тогда слышался, а идея чего-то более непристойного так и не пришла ей в голову. Возможность заниматься подобным из-за денег либо ввиду спортивного интереса, как она делала то же с Хоакином Андьета по любви, совершенно вылетела из головы. Согласно подсчетам молодой женщины, ее дядя не вернулся бы и раньше утра следующего дня, и именно поэтому ее охватил дрожащий испуг, когда, оказавшись на первом этаже, кто-то в темноте схватил ее за руку. Моментально ощутила жар крупного тела вблизи своего, пары ликера и запах табака обдали лицо, и по этим признакам сразу признала своего дядю. Все пыталась вырваться, одновременно давая какие-то запутанные объяснения тому, что она делает в этом месте и в этот час в одной ночной сорочке, однако капитан настойчиво отвел ее в библиотеку, едва освещенную несколькими лунными лучами, проходившими сквозь окно. Там заставил молодую девушку сесть в кожаное английское кресло Джереми, а сам тем временем искал спички, чтобы зажечь лампу.

- Что ж, Элиза, теперь-то ты мне расскажешь, что с тобой происходит, черт возьми, - приказал дядя тем тоном, которого в общении с ней не употреблял никогда в жизни.

В наступавшие моменты просветления Элиза знала, что капитан вряд ли станет ее союзником, как то ожидалось. От терпения, обычно выставляемого напоказ, в этой ситуации не было никакого проку: если дело касалось доброго имени ее семьи, то молодая женщина полностью становилась на сторону братьев. Молчаливая, юная особа выдержала его взгляд, встретив последний лицом к лицу.

- Роза говорит, что ты крутишь любовь с глупцом в разодранных ботинках, это так?

- Я видела его пару раз, дядя Джон. Этого не случалось уже несколько месяцев. Я даже не знаю имени молодого человека.

- Но ты его не забыла, правда же? Первая любовь – она точно оспа, оставляет неизгладимые следы. Вы виделись наедине?

- Нет.

- Я тебе не верю. Держишь меня за дурака? Любой сможет заметить в тебе перемены, Элиза.