Дочь фортуны - Альенде Исабель. Страница 44

Настал день, когда Лин уже не смогла встать с постели. Все чаще задыхалась, а основные силы уходили на кашель с кровью и попытки подышать свежим воздухом. Отказывалась есть, за исключением нескольких ложечек пустого супа, настолько были изнурительными прикладываемые к приему пищи усилия. Спала урывками и только тогда, когда немного успокаивался кашель. Тао Чьен подсчитал, что вот уже шесть недель любимая дышит с ровным хрипом, словно была всегда погружена в воду. Поднимая ее на руки, то и дело убеждался, как она теряет в весе, а душа, тем временем, сжималась от ужаса. Видел свою любимую настолько страдающей, что, казалось, пришедшая смерть должна стать облегчением, но с приходом зловещего рассвета, вновь и вновь обнимая леденящее тело Лин, он сам искренне верил, что умрет тоже. Долгий и ужасный крик, рождаемый из глубины самой земли, точно вопль вулкана, сотрясал дом и будил чуть ли не весь квартал. Прибегали соседи, грубо врывались внутрь и находили его лежащим обнаженным посреди комнаты с женой на руках и испускающим вопли. Тогда им приходилось живо отделять его от тела и удерживать вплоть до прихода Эбанисера Хоббса, который заставлял друга проглотить некоторое количество опиума, уж точно способного свалить человека с ног.

Тао Чьен, находясь в крайнем отчаянии, полностью ощущал себя вдовцом. Создал у себя дома алтарь с портретом Лин, рядом с которым разложил кое-какие свои и принадлежности любимой и в отчаянном созерцании проводил перед ним много времени. Перестал принимать своих пациентов и разделять с Эбанисером Хоббсом освоение чего-то нового и научных изысканий, основанных на их дружбе. У него вызвали отвращение советы англичанина, который стоял за принцип «клин клином вышибают». К тому же, лично он лучшим средством прихода в себя после различного рода потрясений считал посещение портовых борделей, где бы смог выбрать немало женщин с уродливыми ногами, как тот называл «золотистые ирисы», и все это вдруг разом пришло на ум молодому человеку. И как тот даже смог намекнуть на подобное заблуждение? Не существовало такого человека, кто сумел бы заменить Лин, никогда не полюбит какую-либо другую, - вот насчет чего Тао Чьен был абсолютно уверен. В это время принимал от Хоббса лишь бутылки его старого виски. Не одна неделя прошла в сонном от алкоголя состоянии до того, как у него вышли все деньги. Поэтому постепенно вынужден был продавать либо закладывать какие-то вещи, и так длилось вплоть до дня, когда уже не смог в очередной раз оплатить ренту, почему и должен был переехать в гостиницу низкого пошиба. Тогда и вспомнил, что как-никак он был «чжун и» и вновь принялся за работу, хотя и выполнял ее с грехом пополам, в грязной одежде, с взъерошенной косичкой и неаккуратно выбритым лицом. Так как у доктора было все в порядке с репутацией, пациенты терпимо относились к его виду пугала и нелепым ошибкам подвыпившего в обращении с бедными, но вскоре и те перестали прибегать к данным консультациям. Также и Эбанисер Хоббс больше не звал молодого человека, чтобы обсудить трудные случаи, потому что утратил веру в компетентность последнего. Но до той поры оба как нельзя лучше дополняли друг друга. Впервые англичанин смог смело заниматься хирургией, благодаря сильным лекарственным средствам и золотым иголкам, что были способны смягчить боль, уменьшить кровотечение и сократить время зарубцевания, китаец же научился пользоваться скальпелем, а также освоил другие методы европейской науки. Однако ж с трясущимися руками и глазами, заволакивающимися слезами и чуть ли не ядом, для пациентов Тао Чьен олицетворял собой скорее опасность, нежели помощь.

Весной 1847 года в судьбе Тао Чьена снова произошел внезапный поворот, какие уже случались с ним пару раз в жизни. По мере того как растерял своих привычных пациентов и вдобавок распространился слух о потере его авторитета как врача, вынужден был сосредоточиться на кварталах порта, где жили самые отчаявшиеся, никому из которых особо не требовались рекомендации врача. В основном, случаи были заурядными, как-то: ушибы, ножевые ранения и пулевые отверстия. Однажды ночью Тао Чьена срочно вызвали в некую таверну, где потребовалось зашить рану моряку после очередной крупной потасовки. Его провели в заднюю часть помещения, где мужчина, точно чурбан, лежал без сознания со вскрытой головой. Его противник, норвежец гигантских размеров, поднял тяжелый деревянный стол и воспользовался им как дубиной, защищаясь от нападавшей группы китайцев, намеревавшихся устроить тому памятную взбучку. Бросили бы стол поверх норвежца и уж точно изрубили бы его, если в качестве подмоги не появились бы несколько скандинавских матросов, которые выпивали в том же помещении, и начавшееся было обсуждение подвыпивших игроков не перешло бы в битву на почве расизма. Когда подошел Тао Чьен, могущие передвигаться исчезли довольно быстро. Норвежец возвратился невредимым на свое судно в сопровождении двух английских полицейских, и единственными, кого было возможно осознавать вблизи, оказались находящаяся в агонии жертва и помощник капитана, которые и устроили этого человека как можно дальше от полиции. Если бы дело касалось европейца, мужчине, разумеется, предоставлялась возможность излечиться от раны в британской больнице, но так как речь шла об азиате, власти порта не придавали особого значения данному инциденту. Тао Чьену хватило и взгляда, чтобы определить, что сам ничего не сможет сделать этому несчастному с разбитым черепом и чуть ли не вытекающими наружу мозгами. Этими словами он и объяснил всю ситуацию помощнику капитана, бородатому и грубому англичанину.

- Проклятый китаец! Неужели не можешь стереть кровь и зашить ему голову? – потребовал тот.

- Да у него же рассеченный череп, зачем же зашивать? У человека есть полное право спокойно умереть.

- Он не может умереть! Мое судно выходит в море на рассвете, и этот человек мне просто необходим на борту. Ведь он же повар!

- Сожалею, - возразил Тао Чьен, почтительно извиняясь, старательно скрывая отвращение, что в нем вызывал тот глупый простачок.

Помощник капитана попросил бутылку можжевеловой водки и пригласил Тао Чьена выпить с ним. Если при жизни повара все было более-менее благополучно, совсем неплохо выпить за него рюмку, - сказал человек, - чтобы впоследствии более не возвращался его чертов призрак, будь он проклят, чтобы по ночам так таскать за ноги весь экипаж. Затем расположились от умирающего в нескольких шагах и никуда не торопясь как следует напились. Время от времени Тао Чьен наклонялся, чтобы сосчитать его пульс, прикидывая, что жить человеку осталось всего лишь несколько минут, однако последний проявил большую сопротивляемость, нежели то ожидалось. От «чжун и» мало было проку, так как англичанин наливал тому один стакан за другим; свой же, тем временем, напротив, еле потягивал. Вскоре тот ощутил головокружение и уже не мог вспомнить, зачем они встретились именно здесь. Спустя час, когда пациент перенес пару ужасающих судорог и испустил дух, Тао Чьен пребывал в растерянности, размышляя, для чего, не имея никаких знаний, все еще слоняется по земле.

Проснулся от сияющего света полуденного солнца, с огромным трудом продрал глаза и едва удалось чуть приподняться, как увидел себя в окружении неба и воды. Помедлил достаточное время, отдавая себе отчет в том, что находится в тени от большой веревочной бобины на палубе судна. Каждый удар волн о борта судна отдавался в его голове словно восхитительный колокольный звон. Решил было прислушаться к голосам и крикам, но был ни в чем не уверен, равно как и не мог ощутить себя находящимся в аду. Удалось встать на колени и даже продвинуться на четвереньках пару метров, когда его охватила тошнота и повалила ничком. Несколько минут спустя почувствовал, будто удар палкой, вылитое на голову ведро холодной воды и голос, обращавшийся к нему на языке кантон. Поднял взор и встретился взглядом с безбородым и симпатичным лицом, что приветствовало его с широкой улыбкой, в которой недоставало половины зубов. Второе ведро с морской водой окончательно вывело его из столбняка. Молодой китаец, который с таким рвением измочил человека, наклонился в его сторону, продолжая ржать и похлопывать себя по ляжкам так, словно в этот момент его трогательная натура была неотразимо привлекательной.