Человеческая гавань - Линдквист Йон Айвиде. Страница 24

Симон и Анна — Грета неторопливо вели свой рассказ по очереди уже больше двух часов, их голоса звучали ровно и спокойно. Андерс встал и потянулся так, что хрустнули колени. Погода за окном не менялась. Мелкие капли дождя шуршали по стеклу, и среди деревьев дул ветер. Пора было уходить, и, кроме того, Андерсу хотелось подвигаться.

Симон пошел на кухню с грязной посудой, а Анна — Грета смахнула крошки со стола. Андерс посмотрел на ее морщинистые руки и представил себе, как эти руки держат ружье.

— Надо же, какая история.

— Да, — ответила Анна — Грета, — но это всего лишь история.

— Что ты имеешь в виду?

— То, что сказала, — Анна — Грета выпрямилась с крошками в руке, — никогда ничего нельзя сказать наверняка о прошлом. Даже те не могут, кто принимал в нем самое непосредственное участие.

— Так что же… это неправда?

Анна — Грета пожала плечами:

— Я не знаю…. Не знаю, что тебе сказать.

Андерс пошел за ней на кухню, где Симон осторожно ставил фарфоровое блюдо в посудомоечную машину. Анна — Грета помыла раковину и достала средство для мытья посуды. Их движения выглядели четкими и слаженными.

Дочь контрабандиста и фокусник. Вместе загружают посудомоечную машину.

Была ли их история правдой или нет, в любом случае Андерс чувствовал себя уставшим от долгого повествования.

— Пойду погуляю, — сказал он.

Анна — Грета показала на холодильник:

— Еду возьмешь?

— Потом. Спасибо за кофе. И за рассказ. Увидимся!

Андерс вышел на крыльцо, закурил и не спеша пошел по дорожке сада. Дойдя до дома Симона, он остановился и глубоко затянулся.

Здесь отец бегал с ружьем.

Оружие все еще хранилось в шкафу в Смекете, он доставал его как — то раз в детстве, но ружье было неисправно. Он тогда еще удивился, зачем отец хранит его. Теперь он знал почему.

Андерс дошел до магазина. Волосы его намокли, листья шуршали и падали даже от слабого ветра. Лодка с группой школьников медленно отходила от причала. По дороге бежала девчушка лет семи, сумка колотила ее по спине. Это была…

Майя.

Нет, не Майя.

Он еле сдержал себя, чтобы не броситься на колени и не схватить девочку в объятия. Не Майя, не Майя… другая девочка. Совсем другой ребенок, не его маленькая дочка.

Но это вполне могла быть Майя. Любой ребенок в семь — восемь лет мог быть ею. Эта мысль преследовала Андерса в течение первых месяцев после ее исчезновения. Любой ребенок мог быть Майей! Но это была не она. Он видел тысячи энергичных, счастливых или грустных детей, их маленькие тела двигались, они бегали, играли, суетились, но ни один из них не был Майей. Его маленькой девочки больше не было, нигде.

Он так ее любил. Почему именно она должна была исчезнуть? Почему не исчезла какая — нибудь другая девочка, никому не нужная и нелюбимая? Девочка прошла мимо него, и он обернулся ей вслед. Она несла рюкзак с изображением медведя Бамсе. Она шла вниз, к южной деревне.

Когда Майя исчезла, он бросил учиться на преподавателя, и правильно сделал. Он никогда не смог бы работать с детьми. Его первым побуждением было любить и обнять их всех, а вторым — ненавидеть их, потому что они продолжали существовать, а его маленькой дочки больше нигде не было.

На стене магазина уже было несколько новых и старых почтовых ящиков, а кроме того, пара ведер с крышкой, подписанных тушью. Андерс еще раз напомнил себе, что и ему надо обзавестись ящиком, покуда не прибыли фотографии.

Откуда — то послышался странный скрип, и Андерс пошел на звук. Увидев источник звука, он испугался так, что волосы на руках встали дыбом. Там стояла пластмассовая фигура клоуна — реклама мороженого.

Клоун был укреплен на распорках на цементном полу и раскачивался от ветра. Его обычно ставили перед магазином, но сейчас магазин был закрыт — сезон закончился. Андерс посмотрел на ухмыляющееся лицо клоуна и почувствовал, как сердце забилось сильнее. Он закрыл рот рукой и попытался отдышаться.

Это всего — навсего клоун, реклама мороженого. Он не опасен. Не следует его бояться, он не сделает ничего плохого!

Так он когда — то сказал Майе. Ведь это она боялась этого клоуна, а не он.

Все началось совершенно случайно, как шутка. Майя ужасно боялась лебедей. Не лебедей в море, нет, она боялась, что лебедь клювом постучит в дверь или окно, когда она будет спать.

Андерс пытался разубедить ее, говоря о том, что лебеди вовсе не опасны, они не более опасны, чем клоун. А ты, Майя, ведь совсем не боишься, если клоун войдет в комнату? Что же тут страшного, правда?

После этого Майя не только не перестала бояться лебедей, она стала бояться еще и клоуна. Ей казалось, что он прячется под ее кроватью или заглядывает через щелочку двери в комнату. Андерс тысячу раз пожалел о своих словах. После этого ему приходилось каждое утро открывать окно и смотреть, чтобы клоуна не было рядом с домом.

Кровать Майи была очень низкой, и клоун никак не мог под ней поместиться, но Майя считала, что он вполне мог все — таки забраться туда.

Клоун был везде. Он был в море, когда она купалась, он прятался за кустами. Он был воплощением ее страха, ее кошмаром.

А теперь он стоял тут и скрипел. Андерс почувствовал ужас, ему хотелось повернуться и бежать со всех ног, но он заставил себя успокоиться и посмотреть клоуну в глаза.

Нет. Домой. Дома можно выпить.

Хотя, может быть, все дело было как раз в алкоголе. Нервы расшалились, вот и все. Так что вполне мог испугаться чего угодно. Не стоит сейчас идти домой и напиваться до беспамятства. Лучше уж остаться тут и смотреть на этого дурацкого клоуна, смотреть до тех пор, пока он больше не будет казаться опасным.

Клоун качнулся взад и вперед, как будто собирался сойти с места. Андерс не отводил глаз. Они меряли друг друга взглядом. Андерс чувствовал дрожь. Ему показалось, что кто — то смотрит на него сзади.

Кто — то смотрит на меня. Смотрит!

Андерс повернулся и сделал несколько шагов вперед, чтобы не стоять слишком близко к пластиковой фигуре за спиной. Враги со всех сторон. Андерс оглядел пристань, магазин, море. Одинокая чайка боролась с ветром. Вокруг не было ни одной живой души.

Кто — то смотрит на меня, но не глазами. У него нет глаз.

С бьющимся сердцем он пошел подальше от магазина. Потом он ускорил шаг, почти побежал.

Через несколько сотен метров такой ходьбы Андерс почувствовал сильное сердцебиение и замедлил темп. Дойдя до ельника, он остановился на узкой тропинке, ведущей к камню. Его руки дрожали, когда он доставал сигарету.

Что это было?

Беспокойство не проходило, сигарета имела какой — то затхлый привкус. Андерс сделал шаг по тропинке, ведущей к валуну, но передумал. Нет, туда он не пойдет. На этой тропинке — он и Сесилия… тогда, но теперь все уже не так, как было.

Воспоминания. Проклятые воспоминания. Кругом воспоминания.

Все на Думаре наполнено воспоминаниями. Если бы можно было просто избавиться от памяти, просто перечеркнуть, выкинуть, как старую ненужную вещь.

Мне надо бежать отсюда.

Или остаться.

Что делать? Какое принять решение? Какое решение будет правильным?

Теперь Андерс видел все четко и ясно. Когда он направился прямо к Каттюддену, решение пришло само собой. Практическое решение, которое победит и страх, и неуверенность!

Андерс двинулся через лес к дому Хольгера. По дороге он загадывал будущее наперед. Когда он вышел из ельника, все уже было решено, и он вздохнул с облегчением.

Каттюдден был пуст в это время года. Дома не отапливались, поскольку дачники жили в них только летом.

Большую часть лета Андерс проводил именно на Каттюддене. Почти все его друзья были детьми дачников, и именно где — то тут, на этих дачах, он впервые в жизни напился, посмотрел фильм ужасов и услышал Мадонну. Впрочем, в этих краях случалось и многое другое.

Осенью тут было довольно мрачно и уродливо. Дома все построены по типовому проекту, безликие и невыразительные. Одинаковые стены, одинаковые крыши, одинаковые двери и окна. И качество постройки оставляло желать лучшего. Большинство из них были едва ли лучше Смекета.