Хроники Потусторонья: Проект (СИ) - Хомутинников Юлиан "sirrum". Страница 3

— Спасибо…

Сирота, значит. Сирота я сирота, сиротинушка, одинокая во поле былинушка… Ну вот и о чём такого спрашивать? Хотя, конечно, многое складывается вполне логично. Во всяком случае, для расстройства психики почва сформирована благоприятная, пусть даже выглядит паренёк вполне нормальным…

Ишь, сидит, глазёнками своими синими хлопает. Ждёт, чего ещё спрошу. О чём же тебя спросить, сирота ты тайнинская? И что, в конце концов, возомнил о себе этот проклятый психиатрический пузырь?! Ни слова не сказал, ни одного вопроса не задал! Сидит, будто каменный болван китайский, чёрт бы его побрал.

Что за жизнь такая. Сейчас бы куда-нибудь… в Крым, например. Феодосия. Анапа. Чёрное море плещется, чайки орут как оголтелые, на пляжном песочке кофе по-турецки готовить можно… Жара, жара, проклятая Москва, проклятый Ершалаим, ненавистная жизнь, ненавистная работа. Ещё спасибо Фёдорову, а то кем бы ты сейчас был, товарищ майор, после того, как тебя из «органов» попёрли? Пошёл бы в какие-нибудь охранники, клептоманов по супермаркетам ловить, или в каком-нибудь банке стоять по стойке смирно, что твой тауэрский часовой. Что за жизнь… А дома — Мариночка, свет очей, кошка дикая; чуть что — в истерику, а в истерическом состоянии так и норовит физиономию коготками своими наманикюренными располосовать, да ещё своим братом-имбецилом-адвокатом грозится: отсужу, мол, честно нажитое, будешь знать. И правильно, Герман Сергеич, и поделом тебе будет. Нечего было в сорок два года на двадцатилетнюю дурочку заглядываться. Получай теперь, фашист, гранату, да по полной программе, да не забывай расписываться в получении… Как же я устал, Господи. Как же я устал…

Однако вернёмся в милый нашему сердцу «пытошный застенок». Если подумать, пытают здесь не задержанного Валентина Звезду, о нет. Пытают здесь меня, штатного психолога собственной персоной. Максимов, возможно, думает о том же самом — но какое мне дело до этого старого пня?

Так, Герман Сергеич, соберись, ну же. Сейчас прощупаешь мальчишку, найдёшь у него болевые точечки, и мигом он у тебя расколется, во всём признается, запоёт, как миленький. И не таких раскалывали. Вспомни, как тогда, в Кабуле… Хотя нет. Об этом лучше лишний раз не вспоминать. По-крайней мере, кошмары сниться перестали…

Нуте-с, Валентин Иосифович, душа моя, что же вы нам ещё расскажете?

— Вас, молодой человек, задержали по подозрению в убийстве. Вам это известно?

Вздохнул устало. Сколько раз он это слышал?

— Да, господин психо… То есть Герман Сергеевич. Вот только эти люди ничего не поняли, запутались, а оттого и следствие запутали. Я никого не убивал. Я просто…

— Не убивали? А у меня вот тут есть показания свидетелей, соседей ваших.

Юноша улыбнулся — мне показалось, чуть снисходительно.

— Так я вам и говорю. Они сами не знают, что они видели. Сами не знают, что говорят.

— Не знают, вот как? Ну-с, вот здесь у меня, например, показания гражданки Никифоровой, 1929 года рождения… И эта самая Никифорова утверждает, что последние два месяца видела вас с некоей девушкой, имени которой вышеуказанная гражданка не знает. А вот — гражданин Сельцов, 1965 года рождения… утверждает, что девушку звали… Шанталь? Серьёзно? Необычное имя, особенно для Мытищ. Французское? Что вы, Валентин Иосифович, можете мне на это сказать?

Улыбка сошла с лица задержанного. Нет, друг дорогой, ты мне лапшу на уши не вешай. «Не знают, что говорят», конечно же. Никакой ты не ангел, и не Иешуа. Просто жара, мозги плавятся.

— Гроза будет.

Он произнёс это как-то буднично и совершенно не к месту, словно мы с ним не в «пытошной» сидели, а где-нибудь в скверике, на скамеечке.

Задурить меня пытается, чертёнок белобрысый, как пить дать. А вообще, похоже, паренёк-таки психический. Как я и думал. Ещё бы, опыт — это вам не жук чихнул. Всяких повидали — да, Герман Сергеич? — на всякое насмотрелись. И на нормальных, и на ненормальных.

— Вы вот что, Валентин Иосифович, вы мне это бросьте! Отвечайте на поставленный вопрос: была такая девушка или нет?

Валентин Звезда вздохнул — тяжело и как-то замученно, по-стариковски. Мол, чего вы ко мне пристали, дайте помереть спокойно… Или как там было у Стругацких.

— Можно и так сказать.

Нет, он-таки издевается. «Можно и так сказать»? А как ещё можно сказать? Кажется, я начинаю понимать, отчего его прозвали Иллюзионистом. Сдаётся мне, этот молокосос каким-то образом умудрялся задуривать следователей до такой степени, что они переставали отличать бред от правды. Иллюзии, значит, да? «То ли девушка, а то ли виденье»?

Сил моих нет. И ещё эта трижды проклятая жара. Да кабы не жара, и проблем бы не было! А тут ещё Максимов, скотобаза, сидит и ни слова, ни слова не говорит! Да что он там, этот профессор психиатрии, мать его за ногу, язык проглотил, что ли?!

Такое ощущение, будто «пытошная» застыла в этом душном мареве, как муха в янтаре. Воздух загустел, как кисель, и в этом киселе люди кажутся глупыми куклами, манекенами, которых рассадил по углам неведомый декоратор. Имитация жизни. Имитация допроса. В сущности, всё это действо и есть имитация: ведь если он психический, так его один чёрт на экспертизу везти, у нас же тут всё равно «предвариловка». Бюрократы эти… Крючкотворы… Лишь бы бумагу портить. Вот сидит в углу пристав, пишет. Или не пишет? Проклятье…

— Эй, там! — кричу в сторону двери. — Воды принесите!

И в этот самый момент замечаю, что на столе, чуть поодаль и наискосок от меня стоит стакан. С прозрачной жидкостью, что характерно. Очевидно, с водой. Когда это его успели принести? Кто? Дверь же вроде не открывали. Более того, минуту назад никакого стакана тут не было! А теперь есть. Почему, спрашивается? По-че-му? А?

Зажмурившись, тру глаза. Морок, это морок, мельтешит в голове идиотская мысль. Но нет — стакан остаётся спокойно стоять на том же самом месте. Значит, взаправду. Значит…

Пальцы, дотянувшись, смыкаются на прохладной ребристой поверхности, чуть запотевшей; вода холодная! Ура тебе, Господи — или кто там послал мне это чудо. Рука уверенно тянет стакан ко рту, стакан не сопротивляется. Ну и правильно, ползут мысли, сопротивление представителю власти по меньшей мере глупо. А власть — опьяняет. Власть-всласть. Вот бы там водка была… Боже, что я несу!..

Стакан легонько бьёт по зубам, а я глотаю — хвала всем богам! — не водку, а самую обычную воду, прохладную воду, вкусную воду! Да есть ли что-нибудь вкуснее в подлунном мире? Чёрта с два.

Подлунный мир оживает.

С недоумением смотрит на меня пристав, ручка застыла над бумагой. Максимов смотрит подозрительно, я бы даже сказал, с опаской. Валентин — о, Валентин смотрит спокойно, и на его лице читается незримая улыбка, хотя губы неподвижны. Чудной всё-таки юноша…

— Так, — ворчу я, — работаем, товарищи. Работаем. На чём это я остановился? Ах да. Расскажите мне пожалуйста, Валентин Иосифович…

— Можно просто «Валентин», а то имя-отчество уж больно серьёзно звучит, — смущённо улыбается парень.