Дар экстрасенса (сборник) - Литвиновы Анна и Сергей. Страница 19

Девушка нервно развернула свой листок, разгладила его на коленке рукой.

— Наконец старинные часы пробили полночь. Я в точности исполнила указание брата, погасила всюду свет и притаилась в кухне — смежной с верандой. И вскоре с террасы, абсолютно пустой и темной, раздался быстрый стук пишущей машинки. Он далеко разносился в тишине дома. Наконец она смолкла. Я выждала пару минут, схватила керосиновую лампу и бросилась на веранду. На листе, вложенном в машинку, добавилось еще несколько строк. Я подошла и в свете керосинки прочла…

Девушка склонилась над своим листком.

— «Мне жаль огорчать тебя, Крошка Со, но я умер», — зачитала она. Спазм перехватил ей горло, и она быстро пояснила: — Николенька, когда я была маленькой, называл меня не Соней, я это имя никогда не любила, а Крошкой Со — за то, что я была похожа на китайчонка… После того как я увидела свое прозвище, я уже нисколько не сомневалась: я действительно разговаривала с братом. Или — с его душой.

Девушка достала белоснежный платочек, вытерла слезы, а потом высморкалась. Слегка успокоившись, она продолжила. Голос ее звучал надтреснуто.

— Дальше он написал мне вот что: «Не бойся, умирать оказалось не больно. И здесь мне хорошо, покойно, радостно, можно тратить много времени на размышления, жаль только, что продолжать работу нельзя — но она, как мне здесь объяснили, все равно была ненужная и вредная». Я тут же отстучала ответ — точнее, новые вопросы: «Ты пишешь «здесь». А где ты? В раю?» Потом я выбежала из комнаты, чтобы не мешать ему отвечать, но не успела даже закрыть дверь, как с веранды снова послышался перестук клавиш. Николенька написал: «Я не знаю, как назвать то место, где я нахожусь, но, повторяю, мне хорошо. Не бойся смерти и внуши потихоньку нашим: пусть они ее тоже не боятся». Не знаю, что на меня нашло, но в ответ я написала: «Значит, ты ангел? Значит, ты можешь видеть будущее? Скажи: что будет дальше со мной? Что будет со всеми нами?»

Девушка читала свою переписку по пожелтевшей бумажке. Листок, казалось, придавал ей силы и помогал справиться с волнением.

— Он ответил мне: «Нет, я совсем не ангел. И я понятия не имею, что будет дальше с тобою, как и со всей нашей семьей или со всем миром. Будущее сейчас скрыто от меня точно так же, как и тогда, когда я был человеком. Общаться с вами, людьми, никто из наших не может. Мне очень повезло, что у меня есть ты, потому что ты очень сильный медиум. Зато для меня нет тайн в том, что происходит на Земле сейчас и что происходило раньше. Я даже знаю, например, что это ты, а не Лизка съела тогда абрикосовое варенье. Хочешь узнать, что было? Спрашивай». Я спросила о том, что волновало меня больше всего: «Почему и за что тебя арестовали?» Через минуту он ответил: «На меня написал донос Юська — будто бы я с другими аспирантами собираю в лаборатории бомбу, чтобы взорвать ее на первомайской демонстрации». Я была поражена: Юськой звали товарища Николая, студента, самого робкого, несчастного, который был принят — скорее из жалости — в нашей семье и который больше других искренне восхищался талантами моего брата. Я задала Николеньке еще один вопрос, довольно глупый, и он написал в ответ: «Извини, но мне пора. Я не думаю, что наши встречи могут случаться часто. Мне это непросто. Но ты знай, на всякий случай, что я счастлив. И маме с папой можешь это передать — только не говори никому, что входила со мной в контакт. Люди тебя не поймут, будут смеяться или упекут в сумасшедший дом. Будь счастлива, Крошка Со, у тебя все должно быть хорошо».

Когда Софья зачитывала последние строки, голос ее опять сорвался. Она снова высморкалась в платочек, извинилась перед мужчинами, а потом завершила свой рассказ спокойным, будто механическим тоном:

— Больше Николенька со мной не связывался. Маме, папе и невестке я сказала, что видела брата во сне и он просил передать им, что у него все хорошо. Я не стала говорить им, что он умер. Они почему-то очень поверили в мой сон. А Юська… Тот самый, что предал моего брата… Я не буду возводить на себя напраслину и хлопать себя ушами по щекам (как написали Ильф и Петров) в духе предыдущего оратора, скажу лишь одно… Этим летом тело Юськи нашли в Марьиной Роще — без денег, без пиджака и сапог… Он был убит ударом ножа в сердце… Будем считать, что я здесь ни при чем. И я не знаю, кто это сделал. Я ни о чем не жалею, но предатель получил по заслугам. А милиция до сих пор не нашла виновных, — победительно закончила Софья, потом заботливо сложила пожелтевший лист бумаги с ровными машинописными строчками и бережно спрятала его в рюкзак.

— Ты сильная, — посмотрев на Софью, с искренним восхищением проговорил Дмитрий. Аркадий, услышав это, усмехнулся.

— Я благодарю вас, Софья, за ваш исчерпывающий рассказ, — отчетливо промолвил старик. — Теперь ваш черед, — кивнул он в сторону Аркадия.

— Может быть, все-таки откровенность за откровенность? — вопросил тот, в свою очередь, Алексея Викентьевича. — Может, хотя бы для разнообразия вы что-нибудь расскажете нам ? Например, кто вы ? И кто — мы ? И почему мы здесь? И зачем нам исповедоваться перед вами? И что будет с нами дальше?

Старик кивнул.

— Я понимаю ваше любопытство. Оно вполне законно. И я обещаю, что отвечу на все вопросы. Но давайте не будем отклоняться от принятой процедуры…

— Что за процедура? — не отставал Аркадий. — Принятая — кем?

Старик полузакрыл глаза.

— Вы алкали моего общества. Поэтому вы, трое, здесь. Вас привела сюда некая сила, живущая внутри вас, которая сильней вашего сознания, не правда ли? Но я… Я не искал вас. И я должен решить: нужны ли вы мне. Поэтому я хочу знать о вас хотя бы то, что вы сами готовы рассказать.

Старик говорил настолько веско, и голос его звучал столь убедительно, что все трое, и даже Аркадий, покорились ему. Его властность имела над ними почти магическую силу.

— Итак, ваше слово, — кивнул старик в сторону старшего из мужчин.

— Я не краснобай, — Аркадий откашлялся. — Я красиво говорить не умею. Вы говорите: нас привела сюда неведомая сила. А ведь и правда. Я не знаю, зачем поехал сюда. Может, это ты, Сонечка, меня загипнотизировала?

— Я уже говорила, — нахмурилась девушка, — никакая я не Сонечка. Меня зовут Со-фи-я.

— Ладно, не бухти, — беззлобно оборвал ее Аркадий и обратился к присутствующим: — Да, я пришел сюда инстинктивно, как рыба на нерест. Не зная, куда и зачем иду. Но вам, Алексей Викентьевич, я почему-то верю. И верю, что зла вы нам не причините. И никогда не используете то, о чем мы тут рассказываем, против нас. Значит, все мы медиумы, спириты, так? Или как нас еще назвать — колдуны? И мы вроде тут своими талантами друг перед другом хвастаем. Что ж, у меня тоже кое-что есть в загашнике… Мои чудеса начались семь лет назад. Примерно в тутошних местах, только километров на двести северо-восточней. В горах, словом. Тогда там еще было неспокойно. Черкесы пошаливали. А меня сразу после техникума распределили туда на строительство дороги. С нами был, для охраны, эскадрон красноармейцев. Однако все равно было, прямо скажу, страшновато. Эти горцы настоящие разбойники, умеют лишь убивать да грабить… И вот однажды послали меня за деньгами в город — за зарплатой на всю нашу колонну. Не одного, конечно. Со мной было шестеро конных красноармейцев и их молоденький комэск [1]. И еще увязался с нами мой друг, тоже мастер, Мишкой его звали. Подруга у него в городе была. Любовь. Он хотел, пока мы в управлении будем бумажной волокитой заниматься, с ней встретиться, а вечером, значит, вместе с нами назад вернуться. А мы с этим Мишкой крепко тогда задружились. Он молодой, я молодой. В одной палатке жили. Разговаривали, стихи друг другу читали, Есенина, Маяковского, даже Ахматову. Иной раз ночь напролет, сидя за чаем, дискутировали. О политике, о вождях. О том, о чем сейчас и помыслить нельзя. В шахматы с ним баталии устраивали. В нарды он меня научил… Вот… Итак, поехали мы в город. Мы с Мишкой вдвоем на телеге. У каждого наган. И красноармейцы вместе с комэском — вокруг нас в седле. У меня портфель кожаный, со всеми документами, ведомостями… Прибыли в город. Я — в управление за деньгами. Мишка со своей симпатией пошел встречаться. Ну, финансы я получил, сложил в портфель. Денег — тысячи. Зарплата на двести человек, шутка ли!. А Мишка пришел довольный такой, размягченный… Полегли мы с ним в сено, на телегу. Красноармейцы — в седло. Поехали обратно. Я портфель с деньгами сжимаю… Солнышко садится. Небо высокое. Лошади копытами шлепают. Хорошо! А Мишка тут и говорит: эх, Аркаша, женюсь я, наверно, и на свадьбу тебя скоро приглашу… И только он это сказал, тут как раз и налетели… Дорога в тот момент по ущелью шла. С обеих сторон скалы. Черкесы нам там засаду и устроили. Вмиг — грохот, пули, лошади на дыбы!.. Комэск наш хоть и необстрелянный, а не растерялся, бойцов своих с лошадьми в круг построил, телега наша — в центре, мы с Мишкой — под ней. Заняли круговую оборону. Отстреливаемся… Какая-то, думаю, сволочь из управления нас выдала. Знают черкесы, что мы с деньгами, потому нас и поджидали. Да только, врешь, денег я им не отдам!.. Пальба началась — не дай бог! Черкесы стреляют — мы отвечаем. Да только они за скалы прячутся, а мы — за лошадей и за телегу. Ненадежно! Один наш боец падает — убит. Второй упал… И лошади, в которых пули попадают, ржут, плачут и одна за другой оседают на землю. Мы отстреливаемся. Патронов мало. Но только черкесы в атаку пока не идут. Себя жалеют. Думают сначала неверных, нас то есть, перестрелять, а потом портфель мой с деньгами голыми руками взять. Комэск наш упал — убит наповал выстрелом в голову. Убиты еще два бойца… Мы палим из наганов, но патроны совсем на исходе. Вот-вот поймут черкесы, что отбиваться нам нечем, пойдут в атаку, и нам крышка… Но, на наше счастье, неожиданно подошла подмога. В ущелье ворвался конный отряд с ближайшей погранзаставы. Они заслышали выстрелы, поняли неладное и поспешили на помощь. Воодушевленные, мы с Мишкой высунулись из своего укрытия и открыли беглый огонь по бандитам. И вдруг — пуля попадает ему прямо в голову. Он обливается кровью, падает. А бандиты, заметив, что к нам подошло подкрепление, снимаются со своих позиций и уходят. Растворяются в горах… Бой окончен… А я бросаюсь к Мишке. Он без сознания, но еще дышит, однако по лицу видно: не жилец. Подъезжают к нам пограничники. Я умоляю их: помогите Мишке — но среди них нет даже фельдшера. Я кричу: «Дайте мне двух бойцов, я повезу его в больницу». А они мне: бессмысленно, жить ему осталось час-два, не больше, ты только измучишь его перед смертью. И тогда я сам кладу Мишку в телегу на сено, передаю свой портфель с деньгами командиру пограничников и везу друга назад, в город. Он без сознания. Мы только вдвоем. Солнце село за горы. Вечереет. Я погоняю лошадей и разговариваю со своим другом. Я прошу его не покидать меня. Я уговариваю его не умирать. Мне так жалко его, что хоть плачь, — но я не плачу, держу его за руку, прошу не уходить и рассказываю ему, какая замечательная жизнь ждет его впереди. Как он станет выздоравливать, и в палату к нему будет ходить его зазноба. Как они поженятся. Как он поступит в институт, выучится, станет видным ученым, они с супругой нарожают детей и будут жить в большой квартире с хорошей библиотекой, и я стану приходить к нему по вечерам играть в шахматы… Я тогда не молился, потому что не верю в бога, но все время говорил с ним, и мое желание, чтобы он выжил, было настолько сильным, что я даже физически чувствовал, как оно переливается от меня в его неподвижное тело. Смерть, казалось, так и рыскала вокруг нас, бежала в образе оскаленного шакала рядом с нашей телегой — но я отгонял и отгонял её!..