Жизнь Амброза Бирса - Уолтер Нил. Страница 9

Если читатели ставят его в один ряд с его непривлекательными персонажами, то они делают так из-за того, что не замечают нежности, которую он проявляет в прозе и в стихах. Шедевр под названием «Малютка-скиталец» известен так же хорошо, как и другие рассказы Бирса. В американской литературе не было ничего более трогательного, более душераздирающего, более сострадательного. Стихотворение «Нанин» раскрывает душу этого мастера, которая не была грубой.

Нанин

Мы слушали трели жаворонка.

Это было всего лишь вчера.

Он вызвал такой восторг,

Какой мы никогда не знали.

Этим утром его музыка

Слетала с дерева,

Но его пение звучало для меня иначе.

Вдохновение оставило его,

Или он утерял своё умение?

Нанин, Нанин, что его терзает?

Почему он поёт так плохо?

Нанин не отвечает –

Она не слышит земных песен.

Солнце и жаворонок исчезли,

И наступает такая долгая ночь!

Забота Бирса о своих питомцах, иногда довольно нескладных созданиях, тоже показывает его сходство с другими людьми. Даже к своей лягушке он испытывал братские чувства, о чём свидетельствуют эти вдохновенные строки:

…она смотрит спокойным взором

Сквозь шум дней – туда, где царит тишина.

Из короткого стихотворения я помню только эти две строки. Видимо, из-за какой-то оплошности со стороны Бирса оно не было включено в собрание сочинений. Едва ли эта оплошность была умышленной. Несмотря на большое количество стихотворений, написанных Бирсом, он, по моему мнению, сочинил не больше двух десятков строк, которые можно назвать настоящей поэзией. К таковой относятся и приведённые строки.

Среди его питомцев были змеи, ящерицы, черепахи, белки, канарейки и лягушки. Они, казалось, понимали, что он их защитник и друг. Временами вместе с ним его спальню занимали шесть-восемь разных животных. Даже змеи – огромные, шестифутовые твари – слушались его приказов, медленно подползали, брали еду из его рук и просто вволю резвились. Его главными компаньонами были канарейки и белки. Собак и кошек у него никогда не было. Он притворялся, что не любит собак. Много лет назад он заявил о своём отношении к ним и с тех пор не давал обратного хода. Когда он умер, его связывали с собаками только мужчины и женщины.

Он умел ненавидеть так же, как любить. Но, в отличие от любви, ненависть он никогда не скрывал. В его ненависти не было двусмысленности. Он ненавидел обиды и считал, что обидчик должен быть наказан, но он не прибегал к низким уловкам. Его враг мог не бояться удара исподтишка. Бирс всегда боролся в открытую, с поднятым забралом, но со сжатыми кулаками. Он никогда не шлёпал человека, он его бил.

IV

Сомневаюсь, что Бирс одобрял хотя бы одну из Заповедей блаженства[42]. Конечно, не «Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут»[43]. Всё же временами, довольно редко он был милостив. Вероятно, он обычно склонялся к тому, чтобы проявить милосердие. Но он был уверен, что насилие было корнем всех зол, что за обычаем миловать, даже в исключительных случаях, неизбежно следовала какая-то форма наказания, которая постигала невиновного и безнравственно влияла на публику. Когда Бирс проявлял мягкость к обидчику, тому причиной была лень, а не дух всепрощения.

«По правде говоря, положение, известное как всепрощение, не может существовать, – утверждал он. – Это слово описывает нечто невозможное. Разумеется, простое произнесение слова не может искупить несправедливость, не может уничтожить сделанное зло, не может восстановить статус-кво. Просьба о прощении и чувство раскаяния происходит у грешника под влиянием беспокойства, основанного на страхе перед последующим наказанием. Эти чувства никоим образом не возвышенные, это отражение его низкой трусости. Поскольку совесть строго наказывает злодея и неизбежно мучит любого нормального человека, поскольку никто не достиг таких высот духа, чтобы перерубить волос Дамоклова меча[44], поскольку страх в сердце и самобичевание – это главное наказание на земле, назначенное для последователей Иеговы, хорошие и плохие приветствуют всепрощение как лёгкий способ избежать наказания от своей совести. В прощении нет ничего достойного. Искать прощения – это трусость. Получить прощение в качестве примирения – это неправильно и для хороших, и для плохих людей. Это песок, в который трус прячет голову совести. Никакие эмоции, никакие поступки не могут смягчить грех, не могут воссоздать даже частицу того, что было разрушено, не могут стереть ни одной слезинки».

Бесполезность всепрощения Бирс проиллюстрировал таким анекдотом.

Ирландец хвастался перед англичанином своими путешествиями и чудесами, которые он видел. Собеседник вежливо слушал, пока ирландец не сказал:

«В Африке я видел анчоусы, который растут на деревьях, ей-богу!»

«Если вы так говорите, вы просто наглый лжец», – спокойно ответил англичанин.

«Я лжец, я? Вы заплатите за эти слова!»

Произошла дуэль. Англичанин был смертельно ранен. Неожиданно ирландец с просветлённым лицом подбежал к умирающему человеку и с сожалением крикнул:

«Мне так жаль, дружище! Ради всего святого, простите меня! Я перепутал. Я только что вспомнил: на деревьях в Африке растут каперсы. О, мне так жаль! Простите меня!»

Вера, надежда, милосердие – это хорошие правила, но они не действуют. Что касается человечества, то Бирс говорил, что не верит в него, не надеется на него и, наконец, заявлял, что не чувствует к нему милосердия. Говоря отвлечённо, каждая из трёх «кардинальных добродетелей»[45] была похвальна, но пустая болтовня о них была очень неприятна. Человеческая привязанность к абстракциям загоняла человека в ловушку.

С моей стороны было бы опрометчиво сказать, что Бирс не чувствовал никакого братского единения с человечеством. Но мне казалось, что ему не хватало милосердия. Он не имел сочувствия к безнравственному смертному – во всяком случае, к взрослому мужчине. К физически ущербному мужчине или зверю, к женщине, которая едва ли считалась человеком, к ребёнку, явно не несущему ответственности, он имел подлинную, безграничную симпатию. Я не хочу сказать, что он был эгоистичен, что у него не было милосердия, поскольку милосердие влечёт за собой какую-то жертву, что он ничем не делился с другими, что он спокойно смотрел на страдания, которые не мог облегчить. Он часто бывал щедр, сверх меры делясь и деньгами, и услугами. Но милосердие в широчайшем смысле было той ценностью, которой он не владел. Он не мог им делиться. Можно даже сказать, что он был по-настоящему немилосерден.

Возможно, кардинальной добродетелью он считал благодарность. Наоборот, неблагодарность была самым презираемым качеством. Выполнить услугу в надежде на благодарность как награду было позором, и, слава богу, такая награда редко появлялась. С другой стороны не проявить благодарность тому, кто помог, было непростительно низко. Он верил, что лишь несколько человек одарены способностью благодарить, но даже эти немногие только бормотали слова, выражающие неиспытанное чувство.

Поскольку он придерживался таких взглядов, можно ожидать, что дух благодарности глубоко укоренился в нём. Это не так. Я уже упоминал о благодарности, которую он испытал к Косгрейву за сочувствие, проявленное этим его другом, когда умер молодой Ли Бирс. Возможно, он говорил то, что чувствовал. Если это было так. Это был единственный случай, когда он чувствовал или выражал какое-то признание за полученную помощь. Хотя людей, которым он был обязан, было очень много. Я должен сказать, что он был очевидно неблагодарным человеком. Когда я это пишу, я слышу, как он ворочается в своей могиле, пробуждается и осуждает меня, испытывая настоящее удивление и потрясение.

Он часто объяснял, что Хёрст был щедрым, но не справедливым человеком. Бирс имел в виду его денежные дела, но больше его мировоззрение. Я не могу не думать, что такая характеристика в равной мере относилась и к самому Бирсу. На самом деле, многие недостатки, которые он осуждал, можно было найти в нём самом. Я не говорю о бесчестных, преступных недостатках, а только о тех, которые обычно встречаются и у приличных людей. Укажу пару примеров. Бирс резко осуждал мелкие привязанности, притворство, позу – всё то, что было собрано в его личности. Повторю, он утверждал своё право бичевать лицемеров, разоблачать самозванцев, но сам загорался гневом, когда в нём находили малейшую слабость. Всем ныне живущим людям (но не мертвецам) он отказывал в праве карать. Из ныне живущих ему одному разрешалось обладать бичом. Когда плеть брани била по его собственной обнажённой душе, то она показывала, что обладатель не заслуживает даже презрения Сатаны – этого ребячливого создания «с характером помешанной блохи и методами скунса», по словам самого Бирса.