Ельцин - Минаев Борис Дорианович. Страница 118

У уличных беспорядков во всех странах и во все времена своя определенная логика. Люди, протестующие против действий властей, выходящие безоружными против хорошо экипированных и обученных полицейских отрядов, чувствуют свое моральное преимущество, которое помогает им идти на штурм любых заграждений.

Все та же логика гражданской войны бросает их вперед. Они охвачены героическим духом сопротивления, а полицейские — жестоки и свирепы.

Это классика уличных баталий, и в Москве 93-го, увы, сценарий был точно таким же.

Вот лишь несколько свидетельств очевидцев, собранных с той стороны, антиельцинской, на одном из «патриотических» сайтов, посвященных событиям 3–4 октября и до сих пор размещенных в Интернете.

«1 октября. Я был свидетелем массового избиения граждан Москвы, собравшихся у памятника А. С. Пушкину. Операцию по устрашению митингующих и зверскому избиению граждан осуществлял отряд спецназа Софринской бригады МВД в составе 25–30 человек. У них униформа черно-коричневого цвета с зеленым и бежевым. В беретах. Это произошло между 16 и 19 часами. Руководил отрядом рослый стройный майор. Тактика их действий: неоднократно атаковали граждан, находящихся у станции метро “Пушкинская”. Причем нещадно нападали на молодых парней и граждан, которые пытались протестовать, уговаривали так называемых “бойцов” этого отряда прекратить избиение людей. Я видел, как эти спецназовцы совершили четыре атаки, и каждый раз избивали молодых людей, сваливали их на землю, били дубинками и ногами по голове, оглушив. Тащили их в свои автобусы, и там снова избивали на полу. Одну группу митинговавших загнали в метро “Пушкинская”, гнались за ними по эскалатору, который был в эту минуту выключен. У эскалатора внизу оглушили ударом дубинки по голове мальчика 16–17 лет, били его ногами и затем потащили в автобус. Позор Ерину и его приспешникам! Малахов Г., доктор исторических наук, профессор».

«30 сентября. 17 часов 30 минут. Метро “Баррикадная”. ОМОНовцы со щитами, автоматами стали загонять нас в здание метро. Народ погнали по эскалатору и, раздвигая щитами по центру, пытались вдавить людей в поезда. От ОМОНовцев пахло водкой. При сопротивлении я получила удар в грудь, в результате чего стала задыхаться и терять сознание. При попытке прорваться один ОМОНовец ударил меня со всего размаха по левой ноге. Мне помогли выйти, взяв под руки, двое мужчин. Они довели меня до Краснопресненского райсовета, где была оказана медицинская помощь, что там зафиксировано. В результате пережитого пропал голос. Гришечкина Т., 58 лет».

Те, кто выступал в эти дни на стороне Белого дома, были отнюдь не однородной массой [23]. На сторону лидеров непримиримой парламентской оппозиции встали не только мирные граждане, возбужденные и ошеломленные тем, что происходит на улицах Москвы, не только любопытные прохожие, втянутые в водоворот событий энергией толпы. Внутри Белого дома собрались и те, кто хотел воевать по-настоящему, с применением огнестрельного оружия. «Боевиков», как их называли тогда газеты, объединяло одно: жажда борьбы, готовность стрелять, драться. Никакой общей политической платформы у них не было. Объединяющим моментом, как ни странно, выступил махровый национализм, расизм (это у сторонников возврата к интернациональному СССР!).

Людей вокруг Белого дома и во время демонстраций запугивают мифической боевой организацией «Бейтар», члены которой якобы будут зверствовать по приказу властей. Никаких боевых отрядов у этой гуманитарной сионистской организации, конечно, нет, как, собственно, нет в Москве и ее самой, но списки ее членов ходят по рукам. Так же как ходят и слухи о страшных «бейтаровцах», которые «придут и будут всех убивать, насиловать беременных, пить кровь детей».

Фальшивка, причем грубая, но в дни противостояния очень действенная. Страх и ненависть сплачивают толпу лучше любых «конституционных» лозунгов. Именно в эти дни руководитель РНЕ Баркашов дает интервью, в котором превозносит Гитлера. Именно в эти дни с балкона Белого дома генерал Макашов призывает «повесить всех жидомасонов».

«Речь Баранникова прервала потасовка, вспыхнувшая у него за спиной. Два охранника министра из числа членов РНЕ (со свастиками на рукаве) избивали худого бородатого мужчину. Поскольку милиционеры наблюдали за этим, не вмешиваясь, — дело происходило не на их территории — Баранников приказал, чтобы этого мужчину подвели к нему. Избитый… объяснил на ломаном русском языке, что он американский корреспондент. “Тихо, тихо, ребята, — урезонивал министр… — Не надо было… это журналист”. “Ну, врезали немного этому жиденку, так что?.. Ладно, подожди, еще будет время”…» (Леон Арон).

Досталось не только «этому жиденку» с удостоверением американского корреспондента. Под дулами автоматов вывели за оцепление Сергея Кургиняна, яростного сторонника Верховного Совета, режиссера и политолога. Он не понравился баркашовцам и своим внешним видом (похож на еврея), и тем, что осмелился критиковать Хасбулатова за недостаточную решительность, «произносил провокационные речи». Корреспондента «Эха Москвы» арестовали и продержали в подвале Белого дома пару суток.

И таких случаев было немало.

Я не случайно останавливаюсь на этих, казалось бы, малозначительных деталях. Милосердие к «своим» раненым (в Белом доме действовал медпункт для пострадавших от действий милиции), храбрость, смешанная с обреченностью, — то есть вполне человеческие, понятные нам проявления — смешивались в Белом доме и с другими чувствами: подозрительностью, ненавистью, агрессией. Атмосфера здесь была совсем другая, чем в 91-м году.

По-другому вела себя и восставшая толпа. Внешне всё было похоже на 91-й год — те же баррикады, лозунги, плакаты, беспрерывный митинг с балкона Белого дома, — но другим было и содержание плакатов (слово «убей» встречалось там не единожды), и сам алгоритм действий людских масс. В 91 — м году толпа защищала, обороняла свой оплот — Белый дом. В 93-м году толпа шла вперед, била, ломала заграждения, сама дубасила выпавших из цепи солдат и милиционеров, нападая озверело, нелепо и зло.

…Эпицентром событий стала Смоленская площадь.

1, 2 и 3 октября многотысячная толпа раз за разом всё активнее атакует милицию. И если в первые два дня удается эту толпу рассеять, то 3 октября случается то, чего все давно ждали — толпа разгоняет милицейское оцепление. Побитые и разоруженные, без дубинок и порой без шинелей, милиционеры бегут, закрывая голову руками от камней.

Кстати говоря, оружием для демонстрантов послужила… трибуна, построенная для празднования трехсотлетия улицы Арбат. Ее разобрали, и, вооружившись палками и железной арматурой, толпа, наконец, смяла милицейские кордоны.

Праздник на Арбате — не единственное публичное мероприятие, устроенное мэрией в эти тревожные дни. На улицах Москвы уже кипит уличная война, а мэрия всё пытается устраивать мирные праздники, «отвлекать людей от политики». Но отвлечь — уже невозможно.

Вернемся на несколько дней назад.

25 сентября.

Национальный оркестр России и дирижер Мстислав Ростропович исполняют на Красной площади сюиту Прокофьева «Александр Невский» и увертюру Чайковского «1812 год».

В этот день здесь собралось около ста тысяч человек. Ельцин пришел перед началом концерта, его встретили овацией.

Было холодно, дул сильный ветер. Стариковский зачес на лысине Ростроповича сразу же растрепался, но он, как всегда, упрямо выпячивал нижнюю челюсть и дирижировал замерзающими руками для людей, которые пришли сюда, чтобы быть вместе, чувствовать друг друга. В тот день музыка Чайковского звучала как пароль. Это были очень страшные дни, когда власть в стране зашаталась, когда каждый новый день приносил ощущение надвигающейся беды, когда ненависть становилась всё явственнее, а слова — всё жестче…

Ростропович дал концерт, который навсегда вошел в историю как прямое вмешательство музыки в дела человеческие. Он поддержал того, кого считал нужным поддержать, сказал то, что считал нужным сказать, и забыть его в те минуты — невозможно. Это был яркий, изумительный поступок музыканта.