Ельцин - Минаев Борис Дорианович. Страница 23

И я рискнул: “Ну, что особенного, если заболел Генеральный секретарь? В руководстве страной на хозяйстве Политбюро, Секретариат ЦК КПСС — здесь полное единство и дружная работа. Неужели мы не сможем прикрыть заболевшего руководителя?” Вот мои слова. На этом мы закончили встречу, и утром 10 февраля я улетел в Москву.

15 февраля со мной о чем-то невнятно поговорил Брежнев. Как я понял его, он говорил о выполнении решения ЦК КПСС по укреплению Госплана СССР и сказал, что более подробно со мной поговорит Суслов. Так я и не понял, что же имел в виду Брежнев.

Через несколько минут позвонил мне Суслов и попросил зайти к нему. Зашел, поздоровались. Он пригласил меня сесть и спрашивает: “С вами говорил Леонид Ильич?” Я сказал: “Да, говорил, но я так и не понял, что он хотел сказать”. Суслов методично начал вести речь о том, что Политбюро 31 августа 1978 года приняло решение о совершенствовании работы Госплана СССР и укреплении его кадрами. “Вы этот вопрос готовили вместе с товарищем Долгих. Сейчас встал вопрос о направлении в Госплан на укрепление ответственных, знающих промышленность работников. Леонид Ильич вносит предложение направить вас туда первым заместителем к товарищу Байбакову”» (Яков Рябов «Мой XX век»).

Уникальная брежневская система власти четко сработала и на этот раз. Генеральный сам звонил каждому первому секретарю обкома или республики, всем влиятельным лицам страны, поздравлял со всеми успехами, интересовался делами, был в курсе всех личных обстоятельств — здоровья, семейного положения, и уж тем более мимо него не проходило то, что говорил «первый» о нем лично. Брежнев, которому предстоит умереть через два года, уже сильно дряхлеет, мозг его в полуразрушенном состоянии, сознание слабеет на глазах, отказывает речь, — но система, созданная им, работает безотказно!

В этой системе Ельцину жить и работать. После понижения неугодного Рябова он остается без поддержки в Москве. Его «дружба» с другим свердловчанином, членом Политбюро А. П. Кириленко, ничего не решает: Кириленко слишком давно сидит в Кремле, Ельцина он близко не знает.

Б. Н. сколько угодно может гордиться трудовыми рабочими починами и переходящими красными знаменами своей области, но в новой ситуации ему нужно выбирать и новую стратегию поведения во власти. Его упоминания Брежнева в речах и докладах остаются спокойно-ритуальными. При этом их количество уменьшается год от года. Если в первые годы своего секретарства Ельцин дарит ему на 75-летие портрет, выполненный уральскими мастерами из малахита и яшмы, вставляет его цитаты в свои речи, то уже через три года он дает указание своим помощникам: упомяните Брежнева только в начале и конце доклада, этого будет достаточно.

Б. Н. одним из первых понимает: эта эпоха действительно постепенно уходит в прошлое.

И вот тут-то и выясняется, что язык, тот самый партийный язык, на котором говорит Ельцин, категорически не похож на общепринятый. Слова те же, ссылки на Брежнева те же, конструкции те же, а вот суть…

Цветистый стиль шамкающего генерального усыпляет. Звонкий и жесткий голос первого секретаря — пугает, настораживает.

Ельцин постепенно, шаг за шагом поворачивает навык партийной речи в совершенно иную сторону, медленно прощупывает новое пространство, на котором никто из его предшественников еще не бывал. Да и не хотел бы быть!..

Первый такой пример — «картофельная речь» 1978 года. Вместо того чтобы разослать обычную разнарядку по предприятиям, он выступает с речью по местному телевидению — и напрямую обращается к согражданам, минуя административные рычаги, с просьбой помочь области в уборке овощей и картофеля. Говорит первый секретарь тихо, сдержанно, но убедительно.

Внявшие ему свердловчане, почти 90 тысяч человек, участвуют в той картофельной битве «по велению совести», как потом напишет об этом Ельцин в своей брошюре «Средний Урал». Причем, на мой взгляд, сегодняшняя ирония тут совершенно не уместна.

Разнарядки и приказы в связи с «картофельной» речью Ельцина никто не отменял, напротив, испуганные этой речью мелкие начальники лишь удвоили и утроили свое рвение, в этом можно не сомневаться. Важен сам посыл, импульс, который демонстрирует здесь Ельцин, уже через два года после своего назначения — он хочет обращаться к людям напрямую, минуя партийные комитеты и прочие приводные рычаги.

— Я в то время была секретарем парткома своего института, — рассказывает Наина Иосифовна. — Нас всех по разнарядке, группами по несколько десятков человек посылали на поля собирать овощи. Причем интересно, что собирали мы овощи не только для Свердловска, но и для Москвы, она обеспечивалась в первую очередь. Помню, был какой-то неурожайный год, и нам в колхозе строго приказали — морковь покрупнее класть в отдельные мешки, для Москвы. Помельче — для нашего Свердловска. Так вот, после того дня, когда Борис Николаевич выступил по местному телевидению, мы как обычно собрались у электрички. Но выпал снег. Убирать картошку под снегом невозможно. Я позвонила своему секретарю месткома и говорю: надо отменять выезд. Снег идет. Через некоторое время он мне перезвонил и заявляет: не знаю, Н. И. Люди говорят: мы не можем отказаться, к нам же обратился Борис Николаевич! Лично, по телевидению. Мы не можем его подвести… Ну, что ж делать. Поехали собирать картошку под снегом.

Я спросил Наину Иосифовну: что это значило вообще — быть женой первого секретаря обкома в те годы?

— Что вы имеете в виду?

— Ну… на улицах вас, например, узнавали?

— Нет. Я заходила в магазин каждый день (с работы, если не торопилась, шла пешком, как сейчас помню, тридцать пять минут), стояла в очереди за продуктами, как все. И никто со мной не заговаривал, никто не узнавал. Ну, правда, был один случай, я ехала на трамвае на работу, была ужасная давка. И вот на остановке сдавили так, что стою ни жива ни мертва. Всё новые пассажиры наседают, дышать нечем. И вдруг кто-то крикнул: ну, ладно нас, но хоть жену первого секретаря-то не давите! Что со мной было… Я выскочила из трамвая красная как рак, на остановку раньше. Это, видимо, кто-то из проектантов меня узнал, как я потом догадалась.

— Ну, все-таки небольшой круг людей вас знал?

— Был один смешной случай, я выезжала в командировку в какой-то город, сейчас уже не помню, какой. По делам проекта встречалась с местным начальником, руководителем горисполкома. Он меня спросил: а вот в обкоме работает Ельцин, вы с ним не родственники?

— И что вы ответили?

— Не призналась, конечно. Однофамильцы, говорю. Прошло некоторое время, он приезжает в Свердловск и опять ко мне: а вот я видел, как вы в театре сидели рядом с товарищем Ельциным. А сказали, что вы не родственники. Я говорю: ну, значит, родственники.

Наина Иосифовна работала в институте со сложным названием «Союзводоканалпроект» 29 лет. До самого их переезда в Москву она будет ходить на эту работу, а вернее, ездить на трамвае. Ни разу служебная машина мужа, уже первого секретаря обкома, не довозила ее дальше трамвайной остановки, даже когда они возвращались из Балтыма, свердловского пригорода, где была летняя резиденция «первого» — деревянная дача с камином и бильярдом.

Она всегда покупала продукты сама, стояла в очередях, выслушивая жалобы покупателей на нехватку того или сего (а в советское время в «дефиците» могло оказаться всё — и мясо, и молоко, и масло, и стиральный порошок, и крупа, и даже соль). Вполне возможно, что жалобы эти были нарочито громкими, потому что предназначались лично ей.

— Было такое, Наина Иосифовна, чтобы вам высказывали претензии в магазине на плохое снабжение или старались пропустить, наоборот, без очереди?

— Никогда. У нас в институте было так называемое плановое проветривание помещений, все выходили в коридор, кто-то курил, кто-то просто разговаривал. Когда я стала женой первого секретаря, разговоры в коридоре, конечно, изменились по содержанию. Жалобы на плохое снабжение. Вот в Челябинске, например, мыло в магазинах есть, а у нас даже мыла нет. Но я реагировала очень просто, поворачивалась к ним и спрашивала: что вы мне-то это говорите, вы же знаете, что я все равно ничего не в силах изменить?