Без семьи (др. перевод) - Мало Гектор. Страница 8

– И она поступала разумно, – сказал Витали. – Палкой не добьешься ничего, а лаской – всего. Я никогда не обижаю моих животных. Если бы я бил их, они стали бы бояться меня, а страх притупляет понятливость. И уча их, я сам научился кое-чему. Я стал терпелив и постарался исправить свой характер. Каков хозяин, такова и его собака.

Мои товарищи – собаки и обезьяна – уже привыкли давать представления и не боялись. Но я очень трусил. Что скажет Витали, если я плохо сыграю свою роль? Что скажет публика? Эта мысль мучила меня, я долго не засыпал, а когда заснул, то увидел страшный сон. Мне снилось, что мы играем нашу пьесу, а зрители, схватившись за бока, хохочут, насмехаясь надо мной.

И я был ужасно взволнован, когда следующим утром мы вышли с постоялого двора и отправились на базарную площадь, чтобы дать там представление.

Впереди, выпрямившись и откинув голову назад, важно выступал Витали и играл на дудке. За ним следовал Капи, на котором верхом сидел Проказник в костюме английского генерала – в красных панталонах и мундире, обшитых галуном, и в шляпе с длинным пером. Затем шли на почтительном расстоянии Зербино и Дольче, а я замыкал шествие.

Резкие звуки дудки разносились далеко и возбуждали любопытство жителей. Они выбегали на улицу или останавливались в дверях, а оставшиеся дома торопливо открывали окна.

Дети побежали за нами, к ним присоединилось несколько крестьян, а когда мы дошли до площади – у нас набралось уже достаточно публики.

Сцена была устроена в одну минуту. Мы привязали веревку к четырем деревьям. Таким образом получился четырехугольник – это и была наша сцена.

Представление началось с разных забавных штук и фокусов, которые проделывали собаки, но я даже не видел, что они делали, и все время со страхом повторял в уме свою роль.

Помню только, что во время представления собак Витали играл уже не на дудке, а на скрипке – то зажигательные танцы, то нежные и грустные песенки.

Вокруг нашей веревки теснилась громадная толпа, и когда я оглядывался, видел бесчисленное множество устремленных на меня глаз.

После первого отделения Капи взял в зубы деревянную чашку и, встав на задние лапы, стал обходить «почтенную публику». Если кто-нибудь не давал ничего, Капи останавливался и, поставив чашку на сцену так, чтобы ее не могли достать, клал лапы на грудь скупого зрителя и тихонько хлопал по его карману.

Публика разражалась хохотом.

– Ишь ты, какой ловкий! Он знает у кого водятся денежки! – кричали восхищенные зрители.

И скупому приходилось раскошеливаться.

А Витали в это время, не спуская глаз с чашки, наигрывал на скрипке веселые песни.

Обойдя публику, Капи вернулся, гордо неся полную чашку монет. Наступила наша очередь играть – моя и Проказника.

– Многоуважаемая публика! – сказал Витали. – Сейчас будет разыгрываться великолепная пьеса «Лакей английского генерала». Я не унижу себя, расхваливая вам ее заранее. Советую только одно: протрите глаза, откройте уши и приготовьте руки для аплодисментов.

То, что Витали называл великолепной пьесой, было в сущности пантомимой, то есть такой пьесой, где артисты только делают жесты, но не говорят ни слова. Кроме пантомимы мы и не могли бы ничего сыграть: Проказник и Капи не умели говорить, а я был не в состоянии произнести ни слова от волнения.

Для того же, чтобы зрители лучше поняли содержание пьесы, Витали время от времени давал объяснения.

Играя на скрипке какую-то воинственную песню, он объявил, что сейчас выйдет английский генерал, разбогатевший в Индии. До сих пор его слугой был Капи, но теперь он пожелал иметь лакеем не собаку, а человека – средства позволяют ему эту роскошь.

Ожидая своего нового лакея, генерал прохаживался взад и вперед, куря сигару. Мало-помалу он начал выказывать нетерпение. Он таращил глаза, кусал себе губы и сердито топал ногой. Когда он топнул в третий раз, Капи подал мне лапу и подвел меня к генералу.

Тот, увидев меня, с отчаянием поднял руки. Как? Так это и есть его будущий лакей? Проказник подошел ко мне и некоторое время презрительно оглядывал со всех сторон, пожимая плечами. Его ужимки были так забавны, что публика громко хохотала. Все видели, что он считает меня дураком, да и сами зрители были, по-видимому, того же мнения.

Осмотрев меня, генерал сжалился надо мной и велел подать мне завтрак.

– Генерал думает, – объяснил Витали, – что мальчик поумнеет после того, как поест. Посмотрим.

Я сел за стол, на котором стоял прибор и лежала салфетка.

Что нужно делать с этой салфеткой? Я растерянно смотрел на нее, а потом развернул и хотел в нее высморкаться. Генерал покатился со смеху, а Капи, в отчаянии от моей глупости, повалился на спину и поднял вверх все четыре лапы.

Заметив свою ошибку, я снова взглянул на салфетку и, немножко подумав, свернул ее и надел на шею, как галстук. Снова хохот генерала и отчаяние Капи. Так продолжалось до тех пор, пока, наконец, генерал не прогнал меня и не уселся за стол сам.

Уж он-то умел управляться с салфеткой! Как ловко просунул он ее кончик в петлицу мундира и расправил на коленях! И как изящно отламывал он кусочки хлеба и осушал стакан вина! Зрители хлопали и смеялись, но восторг их достиг крайней степени, когда генерал, закончив завтракать, потребовал зубочистку и принялся чистить зубы.

Раздался гром аплодисментов, и представление закончилось с блестящим успехом.

– Какая умная обезьяна! И какой глупый мальчик! – говорили все.

По дороге на постоялый двор тот же комплимент сделал мне Витали, а я чувствовал себя уже настолько артистом, что с гордостью выслушал его слова.

Глава VII

Я учусь читать

Хотя труппа синьора Витали состояла из замечательных артистов – я говорю про собак и обезьяну, – но они играли одно и то же, а это надоедало публике.

Витали давал обычно три-четыре представления в одном месте, а потом уходил в другое. Поэтому мы пробыли в Усселе только три дня и снова пустились в дорогу.

– Куда мы идем? – спросил я Витали.

– А ты хорошо знаешь страну? – поинтересовался в свою очередь он, не ответив на мой вопрос.

– Нет.

– Так зачем же ты спрашиваешь, куда мы идем?

– Чтобы узнать.

– Что именно?

Я растерянно смотрел на дорогу, не зная, что сказать.

– Разве узнаешь ты что-нибудь, – продолжал он, – если я скажу тебе, что мы идем к Бордо, а оттуда к Пиренеям?

– А вы знаете эту местность?

– Я здесь никогда не был.

– Как же вы узнаете, куда мы идем?

Витали некоторое время молча смотрел на меня.

– Умеешь ты читать? – спросил он.

– Нет.

– А книги ты видел?

– Да, я видел книги, с которыми ходят в церковь. Там напечатаны молитвы и есть хорошенькие картинки. У них еще кожаный переплет.

– Значит, ты понимаешь, что в книге можно напечатать молитвы?

– Понимаю.

– Но ведь в них можно напечатать и кое-что другое. У меня есть книга, в которой описывается Франция. Люди, бывшие здесь раньше меня, описали в этой книге все, что видели тут. И когда я читаю ее, то узнаю страну так хорошо, как будто видел ее своими собственными глазами.

Я вырос настоящим дикарем. Слова Витали открыли мне, хоть и смутно, что-то новое, чего я никогда не слышал и о чем не думал.

– А трудно выучиться читать? – спросил я.

– Трудно, если голова тупая, а еще труднее, если нет охоты.

– Я не знаю, какая у меня голова, – признался я, – но охота будет, если вы захотите поучить меня.

– Ну, там увидим. Время у нас есть.

Время у нас есть! Почему бы не начать теперь? Я думал, что стоит мне только открыть книгу, и я сейчас же узнаю, что в ней написано.

На другой день, когда мы шли по дороге, Витали нагнулся и поднял дощечку.

– Вот книга, по которой ты будешь учиться, – сказал он.