Я убил Мэрилин Монро - Романовский Дмитрий Владимирович. Страница 34

– Антони, ты разве еврей? – Я объяснил ей, что работаю в синагоге только потому, что я нееврей, поскольку приходиться работать по субботам, а в эти дни евреям работать запрещено. Я хотел заехать в кафе, но Линн сказала, что уже поздно, и ей пора домой. У ее дома мы договорились о следующей встрече на воскресенье.

Утро было солнечным. Как мы и договорились, мы поехали в Кони-Айленд. Линн была в открытом летнем платье, я в белых брюках и белой куртке. Когда мы подъехали к мотелю, Линн тревожно спросила:

– Мы в мотель?

– Здесь удобный паркинг. Рядом аттракционы, пляж, кафе. – Линн оставалась в машине, пока я в приемной заказывал номер на первом этаже. Когда я вернулся, Линн спросила:

– Антони, ты заказал номер?

– Да. На всякий случай. Это как разрешение на паркинг. – Мы сразу направились к аттракционам. Это уже было знакомо. Здесь я был с Глорией и Натали. Только тут я оценил живость негритянской девушки. С детской непосредственностью она восторженно разглядывала будки тиров, будки серсо и кеглей. В тире с цветными шариками она сперва промахнулась, но со второго выстрела выиграла плюшевого слона. Безусловно это было случайное попадание, потому что я сделал три выстрела и ни разу не попал, а я хорошо стреляю. На скоростной карусели она громко восторженно визжала, и я тоже смеялся, зараженный ее смехом. Она долго не решалась съехать с американских гор, хотя очень хотела, вопросительно смотрела на меня и нервно смеялась, глядя как другие истошно вопили в грохочущих вагонетках на крутых скатах. Я спокойно уговаривал ее. Наконец, она согласилась, переборов страх. В вагонетке я обнял ее за плечи. На первом спуске она завизжала, широко открыв рот, на втором спуске она тесно прижалась ко мне, и я слышал ее визг где-то у себя подмышкой. На третьем спуске она прокричала так же у меня подмышкой: – Антони! Спаси меня! – Когда мы выходили из-за барьера, она была будто пьяной. Обнимая ее за плечи, я спросил: – Хочешь еще? – Она посмотрела на меня одновременно со страхом, восторгом и сомнением: – Нет. – Я расхохотался. Народу было много, и вокруг слышались веселые выкрики и смех. Линн, вероятно, редко посещала аттракционы и теперь веселилась как ребенок. Некоторые люди задерживали на нас взгляды, строя предположения об отношениях голубоглазого блондина и негритянской девушки, идущих в обнимку. Солнце припекало. Это был первый жаркий день в этом году. Я предложил пойти на пляж. Линн сказала, что у нее нет купальника. Тогда я завел ее в припляжный магазин и купил ей купальник – красный, потому что на мне тоже были красные плавки. На пляже было много народу. Линн переоделась в единственной на этом пляже кабине. Купальный сезон еще не наступил, и вода была холодной, хотя черные подростки плескались в прибойной волне. Линн зашла в воду по колено, вышла и покачала головой: – Вода ледяная. – Я вошел в воду, и ноги сразу онемели от холода. Все же я нырнул, проплыл несколько шагов и поспешно выбежал на берег. – Ну и как? Холодно? – спросила Линн. – А вот так, – ответил я и прижал к себе ее нагретое солнцем тело. Она взвизгнула, вырвалась, побежала. Я побежал за ней, догнал, подхватил на руки, понес к воде. Она со смехом вырывалась.

– Пусти! Холодно! Ты же нордический, а я африканка. – Я поставил ее на ноги, показал на группу негритянских подростков:

– Смотри, они куда африканистее тебя, а купаются. – Линн решилась. Я повел ее за руку в воду. Конечно же, она визжала, делала гримасы ужаса, что меня смешило, и наконец, бросилась в прибойную волну. Я бросился за ней. После двух взмахов она повернула к берегу. Мы выбежали из воды. Хотелось лечь на теплый песок и отогреться, но у нас не было полотенца, чтобы потом стряхнуть с тела песок. Чтобы согреться, мы стояли тесно обнявшись. Загорающая публика с интересом поглядывала на нас: голубоглазый блондин и негритянская девушка. Мимо проходили двое черных подростков лет по шестнадцати, – самый противный возраст. Они смотрели на нас. Они могли выкрикнуть оскорбление. Они просто могли спросить Линн, почему она предпочитает белого, спросить в оскорбительной манере и назвать сукой. Они смотрели на нас. Я смотрел на них – спокойно, равнодушно, лениво вызывающе. Очевидно, они оценили мой взгляд, мой рост, мои плечи, прошли мимо без комментариев. На солнце мы быстро высохли и сразу же направились в кафе. В тамбуре кафе был телефон-автомат, и Линн позвонила домой своей матери, которая, вероятно, держала ее под контролем. К ланчу я заказал коньяку, а Линн рюмку амаретто. Вероятно, это был единственный знакомый ей алкогольный напиток. Все же перед едой я уговорил ее глотнуть коньяку. Она закашлялась, сказала:

– Не понимаю женщин, которые пьют крепкое. Например, Мэрилин Монро. Если бы она не пила, она была бы живой и, наверное, до сих пор бы снималась в кино.

– Тебе она нравилась? – спросил я. Нарезая лангет, Линн сказала:

– Необыкновенная женщина. Когда я видела ее на экране, я забывала, что она белая, а я черная. Наверное, люди всех рас считали ее своей. – Линн слегка захмелела от коньяка и была откровенной. А ведь негры никогда не заговаривают с белыми о расовых проблемах. Линн спросила:

– Антони, ты был когда-нибудь женат?

– Нет. А ты не была замужем?

– Нет. – Она посмотрела на меня и сказала: – Но у меня есть дочь.

– Сколько ей лет? – поинтересовался я.

– Четыре года. – Я прикинул в уме, во сколько же лет Линн могла родить. Но она сама пояснила: – Когда в школе я сдавала последний экзамен, я была уже беременна. Я хотела сделать аборт, но мама запретила. Это грех. Мы же католики. – Я знал, что это было еще время так называемой сексуальной революции, когда считалось позором, если девочка школьница не спит с кем попало, и беременность в школьной среде считалась обычным недомоганием, вроде как легкая простуда. В конце ланча мы закурили, а Линн запивала кофе маленькими глотками амаретто. Вероятно, в низших классах это считалось хорошим тоном. Выйдя из кафе, мы направились прямо в мотель, как нечто само собой разумеющееся. Под душем я уже как следует разглядел тело Линн. Она была не совсем черной, но и не мулаткой. У мулатов кожа отдает золотистым оттенком, как загар у белых людей. У Линн кожа имела холодно-сероватый оттенок. На фоне постельного белья она казалась совсем черной. Маленькие груди были слегка отвислыми, а большие соски были бархатистыми и цвета черного кофе. В прошлом у меня только один раз была черная девушка, но я тогда был неопытен, и меня раздражали черные груди и ягодицы. Теперь же я оценил контрасты черного женского тела. Красный рот и белые зубы. У меня тоже хорошие белые зубы, но они так не светятся на фоне белого лица, даже если оно загорелое. У Линн длинные стройные ноги. Правда, белые пятки на черных ногах выглядели неприятно, хотя их не видно, когда играешь гладкими бедрами. А колени совсем черные и кажутся грязными, но на них можно не смотреть. Зато, когда отводишь в сторону черное колено, открывается контрастная промежность. Серый цвет половых губ резко переходит к нежно розовому цвету, и когда раздвигаешь их пальцами, открывается влажная розовая мякоть, как сердцевина экзотического цветка на фоне черных бедер и лобковых волос. И этот контраст черного с нежно розовым действует возбуждающе даже после оргазма. Слегка уставшие от секса, мы лежали на животах, рассматривая журнал мод. В моду теперь вошли длинные платья, даже уличные и домашние. Линн спросила:

– Тебе нравится, когда женщина в длинном платье?

– Я уже так привык к мини, что не вижу разницы, в длинном она платье или коротком.

– Антони, у тебя много было женщин?

– Всяко. А у тебя сколько было мужчин?

– Ты третий. – Она повернулась на бок лицом ко мне, я продолжал лежать на животе. Я уже несколько загорел, и на теле выделялась белая полоса от плавок. Линн провела рукой по моей спине, остановила ладонь на незагорелой ягодице, тихо сказала: – У меня еще никогда не было белого бойфренда.

– Ну и как? – спросил я. Слегка улыбнувшись, она сказала: