Я убил Мэрилин Монро - Романовский Дмитрий Владимирович. Страница 7

– Иони, объясни мне одну вещь. Почему евреи не изучают Евангелие наравне с Торой? Все евреи гордятся тем, что Эйнштейн и Фрейд были евреями, так же как немцы гордятся тем, что Бетховен был немцем, а британцы гордятся тем, что Шекспир был англичанином. Самым великим и знаменитым человеком был Иисус Христос. Почему же евреи им не гордятся? – Все подростки посмотрели на меня, а потом на Иони. А тот сказал:

– Во первых, не существует исторической документации ни о рождении Христа, ни о его смерти, ни вообще о его существовании, хотя в то время уже была развита наука история. Сохранились записи римских, греческих, египетских, иудейских историков. Христианское движение в них упоминается только как временный раскол в иудейской религии. А христианское движение в Римской империи является переходом из язычества к единобожию под влиянием учения Торы. О самом Христе древние историки не упоминают. – Я напомнил:

– Об Адаме и Еве тоже нет исторических документов, однако ты в них веришь. – Все подростки улыбались. Иони тоже улыбнулся, сказал:

– Адам и Ева были первыми людьми, и они не были историками, так что некому было документировать. – И тут один из подростков с улыбкой обратился ко мне:

– Антони, как по вашему, кто был физиологическим отцом Иисуса Христа?

– А кто был физиологическим отцом Адама и Евы? – спросил я. Иони тут же ответил:

– У них не было физиологических родителей. Они не родились, они были созданы. Это описано в Торе. А Христос по Евангелию был рожден земной женщиной. – Я не нашелся чем возразить. Эти подростки явно издевались над моей религией, и хотя я вовсе не был религиозен, это меня задело. В кухню вошел Ицхак, сказал:

– Антони, все уже расходятся, надо очистить столы, а то здесь будет вечером собрание.

– Я это сделаю, – сказал я.

– Спасибо, Антони. У нас тут в кухне один кран течет. На прошлой неделе приходил водопроводчик, и я забыл ему сказать… – Я перебил его:

– Кран течет, я уже видел. Я это починю.

– Спасибо, Антони. Я вижу, у вас хорошие руки. – После завтрака в кухне почти не было мусора. Подростки волонтеры все убрали и даже подмели пол. Они сообразительные, особенно Иони. Я теперь знаю, что в ешиве их учат дискуссировать, задают каверзные вопросы по Торе и талмудам. Конечно, на вопрос, кто был физиологическим отцом Христа, я ответил глупо. Надо было сказать: та же самая персона, которая была матерью Адама и Евы. Вот тут бы я их и посадил с их талмудами. Хотя Иони нашел бы чем возразить. В спортивном зале на столах остались объедки, стаканы с недопитым кофе и кока-колой, мятые салфетки. Две женщины собирали в полиэтиленовые пакеты бублики и куски рыбы, нетронутые гостями. Одна из женщин, кажется, была тещей Эйба, другая имела вид нищей старухи. На ней был очень старый английский костюм с обтрепанными рукавами, шляпа, потерявшая цвет и форму, большие стоптанные сникерсы. Красные без ресниц веки и поджатый, кажется, без губ рот придавали ей патологически болезненный вид. Все это было отвратительно, хотя я и без того не люблю бедных, как и все люди моей профессии. Но это не была уличная нищенка. Я уже несколько раз видел ее, приходящей на молитву, и она, вероятно, числилась прихожанкой синагоги, а теща Эйба весьма дружески с ней говорила. Когда я начал заворачивать пластиковые скатерти с объедками и бросать их в мусорный бак, обе женщины, наконец, вышли. После кофе хотелось курить, и я вслед за женщинами вышел в вестибюль. Красноглазая старуха зашла в офис, вероятно, что-нибудь выпросить, а теща Эйба вышла на улицу и направилась к своей машине. Входная дверь была распахнута: следовало проветрить помещение. Я стоял в дверях, курил и рассматривал большую бронзовую доску, вделанную в стену вестибюля. Выгравированная надпись повествовала о том, что синагога эта построена на средства, пожертвованные миссис и мистером Кроцки в память об их сыне Давиде Кроцки, летчике вооруженных сил США погибшем во время Второй мировой войны при воздушном сражении с фашистскими военными силами. Некоторое время я размышлял перед бронзовой доской. Когда летчик погибает в воздушном бою, останков его не остается, и его родные и близкие лишены удовольствия поплакать на его могиле, поскольку могилы нет. Но если его родители богаты, они могут соорудить ему памятник в виде священного храма, который может заменить его могилу. Ко мне подошла красноглазая старуха с пакетом еды, которую она при мне собирала со столов после обрядного завтрака. От нее воняло мочой, грязной одеждой, грязным старческим телом. Она спросила, указывая на доску:

– Читаешь?

– Я читал это уже раньше, – сказал я, слегка отворачиваясь от вонючей старухи.

– Это я построила синагогу, – сказала она тонким старушечьим голосом. Я посмотрел в ее красные без ресниц глаза. Она дополнила: – Я и мой муж построили эту синагогу в память о нашем сыне. Это я – миссис Кроцки.

– Достойный памятник погибшему герою, – сказал я, изображая глубокое почтение.

– А ты – новый Збигнев? – спросила она.

– Да, я новый Збигнев. Зовут меня Антони. Приятно с вами познакомиться. – Она еще некоторое время смотрела на меня красными немигающими глазами, потом сказала: – Всего хорошего, – и вышла. Я прошел в офис. Хая была одна. Я спросил у нее, была ли это сама миссис Кроцки. Хая сказала что да, и все мне рассказала. Супруги Кроцки построили эту синагогу на месте старой одноэтажной. У них еще двое детей, которые живут в Манхэттене. Мистер Кроцки помер десять лет назад. Перед смертью он завещал жене, чтобы она никаких денег не давала детям, поскольку детей он уже обеспечил, а все свои деньги жертвовала синагогам и благотворительным организациям. Ее младший сын никогда ее не навещает, а дочь приезжает редко. Миссис Кроцки живет одна, прислугу не нанимает, ничего лишнего на себя не тратит. В прошлом году синагога поставила за ее счет новый кондиционер на крыше со всей современной автоматикой. Новые столы и стулья, которые я расставляю в спортивном зале, куплены тоже за ее счет.

Вечером я пошел к Розе. Мы смотрели по телевизору фильм с участием Ренолдса. Позже, когда мы лежали в постели, и удовлетворенная Роза лениво поглаживала мой член, я рассказал ей, что у меня в синагоге было обрезание.

– Мне это приходилось видеть, – сказала Роза.

– Где? – спросил я.

– У нас в больнице. Тогда всех обрезали, не только евреев и мусульман.

– Когда это «тогда»?

– В начале шестидесятых. Я была тогда на практике и ассистировала хирургу. Медики доказали, что это полезно, и все поверили. – В начале шестидесятых никакие новости, а тем более в медицине, меня не интересовали. Я тогда был в Аргентине и готовился к пластической операции и оформлению документов на другое имя, и обошлось это в девять тысяч. Теперь бы это стоило дороже: во первых инфляция, во вторых теперь всю документацию закладывают в компьютеры. Я спросил:

– А теперь больше не обрезают всех?

– Теперь в больницах не обрезают.

– Почему, если это полезно? – Роза не ответила, увидела, что я снова начал возбуждаться, уткнулась носом в мое плечо. Я настаивал: – Почему?

– Потому что нашли какие-то изменения в организме обрезанных мужчин, – ответила она лениво.

– Почему же у евреев и мусульман нет никаких изменений?

– Потому что они обрезаются тысячелетия, их организмы приспособились. – Я продолжал настаивать:

– Какие же были изменения у обрезанных людей, предки которых не обрезались?

– Не знаю. Младшему персоналу этого не говорили. Вероятно, какие-нибудь генетические изменения.

– Но если обрезание вредно, почему бы не запретить его мусульманам и евреям, хотя бы в Америке?

– Это опасно. – Роза начала раздражаться: – Я же сказала: они приспособились к этому за тысячелетия. Если они перестанут обрезаться, могут случиться еще худшие изменения. – Тут я вспомнил, как отвозил Джека в Форест Хиллс к доктору Джозефу Шубу.

1961 год. Июль. Это было после приезда из Вены, где Джек имел неприятную встречу с советским премьером Хрущевым по поводу Кубы и сепаратного мира с Германией. Да, через четыре дня после приезда Джона Кеннеди из Вены, а может быть и раньше. Нет, не раньше, потому что перед скандальным совещанием в Пентагоне наступило некоторое затишье, нет, не в политических дебатах, а в жизни самого Джека, не то чтобы совсем затишье, а просто после дневных митингов в Нью-Йорке вместо коктейлевых партий Джек пару вечеров оставался в номере гостиницы. Один. Это я точно знал, что один. И вид у него был мрачный. Я понимал: по четыре совещания в день, это не каждый выдержит, да еще при его здоровье и в его возрасте, ведь ему уже было за сорок. А ведь Жаклин оставалась в Вашингтоне. И Джек не воспользовался этим и не приводил к себе в номер девушек. Это было необычно. Хотя для меня это был короткий отдых: не нужно было следить за девушками, которых приглашал к себе Джек, а главное, за теми, кто мог следить за этими девушками, да еще и так, чтобы это было не заметно для тех, за кем я слежу. Именно в такой вечер Джек вызвал меня и сказал, что мы поедем в Форест Хиллс, и мне надо быть за рулем. Это тоже было необычно, потому что, когда Джек ехал куда-нибудь один, машину вел его шофер. Я ни о чем не спрашивал в ожидании когда Джек назовет точный адрес, а он все молчал. И только когда мы проезжали через Квинсборо бридж, Джек, наконец, назвал адрес и сказал, что мы едем к доктору урологу, фамилия которого Шуб. Джек часто ездил по докторам и даже бывал в больнице. Но если я и сопровождал его, машину всегда вел его шофер. Во время войны Джек служил на торпедном катере в районе Соломоновых островов, где японцы подорвали его катер, но он спас свою команду, за что был награжден медалью за героизм. При этом у него был поврежден позвоночник, и он так и не оправился от контузии, хотя регулярно лечился. Об этом писали все газеты. Правда, я слыхал, что боли в спине у него были еще с детства. Кеннеди – хилое семейство. Хотя внешне они поддерживают бодрый вид, занимаются спортом и много плавают в бассейнах. Когда я подвел машину к парадной с вывеской доктора, Джек велел мне ждать в машине, а сам направился в парадную. Он был там более получаса. Вернувшись и садясь в машину, он сказал: