Любовники (На Ревущей горе, у Лимонадного озера.Царство покоя.В другой стране) - Уинзор Кэтлин. Страница 17

— О! Это ужасно! Лучше бы он просто мучил нас!

— А разве это не мука? Ну да, разумеется, пока ты еще ничего не понимаешь. Пока ты не можешь разобраться, мука это или нет.

— Не верю! — закричала Джасинта. — И никогда не поверю! Должен же быть какой-то способ найти радость и здесь!

— Эта радость существует. И она в его власти.

— Правда?

— Да. И ты должна знать об этом. Он может доставить женщине такое удовольствие, о котором она не могла даже мечтать. А теперь предупреждаю: больше ни слова о нем. Ну вот… Я хочу познакомить тебя вон с теми двумя мужчинами. Нам надо выкинуть его из головы и заняться чем-нибудь еще. Если будешь слишком долго сосредотачиваться на чем-то одном, то слегка повредишься умом. — И Шерри рассмеялась задорным, веселым смехом, который так нравился Джасинте. Та восхищенно подумала, что Шерри удается сохранять присутствие духа, когда все вокруг кажется таким злобным и ужасным.

Тем не менее она не покривила душой, рассказывая матери о том, что произошло утром на Ревущей горе. Джасинта действительно забыла свою прежнюю жизнь, показавшуюся просто сном, который приснился ей ночью и полностью испарился утром, оставив лишь самые хрупкие, неясные и обрывочные воспоминания.

Они с Шерри медленно пробирались сквозь толпу, работая локтями, толкаясь и с трудом маневрируя среди этого огромного скопления народа. И вдруг Шерри остановилась, издав при этом тихий и короткий крик, полный отчаяния и раздражения:

— О! Ну разве это не утомительно?! Ведь все они оказались совсем не такими, какими я раньше их представляла!

При этом она топнула ножкой и взмахнула веером. Внезапно шум стал еще более громким, словно на них обрушилась огромная волна прилива. Грохот был настолько сильным, что обе женщины вздрогнули, и тут их буквально обволокло ужасающим гулким звуком. Он рос вокруг них, окружая их хрупкие тела, и, казалось, грубо прижимал их к полу.

— Ты не считаешь, что, когда все одеты по самой последней моде, это выглядит просто удручающе? — раздраженно спросила Шерри свою спутницу. — Ведь совершенно невозможно разыскать кого-нибудь из знакомых! Он говорит, что нам нравится одеваться согласно последнему писку моды, вот и предоставляет нам такую возможность. Но он делает это не для того, чтобы доставить нам удовольствие. И не смотри, что над дверями висят девизы: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ» и «ТЫ, ГОСПОДИ, ХРАНИ МЕНЯ». Все это ничего не значит. Он просто передразнивает наш образ жизни… из-за презрения к нам. Просто издевается над нами, нашими обычаями, привычками.

Казалось, она сейчас разрыдается, так дрожал ее голос. А со всех сторон продолжал раздаваться невыносимый шум; их грубо задевали, толкали, чуть не сбивая с ног.

— Может, лучше вернемся в наши комнаты? — предложила Джасинта.

Лицо Шерри сразу просветлело.

— Да! Конечно, давай вернемся к себе! Ведь тебе очень хочется этого, не так ли?

— Очень. Мне не терпится поскорее уйти отсюда!

Уверенно взяв Джасинту за руку, Шерри, знавшая, в каком направлении идти, ибо Джасинта неизбежно заблудилась бы, направилась к выходу. Они снова начали свое сложное и кажущееся бесконечным путешествие, на этот раз назад. Но Шерри вновь была в превосходном расположении духа и, пока они шли, постоянно о чем-то весело рассказывала. Джасинта заметила, что взгляд матери все время мечется по сторонам, словно выискивая кого-то, и подумала: объектом ее поисков, несомненно, должен быть он.

Но несмотря на то что они обязательно заметили бы его из-за гигантского роста, которым он превосходил большинство остальных мужчин, увидеть его так и не удалось. Возможно, он ушел в игорные залы, которые располагались сразу за главным холлом и всегда, как сказала Шерри, были переполнены мужчинами и женщинами, настолько возбужденными и поглощенными игрой, что они казались либо парализованными, либо пребывающими в состоянии полнейшего транса, ибо не замечали ничего, кроме карт или катящихся по столам игорных костей. И хотя им не суждено ни проиграть, ни выиграть, никто не мог удержаться от этого тривиального и бесплодного возбуждения.

Джасинта, видевшая, как тревожно и взволнованно Шерри выискивает его в толпе, наблюдала за матерью с удивлением и жалостью. Наверное, та безнадежно и отчаянно влюблена в него. «Она ужасно боится того, что он встретится со мной еще раз», — подумала Джасинта. К ней пришли глубочайшая печаль и отчаяние, стыд из-за позора Шерри, который казался ей и ее собственным.

— Ты обнаружишь очень мало общего с людьми, родившимися в другую эпоху, — говорила Шерри. — Вначале тебя может поразить беседа с кем-либо, кто покажется тебе интересным, но потом ты вдруг найдешь, что разговариваешь с великомучеником первого века нашей эры или со священником эпохи Возрождения, или еще с кем-нибудь, кого ты совершенно не можешь понять. Очень скоро ты поймешь, что почти невозможно найти здесь кого-нибудь из твоего времени и твоего общественного круга, и прекратишь бесплодные поиски. Он, и только он — единственный, кто, похоже, может предложить нечто, способное удовлетворить всех!

Хотя Шерри все время напоминала Джасинте, что им нельзя говорить о нем, тем не менее с удручающим постоянством сама касалась запретной темы. Надо отдать ей должное: она не приукрашивала его, но говорила так, будто непрестанно о нем думала.

После своего короткого знакомства с ним Джасинта поняла, как он может воздействовать на чье-то сознание. Но как только женщина становилась жертвой почти гипнотической мощи его личности, она попадала под абсолютное влияние его дерзкой, постоянно изменчивой натуры, всем своим существом подчинялась капризам, безжалостности, жестокости и деспотизму его характера. Ей приходилось пребывать в постоянном страхе, а надеяться было совершенно не на что. Тем самым женщина становилась рабыней своего ненасытного желания, словно все века цивилизации давно уже канули в Лету. Она теряла свое достоинство, гордость, лишаясь очень важной вещи — способности отказать, а ведь эта способность необходима для самозащиты любой женщине. Необходима для того, чтобы достойно жить.

Постепенно они продвигались вперед, и по дороге Джасинта приходила к мысли: находя это все более невероятным, что Шерри — блестящая, обаятельная, восхитительная Шерри — пребывает в подобном рабстве. В глубине ее души вскипала страшная ярость, а сердце билось все сильнее и сильнее.

Не зря же он все-таки дьявол, а не кто-нибудь еще, — припомнились ей слова Шерри.

Они подошли к дверям залы, так нигде и не заметив его; слуги угодливо растворили перед ними двери, Шерри отступила в сторону и, слегка коснувшись спины Джасинты, подтолкнула ее к выходу, в последний раз оглянувшись через плечо. И двери закрылись за ними.

Выйдя из залы, Шерри почувствовала явное облегчение. Она остановилась, обмахиваясь веером, и Джасинта заметила мелкие капельки пота, выступившие у нее на лбу. Волосы Шерри немного растрепались и свисали распрямившимися прядями. Она глубоко вздохнула, словно после долгой, утомительной пробежки, и вдруг громко рассмеялась и хлопнула в ладоши.

— Мы ушли оттуда, верно? Знаешь… каждый раз, когда я вхожу в эту залу, мне кажется, что я больше никогда из нее не выйду.

Внезапно Джасинта почувствовала нежный прилив любви к Шерри и, медленно наклонившись к ней, пылко поцеловала ее в щеку, ощущая при этом огромную близость и благодарность к матери.

Шерри чуть удивленно взглянула на нее, легонько коснувшись изящным пальчиком, еле заметно улыбнулась, и вдруг глаза ее наполнились слезами.

Потом, не говоря друг другу ни единого слова, женщины снова двинулись по бесконечному коридору.

Когда наконец они добрались до комнаты Джасинты, то решили, что почувствуют себя намного легче, если снимут тесные вечерние платья, узенькие туфельки, кружевные корсеты и переоденутся в изящные гофрированные шелковые капоты. Потом Шерри заспешила к себе. Казалось, у нее совсем не было времени.

— Мне ужасно не хочется уходить, — призналась она Джасинте.