Любовники (На Ревущей горе, у Лимонадного озера.Царство покоя.В другой стране) - Уинзор Кэтлин. Страница 4

Он задумчиво разглядывал ее, его глаза блуждали по ее телу, так что она подумала, не обладает ли он сверхъестественной способностью видеть сквозь одежду. Весьма вероятно, она не ошиблась. Настоящий дьявол должен обладать всеми характерными качествами, которые так хотелось бы иметь мужчинам.

— Да, разумеется, — согласился он после минуты раздумий. — А разве вы обречены на что-то чертовски ужасное?

Джасинта широко раскрыла глаза.

— Так вы не знаете, почему я оказалась здесь? Неужели не вы решаете, кого из нас осуждать на муки вечные, а кого уберечь от этого?

— Конечно же, нет, — рассмеялся он. — Вашу судьбу определяют ваши современники. И, могу добавить, постоянно поставляют мне товарищей на любой вкус… Правда, некоторые из них слишком глупы или слишком, на мой взгляд, респектабельны но, по-видимому, они достаточно виновны в глазах своих друзей.

— О, — прошептала Джасинта. — Что-то мне это не нравится. Я бы предпочла…

— Вы бы предпочли, чтобы я был обвинителем?

— Да, думаю, да. По крайней мере именно этому меня всегда учили.

— Эх, моя милая юная леди, со временем вы обнаружите, что вас учили огромному количеству чепухи и вздора. Кстати, как вас зовут?

— Джасинта. Джасинта Фрост.

— Очень симпатичное… и довольно странное имя, не правда ли? Все вы, викторианцы, носите какие-то экзотические, причудливые имена.

— А мне всегда нравилось мое имя! — гордо заявила Джасинта.

— Не сомневаюсь. Расскажите же мне, как случилось, что вы оказались здесь. Мне очень хотелось бы об этом узнать. Должен признаться, меня мучает любопытство. Вот смотрю я на вас, и вы мне совершенно не кажетесь грешницей.

— Хотя, к прискорбию, я очень грешна! — Произнося эти слова, она почувствовала, что они звучат торжественно, как в церкви. С явным усилием ей удалось вернуть свой естественный голос, мягкий, нежный и ласковый. Он придавал ей особое очарование, им никогда не переставал восхищаться Дуглас. Она глубоко вздохнула. — Я нахожусь здесь вследствие преступления, совершенного в порыве страсти. Да, преступления из-за страсти, вернее, двух страстей: одна — это мое отношение к другому мужчине, а вторая — чувство моего мужа, когда он разоблачил меня.

— Ай-яй-яй, — поцокал языком ее собеседник и покачал головой. — Вас уличили во время свершения вопиющего поступка? — сказав это, он улыбнулся настолько зловеще, что Джасинта словно наяву увидела все, что произошло с ней тогда.

— Конечно же, нет! — негодуя, воскликнула она. — Муж обнаружил письмо, которое он написал мне. Я поступила очень глупо, сохранив это письмо… Ведь я считала, что муж — достойный человек. Мне и в голову не приходило, что он станет рыться в моих личных вещах.

— Боже, как наивно это звучит, — вновь рассмеялся он. — Ну и что произошло потом?

— Он выстрелил в меня. — Тут она внезапно замолчала, скорее под воздействием смятения, чем гнева. Потом посмотрела на собеседника. — Вы знаете, что я сказала сразу после происшедшего?

Он посмотрел вверх, чуть прищурился от солнца и улыбнулся.

— Да, — медленно произнес он. — Я слышал, что вы сказали. Вы сказали, что он застрелил вас. — Разговаривая с ней, он взял маленький перочинный нож, поднял какую-то щепочку и стал обстругивать ее, внимательно следя за своей работой и время от времени поглядывая на Джасинту. — Разве не это вы сказали?

— Да, — тихо ответила она. — Именно это. Но как такое стало возможно?

— Он должен был совершить нечто решительное… Вот вам и пожалуйста.

Джасинта взглянула на обструганную щепочку и страшно встревожилась, ибо увидела в его руке крест, к которому он прилаживал распятую фигурку. Он работал спокойно, умело, и ей стало ясно, что он опытный и очень талантливый мастер. Ей захотелось сказать ему, чтобы он перестал… что его занятие — богохульство, но она не осмелилась. И вместо этого посмотрела на свои пальцы, нервно перебирающие шелковый шнурочек, которым была отделана ее сумочка.

— Кстати, я сказала это… ну, так небрежно… словно этого вовсе не случилось. Словно я уже забыла, как это произошло: как он вошел в комнату и остановился, пристально глядя на меня и не произнося ни слова, пока по моему телу не поползли мурашки и я не поняла, что он что-то узнал… А потом!.. — Она замолчала, издала тихий стон и закрыла лицо. Так она и стояла, трепеща и пытаясь побороть в себе ужасные воспоминания, а тем временем ее преследовал взгляд мужа.

В ту минуту она чувствовала себя в пучине какого-то бесконечного кошмара, где совершенно невозможно закричать, спастись или убежать. Казалось, ее физически давило страшное бремя собственной вины; она понимала, что выражение лица уже выдало ее с ног до головы и, если он пожелает, она выдаст себя до конца. Какая-то неумолимая сила со страшной скоростью подталкивала ее к несчастью.

— Добрый вечер, — проговорил он.

Джасинта пыталась ответить, но не могла произнести ни слова, будто губы ее парализовало. Она кивнула, хотя это движение, потребовавшее от нее сверхчеловеческих усилий, было едва заметно.

Их разделяла комната, огромная элегантная спальня, обставленная в модном тогда стиле Людовика XIV, с резным позолоченным потолком, со стенами, обитыми стеганой красной парчой, с красивыми широкими бархатными драпри, цветами, книгами и хрустальными люстрами.

Он так и остался стоять на месте, продолжая пристально смотреть ей в лицо.

Джасинта смотрела на мужа, едва различая его, ибо ее страх был настолько велик, что зрение помутилось, словно она глядела сквозь огромную толщу воды. «Он собирается убить меня, — думала она, — и я никогда больше не увижу детей. И я не смогу ничего сказать или остановить его!» Сейчас она отчетливо видела обоих детей в их очаровательных костюмчиках от Кейт Гринуэй. Дети бежали к ней, чтобы обнять маму…

Они продолжали пристально смотреть друг на друга. Оба молчали и не двигались.

Наконец он шевельнулся, и было видно, как его рука опускается во внутренний карман пиджака. В следующий момент у Джасинты перехватило дыхание, и она услышала свой пронзительный крик. Он же с ухмылкой извлек из кармана конверт. И эта ухмылка ужаснула ее намного сильнее, нежели мысль о том, что он собирается убить ее. Как можно было вообразить, что мужчина, с которым она прожила пять лет, который был если не самым нежным, то преданным мужем и которому она родила двоих детей, может оказаться способным на зло, таившееся в его улыбке.

Спустя несколько секунд она поняла, что эта улыбка всегда олицетворяла его силу; он улыбался ей более или менее похоже в течение всех лет их брака, и она все это время ненавидела его за способность к жестокости. И еще она осознала, что влюбилась в Дугласа отчасти из-за ненависти к своему мужу.

— Почему ты закричала? — спросил Мартин, продолжая улыбаться. Он наслаждался этой минутой, мгновением ее ужаса и вины и своей властью, которая доставляла ему удовольствие несравненно большее, чем любые волнующие моменты их супружеской жизни. — Ты, верно, подумала, что я сунул руку за револьвером и что я застрелю тебя. Нет… Во всяком случае, это произойдет не сейчас… Я думаю, тебе знаком этот конверт?

Она почувствовала какой-то сверхъестественный ужас, вызванный не тем, что раскрыто существование этого письма, а осознанием того, что муж намеревается мучить ее, заставлять на коленях умолять его о пощаде. А он тем временем наслаждался бы ее унижением… А потом, как только она поверит, что он сохранит ей жизнь, он убьет ее.

— Я слишком хорошо знаю тебя, Мартин, чтобы не знать твоих истинных мыслей и намерений, которые к тому же так отчетливо отражаются на твоем лице, — сказала Джасинта. Она высоко держала голову и немного задыхалась, произнося эти слова, но задыхалась от волнения и гордости, а не от страха, угрызений совести или раскаяния. Сейчас она смотрела ему прямо в лицо; грудь ее гордо вздымалась, руки были крепко прижаты к бокам, а голос стал четким и звонким. — Конечно, я узнаю этот конверт! И таких писем было великое множество… но я сохранила лишь одно, ибо посчитала его самым восхитительным и прекрасным.