Первый выстрел Дробова - Ходза Нисон Александрович. Страница 11

Красный огонь светофора преградил дорогу «Москвичу». Улицу пересекала длинная автоколонна воинских тягачей. «Не меньше чем на пять-шесть минут», — определил Олег Владимирович. Он рассеянно скользнул взглядом по бойкому перекрёстку. «Пирожковая», — прочёл Басов на вывеске углового дома, украшенного затейливой лепкой. Что-то знакомое почудилось ему вдруг и в лепном узоре, и в кариатидах, поддерживающих многочисленные балконы серого дома. Словно всё это он уже где-то видел: и балконы, и арку с двумя толстыми колоннами, и широкий навес над новой вывеской «Пирожковая». «Когда и где я это видел?» — ворошил Басов свою память.

Из пирожковой вышла закутанная в шаль старуха. Пройдя несколько шагов, она поскользнулась и неловко упала в снег. Подбежала дворничиха и легко подняла её. И когда Басов увидел лежавшую на снегу старуху, он всё вспомнил: и это здание, которое тогда было покрыто сверкающим на морозе инеем, и кариатиды, окутанные снегом, и вход в пирожковую, над которой в ту зиму висела самодельная, написанная от руки на картоне вывеска — «Булочная».

Сколько раз видел он тогда людей, падающих от голода в снежные сугробы вот здесь, на этом перекрёстке. В этой пирожковой он прожил с ноября сорок первого до июня сорок второго года. Жили в маленькой конторке — отец и он, четырнадцатилетний подросток. Отец заведовал булочной. Рано утром, до открытия, отец нарезал десять стограммовых кусков хлеба. Олег укладывал их в противогазовую сумку и отправлялся на толкучку. Прощаясь, отец говорил ему всегда одно и то же:

— Смотри, чтоб тебя не обманули! Знаешь, какой сейчас народ! Ступай с богом!

И Олег шёл. Шёл на толкучку, где распухшие от голода и замёрзшие люди умоляли дать им кусочек слипшейся мякины. В их грязных самодельных рукавицах были зажаты кольца, часы, серьги, ожерелья, медальоны. Тяжело шаркая валенками, едва волоча от слабости ноги, они бродили по толкучке, безнадёжно бормоча:

«Меняю на хлеб… Меняю часы на шроты… Золотой браслет — на кило хлеба. Кольцо — на двести граммов… Меняю на кило овса золотой хронометр… Меняю… Меняю…»

С толкучки Олег возвращался румяный и весёлый. Запершись с отцом в конторке, он вытаскивал из потайных карманов полушубка очередную добычу. При тусклом свете коптилки отец неторопливо зашивал драгоценности в грязный потёртый ватник. Как-то он сказал Олегу:

«Довелось мне с твоей покойной матерью видеть в музее наряд царя Алексея Михайловича. Каких только драгоценных каменьев там не было! Но сдаётся, что ватник мой стоит сегодня дороже того царского кафтана!»

Ватник был на отце и в тот час, когда в июне сорок второго года в конторку булочной вошли двое военных. Они предъявили ордер, сделали обыск и увели отца. Дальнейшей его судьбой Олег не интересовался…

Красный глаз светофора сменился жёлтым. Олег Владимирович нажал на акселератор. Сверкнул зелёный глаз, и машины рванулись вперёд. Но воспоминания двадцатилетней давности были навязчивы, неотступны. Олег Владимирович вспомнил, как однажды, проснувшись на рассвете, увидел, что отец обыскивает карманы его полушубка, ощупывает ватные штаны, шапку-ушанку. «Догадался, что не всё отдаю», — подумал Олег, и ему стало смешно, что он так ловко провёл отца: утаённые драгоценности он прятал в бачке бездействующей уборной. А когда чекисты увели отца, Олег вытащил из бачка свою добычу, зашил её в штаны и отправился на эвакопункт. Через день его эвакуировали в Кировскую область…

У художника Басов пробыл не более четверти часа. Акварели ему понравились, он договорился о порядке оформления заказа и отправился в гостиницу.

Подъехав к «Континенту», Олег Владимирович легко взбежал по лестнице, успев бросить взгляд на уныло топтавшихся у своих чемоданов бездомных приезжих. Ему доставлял удовольствие растерянный вид людей, оказавшихся без крова в большом незнакомом городе. Он выслушивал их, смотря куда-то поверх головы просителя, и отвечал тихим спокойным голосом, что мест нет. С нетерпением ждал он момента, когда какой-нибудь приезжий, отчаявшись получить место в гостинице, неуклюже совал ему пятёрку. В такие минуты гневу Олега Владимировича мог позавидовать сам Зевс Громовержец! Своды «Континента» дрожали от его негодующих обличительных слов. Немедленно составлялся акт о преступной попытке виновного дать взятку и сообщалось об этом в районную прокуратуру. Неудивительно, что в ОБХСС и в Тресте гостиниц имя Олега Владимировича Басова сияло в ореоле честности и неподкупности.

Как всегда, свой рабочий день Олег Владимирович начал с просмотра «Известий». В этой газете он читал прежде всего последнюю полосу. Там частенько печатались материалы о разных разоблачённых махинаторах, жуликах и авантюристах. На этот раз статья особенно заинтересовала Олега Владимировича. Рассказывалось о каком-то старом уральском цыгане, сумевшем вместе с другими валютчиками наладить чеканку фальшивых царских десяток. Дойдя до этого места, Басов не мог сдержать завистливого восхищения: «Вот это размах! Фальшивые десятки! Молодец цыган!» Но восторг его мгновенно угас, когда он прочёл, что цыган приговорён к расстрелу.

— Н-да, — протянул он задумчиво, — н-да… Это, конечно, наглость — чеканить в наши дни фальшивые золотые… Цыгану лучше воровать лошадей, а не заниматься валютными операциями.

В кабинет без стука вошла дежурная по коридору:

— Вам телеграмма, Олег Владимирович.

— Давайте. Не глядя знаю: очередная просьба забронировать номер. — Не распечатывая, он бросил телеграмму на стол и позвонил в бюро обслуживания: — Как дела? Есть новенькие? Австрийцы и финны? Сейчас зайду к вам…

Басов поправил перед зеркалом галстук, одёрнул пиджак и неторопливо спустился в бюро обслуживания.

Миловидная брюнетка с высокой причёской встретила его улыбкой:

— Здравствуйте, Олег Владимирович.

— Женечке — привет, любовь и конфетка! — Он протянул дежурной «Белочку». — Специально для вас ношу, сеньора, в надежде, что когда-нибудь вы полюбите меня так же страстно, как «Белочку».

— Вы всё шутите, Олег Владимирович…

— С любовью не шутят, дорогая Женечка. Не теряю надежды убедить вас в этом. И тем не менее я хотел бы обозреть господ капиталистов.

Он взял стопку паспортов и начал просматривать их. Перебирая паспорта, Олег Владимирович не переставал балагурить. К нему снова вернулось отличное настроение. На одном из паспортов он несколько задержался:

— Баурс? Он, кажется, уже не в первый раз?

— Четвёртый. Его поместили в двести двенадцатый. Вообще с иностранцами у меня сегодня прошло всё гладко и хорошо.

— Прелестно! Шарман! Уэлл! Олл райт! Зер гут! О’кей! Командуйте дальше, а я обойду этажи…

Во втором этаже он задержался у дежурной:

— Как у вас дела?

— Всё тихо, Олег Владимирович.

— Тихо? А почему мне звонил иностранец из двести двенадцатого? Жалуется, что в номере очень жарко.

— Он, очевидно, не умеет пользоваться регулятором…

— И я так думаю. Сейчас зайду к нему, покажу, как регулировать. С иностранцами надо быть вежливыми, чтобы никаких жалоб… Других происшествий не было?

Басов подошёл к двести двенадцатому номеру, постучал и, не дожидаясь ответа, вошёл. Он остановился на пороге открытой двери и громко, чтобы слышала дежурная, спросил:

— Вы чем-то недовольны, господин Баурс? — Закрыв дверь, он вошёл в номер.

Иностранец встретил его любезной ухмылкой, молча вытащил из кармана коробку «Казбека» и положил на стол.

Так же молча Басов в свою очередь вынул из кармана коробку «Северной Пальмиры» и положил её рядом с «Казбеком».

— Курите, — предложил Баурс, придвигая «Казбек» к Басову.

— Спасибо, не курю, — отвечал Басов, пряча коробку в карман брюк. — Рекомендую вам попробовать «Северную Пальмиру».

— Обязательно попробую, — усмехнулся Баурс и сунул коробку «Северной Пальмиры» в боковой карман пиджака.

Не прощаясь, Басов широко распахнул дверь в коридор и, стоя на пороге, громко сказал:

— Надеюсь, господин Баурс, теперь вы будете довольны. Желаю вам хорошо провести время в нашем городе.