Ровесники. Герой асфальта (СИ) - Курносова Елена. Страница 74

- Ксюш, успокойся… Когда Канарейка пристаёт, устоять невозможно. Ты не виновата.

- А Вадьке надо по мозгам дать!

- Точно. Ни стыда, ни совести! Вся школа знает, какая у неё с Виталькой любовь. А он-то, лучший друг, такую подлянку устроил!

- Да он по жизни такой, будто вы не знаете!

- Онегин ещё один нашёлся! Ради прихоти и на дружбу плевать!

Голоса щебетали наперебой, и я даже не пыталась понять, кто когда говорит. Слёзы кончились, наступила полнейшая апатия. Всё ещё прижимаясь к тёплому, по-матерински уютному телу Татьяны Евгеньевны, я сидела и тупо смотрела прямо перед собой. Милые, добрые девчонки…Как бы мне хотелось поблагодарить их за поддержку и участие…Но сил на это не осталось. И думать сейчас почему-то ни о чем не хотелось. Казалось, я просто умерла. Морально.

Дверь распахнулась, в гримёрную шумно ворвалась Ирина Павловна, вечно запыхавшаяся, возбуждённая, вечно спешащая куда-то, она и сейчас не изменяла себе.

- Нет, я с ума скоро с ним сойду, честное слово! Тань, ты здесь? Как тебе эта средневековая новелла в стиле Ги де Мопассана?

Обнаружив меня в объятьях Татьяны Евгеньевны, Овсянникова растерянно застыла. Тотчас же её кольцом окружили девчонки.

- Ирина Пална, ну что там?

- Где Виталька, Ирина Пална?

- А Вадим? Вадим где? Они больше не дрались?

- Тихо-тихо. – Овсянникова сокрушённо приложила ладони к вискам. – Голова кругом от вас идёт… Виталик уже ушёл.

- Как?!

- Когда?!

- Да сразу. Грим смыл, переоделся и ушёл, ни с кем не прощаясь. Я его пыталась задержать, но он не послушал.

Что-то лопнуло в моей груди, словно не выдержала чудовищного напряжения и порвалась туго натянутая струна. Вот и всё… Конец.

- А Вадька, Ирина Пална? Он-то что?

- А ничего. Курить пошёл в туалет с кем-то из ребят.

- Обалдеть можно!

- Как будто ничего не случилось!

- Я же говорила! Он только о своём удовольствии думает!

- Тихо-тихо, девочки! – Ирина Павловна даже в ладоши захлопала, пытаясь успокоить своих учениц, хотя, сказать по правде, сама она сейчас нуждалась в утешении не меньше. – Господи, подумать только! Они со своими мексиканскими страстями чуть спектакль не сорвали!

И так как из виновников ЧП в гримёрке была одна я, на меня Овсянникова и накинулась в первую очередь.

- Ксенька! Хватит реветь, слезами горю не поможешь! – Голос её вовсе не был злым, скорее просто строгим, что уже говорило само за себя. Я, всхлипнув, подняла на Ирину Павловну мокрые глаза:

- А я уже не плачу.

- Вот и правильно! Нечего из-за них нервы мотать. Кавалеров ещё куча будет, а ты у самой себя одна. Правильно я говорю, девчонки?

Не сразу и не особо уверенно девчонки согласно загудели. Легче от этого мне нисколько не стало, и я, опустив голову, почувствовала, как слёзы, стоявшие до поры до времени в глазах, снова ринулись по щекам вниз. Заметив моё состояние, Татьяна Евгеньевна набросилась на Овсянникову:

- Нашла чем ребенка утешить! Кавалеров много, ты одна… Не бери в голову, Ксюшенька. Только сердце своё слушай. Как оно тебе говорит, так и делай.

- Она своё сердце уже послушала. – Иронично заметила Ирина Павловна. – Там, в ящике, во время представления. Ни к чему хорошему это, как видишь, не привело.

Напоминание о ящике вывело меня из столбняка, и я подпрыгнула на диванчике, почти отталкивая от себя заботливые руки Ворониной.

- Ничего я не слушала! Никакого сердца! Я не хотела!

Обнаружив во мне первые признаки жизни, девчонки тоже оживились и снова затарахтели наперебой.

- Она не виновата! – Громче всех надрывалась Маринка Фадеева, тыча в меня пальцем, будто не кто-то другой, а именно я и была главной виновницей конфликта. – Ирина Пална, вы разве не знаете Вадима? Только ему могла прийти в голову целоваться в ящике! А уж если он захотел, ему до других дела нету!

- Так надо Витальке это тогда объяснить. – Предложила Маша Богданович. – Жаль, правда, что он уже ушёл. Тогда завтра собраться надо и объяснить.

- Чего ты ему объяснишь? – Усмехнулась Лена. – Ты их лица вблизи видела, когда они вылезали? Нет? А я видела. И Виталька видел, не так уж далеко он стоял. Чего после этого объяснять? Случайно так вышло, само собой?

- Надо Вадима найти! Он эту кашу заварил, пусть сам и расхлёбывает!

- Ага! Ты самая умная, я смотрю. Пойди и заставь его расхлёбывать! Он тебя пошлёт подальше – только и всего!

- Да я не говорю – заставить. Попросить надо, по-человечески. Что у него, сердца совсем нет, что ли?

- Не знаю, не знаю. По-моему, у него весь организм из половых гормонов состоит.

- Это точно! Но поговорить надо. Вон, пусть Варька поговорит!

- Варь!

- Не буду я с ним говорить. Не мое это дело.

- Ну конечно, не твоё. Твоя хата с краю!

- Да ну её, она такая же как Канарейка!

Эти взволнованные, перебивающие друг дружку голоса звенели в моей голове весь остаток дня. Всё это время я пребывала в каком-то отстранённом полусне: двигалась как робот, механически с кем-то разговаривала, а в голове между тем стояла черная пустота. Я не хотела напрягать мозги, потому что возникающие от работы ума мысли снова и снова начинали травить душу.

Утрясти ситуацию легче оказалось на словах, чем на деле. Вадим явно не считал себя виноватым. Он не стремился скрыться от коллектива, всё время был на виду, так же как всегда шутил и смеялся. Глядя на него, такого самоуверенного, ни у кого бы не хватило решимости проводить с ним воспитательную работу, слова просто терялись, превращаясь в пустой звук, доводы и аргументы становились незначительными и глупыми. Он был выше всяких пустяков…Он, наверное, даже не думал, что произошла какая-то трагедия. Так, лёгкое недоразумение, не больше. И это в то время, когда моё собственное сердце разрывалось от горя и отчаяния!

Как же так, думала я, не переставая. Как же так? Неужели для Вадима Канаренко нет ничего святого в жизни? Неужели он лишён нормальной, чисто человеческой привязанности к кому бы то ни было? Или ему дорога только его собака? Как такое возможно? Только что на моих глазах по собственной воле Вадим потерял лучшего друга. Настоящего друга, которого знал с первого класса и который, я точно знала, искренне его любил. Неужели ничего не почувствовала после ссоры его горделивая душа, неужели сердце даже не дрогнуло? Разве может нормальный человек быть столь непринуждённым и бесстрастным, насмерть обидев такого надёжного товарища?! Заглянуть бы хоть одним глазком в его мысли. О чём он думал? Нарочно или случайно сделал нам с Виталиком такую подлость? И опять же, КАК МНЕ-ТО ТЕПЕРЬ БЫТЬ?!

Огромной толпой шли мы на станцию… Падал крупный, пушистый снег, тая, мочил мех на моём капюшоне, и я так же как в гримёрке инстинктивно прижималась к идущей рядом Татьяне Евгеньевне.

- Тебя знобит что ли, Ксюш? – Постоянно спрашивала она, и я в ответ только молча качала головой. То ли да, то ли нет. Я не знала, что со мной творится. Хотелось лечь и заснуть. Крепко. Глубоко. Может быть даже на всю жизнь. Представляю, как переполошились бы все, узнав, что я с горя впала в летаргический сон. Я бы лежала на кровати – бледная и прекрасная… Год, другой, третий… И тогда бы, может, Виталик меня простил. Он бы пришёл – робкий и смущенный… Посмотрел бы на меня, любуясь… А потом наклонился бы и поцеловал. И я бы очнулась от его поцелуя, мы бы оба заплакали, обнялись… И были бы вместе…Всегда…До самой смерти… Как это здорово.

Вот только мечтать не вредно. И спящей красавицей мне никогда не стать. И любить по-настоящему я не умею, иначе не допустила бы до себя Канарейку и на пушечный выстрел. Моя тоска по Виталику – это вряд ли зовётся любовью. Просто я к нему привыкла. Просто он любил меня и был очень удобен. Я всё это понимала и всё равно хотелось плакать, потому что Виталик, мой ласковый, порядочный Виталик, никак не заслуживал подобного двойного предательства. Никак… Я же повела себя с ним отвратительно. И даже не попыталась ничего объяснить, даже не оправдалась.