Внучка берендеева в чародейской академии - Демина Карина. Страница 65

— Не буду, — пообещала я.

Понимаю же ж, что дружба моя боярыням надобна, как лисе хвост заячий… ни красоты, ни толку.

— Вот и хорошо. Улыбнись… я тебе говорил, что улыбка у тебя замечательная?

От же ж… и знаю, что врет, а все одно приятственно.

В главный корпус Акадэмии вошла я степенною боярыней, с Киреем под ручку. И исти старалася, как Арей учил, плавненько, неспешненько, чтоб спина прямая, подбородок в гору задратый, и взгляд этакий с прохладцею. Уж не знаю, чего вышло, — хотелося на себя поглядеть страсть, да негде.

А внизу внове людно стало.

Вдоль стен стрельцы вытянулися. А перед ними — и рынды в белых своих кафтанах.

Стоять истуканами, только глазьями по сторонах зыркають, не умышляет ли кто злого супротив центральное власти? Кирей меня мимо провел, к зале, которую для особых случаев использовали.

Дверь перед ним распахнули.

И бляхи испрошать не стали. Только шагнула, как ктой-то проорал над самым ухом:

— Кирей-ильбек с невестою Зославой…

А главное, что громко так проорал, у меня прям в ухе загудело.

Кирей же ступил на дорожку красную и поклонился. И я присела, как была учена…

— Рада видеть тебя, мальчик мой. И невесту твою… встань, — это уже мне царица молвила. Я и разогнулася.

— Доброго дня, матушка, — ответствовал Кирей царице.

И вперед шагнул.

Обнял.

Поднял и закружил… я ажно роту открыла. Правда, вспомнила, где стою, и закрыла. А то мало ли… ишшо муха залетит, и что тогда? Небось, перед царицею муху сплевывать не будешь.

А Межена на Кирея вовсе не озлилася, засмеялася и пальчиком легонько погрозила.

— Все никак не повзрослеешь…

Была она сегодня такою, как в тот раз, царицею, в платье малахитовом с рукавами отрезными до самое земли. И перехвачены те рукава шнуром золотым, а платье каменьями шито густенько, но и без каменьев шитье предивно.

И птицы туточки.

И гады всякие.

И еще цветы чудесные. На один энтот наряд глядеть можно — не наглядишься.

Волосы царицыны в косу плетены.

А на голове шапочка махонькая да с сеточкою на норманскую манеру. По-за сеточкою энтой лицо навроде как видать, а все одно в тени.

— Повзрослел уже. — Кирей царицу отпустил и руку подал, на которую она оперлась. — Жениться вот надумал… невесту подыскал…

И ко мне, значится, царицу подвел.

А она глядит… прямо так глядит, и мнится, что видит наскрозь, хотя ж и нет у ней костяного глазу. Собственные ясные. И неудобственно мне, а ну как увижу в них то, чего видеть не полагается… и не объяснишь же опосля, что дар это такой, от деда доставшийся.

Казнят.

Аль просто на месте зарубят.

Вона, высятся за царицею рынды-истуканы, да не с дубинками, но с бердышами.

— Что ж, мальчик мой… жениться и повзрослеть — разные вещи… но надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

Сказала и на Кирея глянула, а он покраснел вдруг.

Экое диво!

И мнится, что вовсе не о женитьбе этой царица говорила, а об чем — им двоим ведомо.

— Знаю. — Он ажно набычился.

— Хорошо. — Межена улыбнулась светлою ласковой улыбкой. — Тогда идем, расскажешь мне, как прошла сегодняшняя встреча… а невеста твоя пусть здесь обождет.

И рученькою махнула.

— Посиди, девонька, с моими боярынями, порукодельничай, чтоб тоскливо не было…

Ой, чуется, не до рукоделия мне будет, а тоска так вовсе не грозит. Сидят боярыни по лавкам, насупились, глядят недобро… да только разве будешь царице перечить?

Вздохнула я.

Сказала себе, что, может, Божена даст, и не побьют, коль сами знатного рода и этикетам ученые. А если бить вздумают, то и я найду, чем ответить.

— Как скажете, царица-матушка. — Я поклонилася, не по книге, а как бабка учила, поясным поклоном.

И пошла на лавку.

Вона, местечко пустое рядом с царицыным крестлицем имеется, аккурат как для меня сбереженное. Царица же в мой бок и не глянула. Шла она, опираясь на руку Кирееву, а он, к голове ее склонившись, сказывал о чем-то…

— Куда лезешь? — зашипела круглолицая боярыня сквозь сомкнутые губы.

И как это у нее вышло-то?

— Сюды. — Я на местечко пальцем указала. — Рукодельничать…

Боярыни загомонили.

А некоторые, небось, от гнева праведного, ажно с лавок поднялися.

Не, ну аккурат куры! И раскудахталися, руками замахали, знай, рукава-то пляшуть. И чего разошлися? С Того, что царица туточки мне сидеть велела? Аль попросту что вышла она?

Куда?

Я и не приметила.

Рынды вона осталися, стоять, глаза пучать для пущее важности, в бердыши вцепилися, а на лицах их мука нечеловеческая. И мнится мне, что будь их волечка, порубали б боярынь этих на раз.

Те же кривятся, обступили меня, тычуть пальцами. Платье щупають, жемчуга считают. Серьги, когда б позволила, с ушами оторвали б, чтоб поближе глянуть. А после разом будто бы интересу утратили. Разошлися по лавкам, расселися. Не все, некоторые подле меня осталися стоять. Беседу начали.

И главное, громко так говорят, про меня, а так, будто бы меня туточки и нету.

— Божиня помилуй… где он ее выкопал? В каком стогу?

— Маменька, родненькая, а что ж это теперь бу-у-удет, — тоненько завыла молоденькая боярыня, однако же опосля ласковое материной оплеухи примолкла.

— Ничего не будет, Фроська. Нехай себе невестится, а оженится с тою, на кого матушка-царица укажеть, — ответствовала боярыня статей немалых. Грузна была да животом обширна, когда б не годы ея, подумала б, что брюхатая.

— Может, и так, а может, иначе… — произнесла другая, худощавая, в жемчужное шапочке да с лицом набеленным. И белила клала на то лицо густенько, аккурат как мы известку на печной бок.

— Вот чего ты, Брусвята, городишь!

— Маменька…

— Не слухай ее, Фроська, не будь дурой…

— Так ведь азарин-то не под царицыною рукой ходит, вольный он… на ком захочет, на том и женится…

— На холопке?

— Если будет его такое желание.

— Ма…

Фрося смолкла и голову в плечи вжала, только всхлипнула жалобно, да маменька ейная этого всхлипу то ль не услыхала, то ль попривыкла ужо.

— А ведь, Любавушка, — задумчиво произнесла третья боярыня, которая и в горнице шубейки не скинула, так и стояла в соболях, — ежели подумать, то лучше холопка, чем твоя Фроська…

— Что ты говоришь такое, Глуздовна!

— А то и говорю… правду… зачем азарину твоя перестарка!

— Да ей только двадцатый годочек пошел!

— Ма…

— Фроська, смолкни! Вона, поглянь, какая красавица…

Боярыня и вправду была красива. Телом обильна, особенно спереди, а задом она не повернулася, но мыслю, что тож достало. Лицо ее, круглое, что тарелка, набелили щедро, нарумянили. Бровки подвели сурьмою. Губы — вишневым цветом.

На волосы вздели венчик с каменьями. В уши — серьги вида преудивительного, с колокольцами.

— В самым соку…

— Ага, только сок этот, — заметила Глуздовна, — уж прокисать начал… долго ты ее в невестушках держала. Вот и передержала.

— Все равно по мойму будет! — боярыня Любава ножкою топнула. И Фроське еще одною оплеухой одарила, от которое венчик на самый Фроськин лоб съехал. — Небось, царица мне обещалась…

— А она всем чего-нибудь да обещалась. — Глуздовна рученькою махнула, этак поважно, я аж моргнула, а ну как и вправду вылетят из рукава косточки птичьи, и ладно, ежель лебедями белыми обернутся, но ведь и по лбу могут.

По лбу косточкою я не хотела.

— И не понимаю я твоего желания с азарином породниться… или больше женихов подходящих не осталось?

— Много ты говоришь, Глуздовна, да все без толку…

Вот стою я посеред боярынь, слухаю их разговоры пустые… змеи и те друг дружку без причины не жалят. А эти только и гораздые кусаться.

— …мне только пальчиком поманить, и мигом слетятся.

— Так что ж не поманишь?

— А может, хочу, чтоб моя Фроська царицею стала…

Фроська потупилася, и сквозь белила на щеках ее румянец проступил, густенький такой.

— Тогда тебе не азарин нужен… тем более, что жить ему осталось недолго…