Внучка берендеева в чародейской академии - Демина Карина. Страница 73

— И я рада.

— Вот. — Он протянул шкатулочку махонькую да предивную. Никогда таких не видала. Сама-то, будто раковина речная, округла и вытянута. Крышечка расписана то ли белым по синему, то ли синим по белому. Главное, что роспись тонюсенькая, тут тебе и незабудки крохотные, с зерно маковое, веночками свиваются, и пташки с крылами дивными на ветках сидят…

Чудо.

А внутрях и того чудней, блестит она, будто жемчугами выстлана, только не жемчуга в ней — иголки, да такие, каковых у меня никогда не было. Тонюсенькие, с волос, но видно, что крепкие. Тут и на бисер отыщутся, и на шелк, и на гобеленовую плотную ткань.

Вот уж дар…

— Я слышал, что по вашему обычаю дарить иглы — дурная примета, но…

— В дурные приметы я не верю.

Шкатулочку я закрыла.

— Так угодил ли? — И глядит этак с хитрецою.

— Угодил, — отвечаю. — И никогда-то я такой красоты прежде не видывала… где ты…

И не спросила, потому как негоже это, про дар выспрашивать. Только Арей шире улыбнулся.

— Сделал я…

— Сам?!

Вот уж и вправду дорогой дар.

— Сам… это не так и сложно. Руки и капля магии… без магии, правда, было бы сложнее. Но если выйдет все, как надо… я очень надеюсь, что вышло все, как надо, то иглы не будут тупиться. А еще теряться не должны. То есть если вдруг какая потеряется, то поставь шкатулку открытой, она и вернется… на дальность десять шагов всего, но…

Он смутился.

И мне как-то вот… не так стало, вроде и подарок по нутру весьма, а в глаза Арею глянуть силов нет. И чую, что румянцем зашлась, что булка в печи…

— Спасибо… а то иголки, они вечно… и потом ищи их, ищи…

Ох, не то говорю.

Не так.

А как — сама того не ведаю. Потому и замолкаю, а замолчавши — сверток свой даю… и как-то от… плела я ленту от чистого сердца, и узором тайным шила, который на удачу, и еще от глаза дурного защитит, от лихоманки болотное, от злого умысла, от беды тайное…

— Вот, — говорю, — и тебе…

И руки у самой мало что не трясутся. А румянец мой, чую, так и пышет…

Арей же молча сверток принял. Поклонился.

— Спасибо…

— Только не открывай до Святочное ночи, чтоб уж по обычаю…

— Хорошо… тебя проводить? Правда, я только до ворот и могу… но ныне извозчиков будет вдосталь. Знают, что многие разъезжаются.

Верно.

Еще и сумки…

— А ты…

— Здесь останусь, — пожал плечами Арей. И усмехнулся: — От жалеть меня точно не нужно. Здесь не так и плохо… да и… нет у меня такой семьи, с которой можно было бы праздник провести.

Вышли вместе.

Арей сумки нес.

И больше не говорили, не о чем, стало быть… или было, много о чем было, да только робела я, хотя ж прежде за собою особое робости не замечала.

Но далече уйти не вышло, Еська нас на дорожке ждал. Со вчерашнее ночи он вновь переменился, возвернулся прежний, развеселый да удалой. В кафтане зеленом, алым поясом перехваченном, в портах широченных, шелковых. Сапожки сафьяновые белые с носами гнутыми.

Красавец, глядеть больно.

— А вот и невеста наша! — воскликнул он и шапку с головы сдернул, кинул под ноги… — С сопровождением!

Арей нахмурился. А Еська подскочил, под локоток меня взял, пальчиком перед носом самым погрозился:

— Что ж вы, боярыня Зослава, медлите? Карета подана… ждет-с…

И рученькою этак машет.

— Еська, — говорю, — хватит уже… шуток твоих.

— Да какие шутки? Ты ж у нас теперь не просто так, девка барсуковская, а самого наследного царевича невеста… пущай и азарского.

Вот язык, что помело… небось, когда б им дороженьки подметали, то не было б во всем свете белом дорожек чище.

— Еська… я ж не погляжу, что ты из царевых людей. — Арей мои сумки поставил, аккуратненько так, на чистое. И куртку расстегивать принялся.

Драться полезет? От мне только этакого счастия не хватало!

— Погодь, друже. — Еська меня выпустил и к Арею подскочил, приобнял за плечи. — Не спеши паром пыхать, а то весь изойдешь, ничего не останется… а разве оно так можно? От и я мыслю, что никак нельзя… в морду дать ты мне всегда успеешь… если сумеешь, конечно.

— Сомневаешься?

Странно, но со слов тех Арей приспокоился будто.

— Поглядим, — ответил Еська. — Я ж не о том… я о Зославе… до Барсуков путь далекий, а невеста нашего Кирейки многим поперек горла стала, что ихним, что нашим… может, конечно, и ничегошеньки не случится, съездит она домой, возвернется… а может, и произойдет по дороге несчастие какое. Лихих-то людей хватает… а ну как встретят карету почтовую? Аль скушает она в трактире пирожка с грибами отравленными… аль змею подушкою придавит, та и цапнет. Со змеи-то после какой спрос?

Арей нахмурился.

— Думаешь?

— Я думаю? Да ты что, Ареюшка! Где я и где думать?! — Еська по лбу кулаком постучал, и звук вышел звонкий, чистый, таким не каждый глиняный збан отзовется. — Нашлися люди премудрые, которые постановили, что раз уж обзавелся наш наследничек, чтоб ему до конца жизни орехи пустые попадалися, невестою, то надобно сию невесту уважить… а то ж где это видано!

— Еська! — рявкнул Арей так, что воробьи с куста порскнули. — Кто поедет?

— Ты и поедешь.

— Я?!

А меня туточки будто и нету.

Стою. На воробьев пялюся, да и думу думаю, только, чую, не удумаю толкового, хоть бы всю голову на мысли премудрые изведу. Да и откудова у девки премудрости набраться?

— Во-первых, ты нашему азарину не хвост собачий, а близкий сродственник… любимый, можно сказать…

— Кому сказать? — усмехнулся Арей, стало быть, и ему уже весело.

— А кому ни скажи, все одно не поверят. — Еська рученькою махнул, не то на воробьев, не то на меня, не то просто для пущее красоты. — Главное, что правда оно… во-вторых, принесла мне сорока на хвосте, что от одной своей беды ты избавился…

— Хвост бы той сороке открутить…

— Это ты брось! Куда сороке да без хвоста? — притворно возмутился Еська. — Нет, так с птицею неможно… а вот тебе и от второй беды лекарствие…

И бросил чегой-то, чего Арей поймал на лету.

Глянул.

Хмыкнул. И в рукав убрал.

— В-третьих… на от… ныне ты у нас не просто студиозус, а полномочный представитель азарское делегации, облаченный властию и, что важнее, дипломатическою неприкосновенностью.

Эк завернул.

И цепку золотую, толстенную, с пластиной о трехглавом орле самолично на Арееву шею повесил.

— В-четвертых… другая сорока… да что ты на меня глядишь-то так! Я, может, птиц люблю, и они ко мне со всем уважением… так вот, эта сорока сказала, что уровень у тебя совсем даже не тот, который официально в бумагах значится. И знаешь ты многое, и чутье у тебя хорошее. А потому лучшего сторожа не сыскать…

Ничего-то Арей не ответил.

Молчал долго.

Я уж и притомилася ждать… оно, конечно, выходит, что на карету почтовую спешить мне нужды нет, но вот… не люблю, когда судьбу мою заместо меня решать берутся!

И нахмурилась.

— Погоди, Зослава. — Арей меня попридержал, хотя ж я только шажочек по дорожке сделала. — Кое в чем он прав. Одной тебе отправляться небезопасно.

— Мостик под каретою проломится?

— Это малое, что может произойти… убийство — это крайняя мера. А вот… очаровать. Приворожить. Разум затуманить, а то и вовсе подчинить. Ты, конечно, не человеческой крови, но при желании… при умении… а при нынешних ставках умельцев, думаю, отыщут.

— Верно мыслишь, азарин. — Еська носочком сапога снег сковырнул.

— Разумно было бы вообще тебя никуда не выпускать… да, полагаю… есть свои планы, верно?

Еська плечами пожал: мол, думай, как оно тебе хочется.

— И если я не поеду, то кто…

— Ну… Лойко вон спит да видит, как бы с родичами многоуважаемое Зославы знакомство свести. Ильюшка с ним… братец твой тоже просился. Захотелось ему, видишь ли, поглядеть, как люди обыкновенные изволят жить да поживать…

Чтой-то Арею услышанное крепко не по нраву пришлось.

А я что?

Мне с Лойко ехать никакой радости немашечки, пущай он и перестал передо мною носа драть, да только все одно, чужой он человек.