Нью-Йорк - Резерфорд Эдвард. Страница 3

В городе насчитывалось тысячи полторы человек. Примерно шестьсот из них были голландцами и валлонами, триста – немцами и почти столько же – англичанами, которые предпочли жить под голландским правлением. Прочие стянулись со всего мира. Были даже евреи. И много ли среди них всех честных и праведных? Не очень, по ее мнению.

Маргарета не была набожна. Голландская реформатская церковь исповедовала суровый кальвинизм, а Маргарета не всегда соблюдала ее предписания. Но теми немногими, сильными духом, истинными кальвинистами она восхищалась – такими, как старый пастор Богард и Стайвесант. Они хотя бы ратовали за порядок.

Разве поддерживали купцы Стайвесанта, когда тот запрещал пьянство и откровенно языческие праздники или пытался оградить город от глупых квакеров и несносных анабаптистов? Да никогда. Нельзя было положиться даже на Голландскую Вест-Индскую компанию, которой он служил. Когда из Бразилии пожаловали сефардские евреи и Стайвесант велел им убираться, компания приказала: «Пусть останутся. Это народ деловой».

Никто не отрицал, что он был отличным губернатором. До него правили в основном продажные шуты. Один идиот даже развязал бессмысленную войну с индейцами и чуть не погубил колонию. Но Стайвесант научился править мудро. На севере он загнал англичан в тупик. На юге в два счета расправился с возникшей на реке Скулкилл шведской колонией, когда та стала доставлять беспокойство. Он поощрял торговлю сахаром и начал ввозить все больше рабов. С каждым кораблем из Голландии прибывали балластом лучшие кирпичи для постройки городских зданий. На улицах было чисто, появилась маленькая больница, а в школе преподавали латынь.

Но был ли народ благодарен? Конечно нет. Его власть вызывала негодование. Эти болваны даже вообразили, будто способны править самостоятельно. Это они-то? Маргарета глубоко сомневалась.

Хуже всех был двуличный стряпчий ван дер Донк. Его прозвали Йонкером, то есть сквайром. Это он подсиживал губернатора, он писал письма в Вест-Индскую компанию и публиковал кляузы – все что угодно, только бы сковырнуть Стайвесанта. И ради чего? «Йонкер – певец свободы», – говаривал ей муж. «Дурни! – кричала она. – Он любит только себя! Стоит ему занять место Стайвесанта, и он тебя прижмет!»

К счастью, Йонкеру не удалось сместить Стайвесанта, но он ухитрился прибрать к рукам большое поместье на севере города. Он даже написал книгу о Новых Нидерландах, и муж клятвенно заверял Маргарету, что очень недурную. Теперь негодяй был мертв – слава богу! Но жители Нового Амстердама продолжали называть его поместье владением Йонкера, как будто он был еще там. А его пример оказался столь заразительным для других купцов, что Стайвесант, по мнению Маргареты, не должен был верить никому из них.

Жесткий взгляд губернатора уперся в нее.

– Могу я на тебя положиться, Грет?

У нее екнуло в груди. Ничего не поделаешь.

– О да.

Он, разумеется, состоял в счастливом браке. По крайней мере, так ей казалось. Он и его жена Джудит Байард жили на ферме – бувери, как ее называли голландцы, – и были, судя по всему, совершенно довольны. Джудит была старше Питера. Она вы?ходила его после того, как он потерял ногу, а потом вышла за него замуж. Насколько знала Маргарета, у него был только один роман, в молодости, задолго до знакомства с Джудит. Маленький скандал. Тем лучше для него, считала она. Иначе он мог стать кальвинистским священником по примеру отца, вместо того чтобы устроиться в Вест-Индскую компанию и отправиться за удачей в дальние края.

– А муж? На него я могу положиться?

– Мой муж?

Знать бы, где его носит. Бегает от нее.

Ну, с этим придется кончать. Пока его не было, она поразмыслила и составила план на будущее, которое станет отраднее. Хорошо, что обычай предоставлял голландкам намного больше свободы – и власти, – чем женщинам других народов. Благодарение Господу за добрачные соглашения. У нее были очень четкие планы насчет Дирка ван Дейка, когда тот вернется.

– О да, – повторила она. – Он сделает, как я скажу.

– Я иду в форт, – сообщил Стайвесант. – Пройдешься со мной?

Лондон. Погожий весенний день. Темза была забита кораблями. Томас Мастер взирал на стоявшее перед ним судно и пытался принять решение.

В руке он держал письмо от своего брата Элиота, где сообщалось о кончине отца. Том был слишком честен, чтобы изображать скорбь. Ему было двадцать два, и теперь он обрел свободу.

Итак, на чем остановиться? Америка или Англия?

Слева высился серый массив лондонского Тауэра – безмолвный, надежный хранитель тайн. Сзади неодобрительно таращилась длинная, высокая крыша старого собора Святого Павла. Но что она не одобряла? Его, разумеется. В конце концов, его послали в Лондон из немилости.

Тридцать лет назад, когда Адам Мастер с восточного побережья Англии познакомился в Лондоне с уроженкой Уэст-Кантри [7] Абигейл Элиот, эти серьезные юные пуритане сочли английскую столицу ужасным местом. На троне сидел король Карл I, его жена-француженка была католичкой. Карл I правил Англией деспотически, а его новый приспешник, архиепископ Лод, намеревался подчинить англичан Англиканской церкви, которая была папистской во всем, кроме названия. Поженившись и питая надежду на лучшее, Адам и Абигейл прожили в Лондоне несколько лет. Но для пуритан все оборачивалось только хуже, а потому Адам и Абигейл Мастер приняли участие в великом переселении в Америку.

Англичане уезжали в Виргинию на протяжении двух поколений. Ко времени, когда пьесы Шекспира пошли в его театре «Глобус» на южном берегу Темзы, половина лондонцев уже дымила глиняными трубками, набитыми виргинским табаком. Но число тех, кто по-настоящему перебрался в Виргинию, оставалось скромным. Немногочисленные сорвиголовы отважились поселиться в Массачусетсе, возникли и другие колонии, но о миграции говорить не приходилось.

Однако во вторую половину правления короля Карла произошло нечто в корне отличное. Английские пуритане тронулись в путь. Они прибывали с юга, востока, запада; сбивались в группы – иногда семьями, иногда целыми общинами – и устремлялись через Атлантику. Не проходило недели, чтобы к берегам Америки не причалило судно. С середины тридцатых годов XVII века король английский Карл лишился таким образом около пятой части своих подданных. Джентльмены вроде Уинтропа, молодые люди со средствами вроде Гарварда, купцы и ремесленники, рабочие и проповедники, с женами, детьми, слугами – все отплывали в Америку, подальше от короля Карла и его архиепископа. Это было первым настоящим заселением американских колоний, занявшим немногим больше десяти лет.

Король Карл ничуть не огорчился из-за этой потери. Да и той не было – наоборот, польза. Вместо того чтобы докучать ему на родине, где он старался установить авторитарную власть, они любезно прирастили его королевство бескрайними землями. Огромный и неизученный Американский континент был в их полном распоряжении, но они оставались его подданными, все до одного. Что касалось свободы вероисповедания, которой они так радовались, то пока она не волновала короля, а разобраться с ней можно было и позже.

Адам и Абигейл Мастер отправились в Бостон. Там они нашли общину по душе – суровую, порой жестокую в своей набожности. В конце концов они и не искали терпимости, они строили Царство Божие. И в этом смысле их старший сын Элиот не обманул надежд. Трудолюбивый, осторожный, решительный Элиот был воплощением мечты любого бостонского родителя. Но Том уродился другим.

Белокурый и голубоглазый Том Мастер нравился женщинам, несмотря на чуть выпиравшие зубы. В детстве он был худощав, всегда в движении, горазд на проказы. К зрелому возрасту стал добродушным, живым остряком. Он был полон энергии, но его поведение и выбор друзей оставляли желать лучшего.

Приходилось признать, что даже в те ранние времена иные массачусетцы – моряки и рыбаки, купцы и фермеры, не говоря уже о низших разрядах, – пеклись не столько о спасении души, сколько о деньгах. Община как могла навязывала им свою волю, но вероотступники не переводились.