Нью-Йорк - Резерфорд Эдвард. Страница 60

Но Мастер, несмотря на все это, порадовался тому, что в американских колониях нашлись могущественные люди, выступавшие за умеренность. К концу лета другие колонии созвали в Филадельфии общий конгресс, и Нью-Йоркская ассамблея согласилась выставить делегатов. Избранные мужи, слава богу, были солидными, просвещенными джентльменами: пресвитерианец Ливингстон, юрист Джон Джей, богатый ирландский купец по имени Дуэйн и другие. Конгресс должен был собраться в сентябре.

В промежутке же Мастер делал все, чтобы восстановить благоразумие и порядок. Он превратил свой дом в место собраний для людей умеренных взглядов. Иногда его гостями становились тори, представители старинных знатных фамилий – Уоттсы, Байарды, Деланси, Филипсы. Но чаще бывали торговцы, которые колебались в симпатиях, а он надеялся удержать их на правильном пути, – такие, как Бикман и винокур Рузвельт. Однако, несмотря на эти скромные усилия, он понимал, что роль играют только люди, искушенные в спорах и с ораторскими способностями. Он особенно надеялся на юриста Джона Джея – высокого, симпатичного, умеющего убеждать и связанного с великим множеством старых и знатных семейств в провинции.

– Джей и ему подобные – вот кто их образумит, – сказал он Мерси.

В конце августа в город въехала кавалькада. Это были делегаты от Массачусетса с сопровождением. Проезжая по Пост-роуд, они прихватили и делегатов от Коннектикута. Во второй день их пребывания в городе Мастер стоял на Уолл-стрит и беседовал с членом ассамблеи, с которым отобедал накануне, и тут на улице показалась небольшая компания.

– Видите малого с большой головой, в ярко-красном камзоле? – пробормотал его визави. – Это Сэм Адамс. А вон тот, лысеющий и румяный, в черном, сразу за ним, – его кузен Джон Адамс. Говорят, умен и словоохотлив, хотя за обедом он больше молчал. Не думаю, что ему по душе Нью-Йорк. Наверное, не привык, чтобы его перебивали!

Немного времени спустя Мастер, возвращаясь домой, заметил пожилого человека. Тот шел скованно, но чрезвычайно целеустремленно. Коричневый сюртук был наглухо застегнут. Прохожий показался смутно знакомым. Джон попытался вспомнить, где его видел.

И тут до него дошло. Это был его родственник Элиот. Он малость усох, а лицо исхудало, но Джон подумал, что ему, должно быть, перевалило за восемьдесят. Он подошел:

– Мистер Элиот Мастер? Наверно, сэр, вы не признали меня. Я ваш родственник Джон.

– Я знаю, кто вы. – Это было сказано без энтузиазма.

– Вы прибыли с бостонскими делегатами?

– Я собираюсь наблюдать за событиями в Филадельфии.

– Помню вашу дочь Кейт.

– Надеюсь, что помните. Она уже бабушка.

Джон решил сменить тему:

– Этот конгресс – серьезная штука, сэр. Будем надеяться, что восторжествует умеренность.

– Да ну? – остро взглянул на него старый Элиот. – Почему же?

Даже спустя сорок лет Джон Мастер почувствовал, что запинается под строгим взглядом законника.

– Я хочу сказать… нужны трезвые головы… – Он кивнул. – Компромисс.

Бостонец фыркнул.

– Типично для Нью-Йорка, – сказал он сухо.

– Минуточку! – воскликнул Джон. «Черт подери, – подумал он, – я больше не пьяный мальчишка, а бостонский родственник не собирается меня унижать». – Насколько я понимаю, сыр-бор разгорелся из-за введения налога без учета мнения представителей?

– Так.

– Что ж, кое-какое представительство есть.

– Да неужели? Нашу ассамблею лишили всякой власти. – Старый Элиот немного подумал. – Или вы говорите о доктрине виртуального представительства? – Последние слова он произнес с несказанным презрением.

Джон Мастер знал, что кое-кто в Лондоне, поскольку британский парламент имел в колониях свои интересы, требовал виртуального представительства для колонистов, не имевших фактического права голоса в британском законотворчестве. Он мог лишь гадать, насколько смехотворной казалась эта идея бостонскому юристу.

– Я не имею в виду эту дурацкую доктрину, – заявил он. – Но голос наш, по крайней мере, в Лондоне слышен. Разве достигнуть взаимопонимания с королевскими министрами не лучше, чем просто их провоцировать?

Какое-то время бостонец молчал, и Джон уже начал думать: не отстоял ли он свое мнение? Но не тут-то было.

– Наша первая встреча, – сказал наконец адвокат, ясно показывая, что это воспоминание ему неприятно, – состоялась во время суда над Зенгером.

– Я помню Зенгера.

– Это было делом принципа.

– Совершенно верно.

– Вот то-то и оно. – Элиот Мастер начал поворачиваться, готовый уйти.

– Может, заглянете к нам перед отъездом? – предложил Джон. – Жена будет…

Но Элиот уже тронулся с места.

– Вряд ли, – ответил он.

Филадельфийский конгресс незамедлительно приступил к работе. Но если Джон Мастер ожидал благоразумного компромисса, то его постигло горькое разочарование.

– Они рехнулись! – вскричал он, услышав о принятом решении. – Бостон вооружается против родной страны? Куда подевались умеренность и здравомыслие? – Когда же те, кто поддерживал конгресс, назвали себя патриотами, он спросил: – Какие же вы патриоты, если предали родину и короля?

Одновременно он начал сознательно называть себя другим подхваченным словом.

– Раз они патриоты, – заявил он, – то я лоялист.

Но он пошел против течения. Приличные люди вроде Бикмана и Рузвельта переходили на сторону патриотов. Переметнулся даже благоразумный Джон Джей, всегда заявлявший о праве граждан управлять своим государством.

Ассамблея слабела день ото дня. «Сыны свободы» торжествовали. Мелкие ремесленники объединились в Комитет мастеровых. Джон Мастер слышал, что в него вошел Чарли Уайт. Теперь же они вместе с «Сынами свободы» уведомили ассамблею: «Мы постараемся, чтобы Нью-Йорк подчинился решениям конгресса, а не вам».

– Неужели вы и правда хотите променять парламент – бестолковый, конечно, – на незаконный конгресс и тиранию толпы? – спросил Мастер у Джона Джея. – Такие, как Чарли Уайт, не могут управлять городом!

Имелось и другое, очевидное соображение. Если колонии взбунтуются, то Лондону придется отреагировать. Силой.

Шагая однажды по Бродвею к церкви Троицы, Джон Мастер увидел знакомого священника. Этот ученый джентльмен преподавал в Королевском колледже. На прошлой неделе сие духовное лицо опубликовало жесткую, но разумную лоялистскую программу, которую Джон нашел восхитительной, а потому подошел с выражением благодарности. Священник, будучи крайне доволен, взял Джона под руку со словами:

– Вам тоже придется сыграть свою роль…

– Какую же?

– Вождя, Мастер, вождя. Вы уважаемый человек. Пусть Джей и ему подобные катятся к свиньям. Если за дело не возьмутся такие, как вы, солидные люди – то кто еще?

– Но я никогда не занимал общественной должности, если не считать приходского управления, – возразил Джон.

– Тем лучше! Можете выдвинуться как честный человек, движимый исключительно чувством долга. Скажите-ка, сколько крупных торговцев вы считаете лояльными?

– Думаю, половину.

– А из тех, кто помельче, да ремесленников поприличнее?

– Это уже труднее сказать. Меньше половины, но многих можно переубедить.

– Именно! Им нужно на кого-то опереться. И вы подходите, если вам хватит отваги. – Видя колебания Мастера, он пылко продолжил: – В верховьях реки и на Лонг-Айленде есть фермеры, которые непременно за вами пойдут. И большинство жителей Куинса, насколько я знаю, тоже лоялисты. Можно вернуть на путь истинный даже бедноту! Не все еще потеряно. Заклинаю вас, Мастер: сверьтесь с совестью и исполните долг!

Мастер вернулся домой отчасти польщенный, но в сомнениях. Он обсудил эту встречу с Мерси.

– Делай то, что велит тебе совесть, – сказала она. – А я буду рядом.

Он думал с неделю. Потом принялся за дело. Он начал приглашать в дом не только купцов, но и всех честных торговцев и ремесленников, кого считал возможным вернуть к порядку. Воспользовавшись Бруклинским паромом, он посетил солидных голландских фермеров, которые не терпели радикалов. Он даже, проявив немалую храбрость, навестил городские таверны и побеседовал с рабочими и матросами. Однажды он приметил невдалеке Чарли Уайта. Чарли смотрел на него с отвращением, но не вмешивался.