По понятиям Лютого - Корецкий Данил Аркадьевич. Страница 13

Лобов повесил трубку. В Ростов – это здорово, конечно. Ночной поезд. Тихий Дон. Эх, тачанка-ростовчанка… Что-то срочное. Наверное, погони будут. Однако книгу дочитать он не успеет. Поляков, скотина, сам ее одолжил у кого-то из знакомых, тут уговаривать бесполезно.

Лобов почесал в затылке, вспомнил, что весь в мыле. Пошлепал обратно в ванную комнату, но с удивлением обнаружил, что дверь заперта, а изнутри доносится шум воды и надрывно гудят трубы.

– Эй! Откройте!

Он грохнул по двери ногой.

– Ага! Стучи, стучи! – раздался оттуда мстительный вопль Трофимовны. – Теперича твоя очередь куковать! Отдыхай! А то у меня тут полная ванна белья набралась! Это, милёнок, до утра!

Глава 4

Сходняк

Пригород Ростова

Место сходки меняли несколько раз. Сперва наметили дом покойного Мерина в Нахаловке. Нет, стреманулись: то участковый заглянул ни с того ни с сего, то какие-то востроглазые парни вокруг крутятся… Выбрали базу на Левбердоне. И тут же мусора устроили там облаву со сплошной проверкой: ксивы, прописка, отпечатки пальцев… Переиграли снова. На этот раз выбрали обычную деревенскую хату в Горчаковке, на левом берегу Дона, напротив Старочеркасска. Там раньше жила родня Моти Космонавта. Только старики умерли, молодые в город подались, село глухое, хата большая, стоит на окраине, в общем, ништяк. Только с транспортом проблема – надо на перекладных добираться.

Но это смотря для кого. Для Студента проблем не было вообще. Он пообедал в «Кавказе» со своей новой цыпой, отвез ее домой, покувыркался, прикемарил часик, а потом спокойно покатил на своем «Москвиче» в сторону Старочеркасска. Да, по дороге еще подсадил Спиридона, уважил заслуженного бродягу [6].

– Ну как там оно, Спиридоныч? Будет толк?

– А как же. Вся «черная масть» [7] собирается. Уж до чего-нибудь договоримся, ясно дело.

– А кого, думаешь, выберут?

Спиридон сделал важное лицо, пожевал губами, расправил пальцами седые брови. Открыл рот, подождал чего-то. Закрыл.

– А кого выбирать-то? – буркнул он смущенно.

– Как кого?! Смотрящего!

– А-а! И то верно! – старик хлопнул себя по лбу. – Так это… Лично я за Мерина, коли на то пошло!

– Так Мерин же помер.

Спиридон смутился еще больше.

– Твою мать, точно! Тогда я не знаю.

– За меня голосуй, не пожалеешь.

– За тебя? Хорошо. – Спиридон насупился, стал что-то вспоминать. – Только это… А Мерин не против будет?

Студент рассмеялся.

– Он только за!

Спиридону шестьдесят три. После Мерина он самый старый представитель общины, шерстил когда-то нэпманов Ростове, и в Кишиневе воровал, и даже в Бухаресте. Но пил очень крепко, да еще как-то раз ему в Бутырской тюрьме по башке крепко набуцкали – то ли вертухаи, то ли сокамерники… Короче, в мозгах у Спиридона туман и тараканы. Если бы не это, быть бы ему Смотрящим.

Они проехали меж заснеженных полей – ветер сдул с них сугробы, и теперь замерзший, слегка припорошенный снегом чернозем напоминал подгоревший торт, присыпанный сахарной пудрой. На въезде в Горчаковку толклись несколько огольцов, из «стремящихся»: играли в снежки, катали друг друга на санках, подпрыгивали на одной ноге, наскакивали друг на друга – кто кого собьет, да заодно и грелись. На самом деле стояли на стреме: если увидят чужих – объявят шухер.

Деревня была пустой, словно вымерла. Если местные и обнаружили странное оживление возле заброшенного хозяйства, то никак этого не выказывали. Общество уже собралось. На грузовиках приехали, на «левых» автобусах, короче, кто на чем. Во дворе стояла чья-то ушатанная «эмка» с битым крылом и на лысой резине. «Москвич» Студента смотрелся рядом с ней, как пришелец из будущего. На радиаторе «эмки» блестели грубо вырезанные из алюминия буквы «МАТРОС-1».

«За те семь тысяч, – подумал Студент, – мог бы купить себе что-нибудь поприличнее…»

Сбор проходил за домом, в летней столовой из досок и фанеры – так называемом «павильоне». Когда-то его поставили специально – свадьбу гулять. Это было самое большое помещение на усадьбе и самое холодное, потому что свадьбу гуляли осенью. Правда, в углу горела печка-«буржуйка», но она дела не спасала: выше десяти-двенадцати градусов температура не поднималась. Заиндевелая дверь выходила прямо во двор. У двери стояли Биток и Шкворень, спрашивали у входящих, нет ли «волын» и «перьев», но особо не свирепствовали и пропускали каждого, кто давал отрицательный ответ: братва правила сходки знает.

Две скамьи вдоль длинного дощатого стола, продавленная кровать, старый диван с выпирающими пружинами. И все равно места не хватило, несколько человек помладше и попроще подпирали оклеенные газетами стены. Студент стоять не собирался. Он согнал с ближней от входа скамьи Жучка и Белого, сел сам и усадил Спиридона. Осмотрелся. Прямо перед ним через стол сидел Буровой с Богатяновки, с ним еще трое. Матрос, Калым и Редактор представляли «рыночных». Космонавт и Зимарь – портовые пацаны. Леденец, Нехай, Батя – Северный поселок. Мерло и Кузьма – Западный. Севан – из Нахичевани. Лесопилка, Техас, Вова Сторублей – из Александровки. Остальных Студент не знал или помнил очень смутно. Всего около сорока рыл. Кворум. Каждый район, каждая ростовская кодла имели за этим столом своих полномочных представителей.

Буровой оглянулся на ходики.

– Кого еще ждем?

– Никого! – гаркнул с места Матрос. – Пора начинать, задубели совсем!

Разлили водку по стаканам, выпили, помянули Мерина.

– Всем известно, по какому поводу наш сходняк. Городу нужен Смотрящий, – начал Буровой. – Мудрый, правильный, авторитетный вор, которому мы сможем доверить наш общак и честные разборы во всех спорных делах. Который не стреманется взять на себя этот тяжелый и почетный груз. Есть какие-то предложения у общества?

Братва вдумчиво дымила папиросами и обменивалась многозначительными взглядами. Высказываться никто не торопился. Под потолком колыхалось сизое облако табачного дыма.

Студент обвел глазами комнату и вдруг понял, что ничего у него не выгорит. Лютый обманул его. С чего он взял, что кому-то из собравшихся здесь вообще может прийти в голову мысль предложить его в Смотрящие? С какого испугу? Что он за кандидатура? А взять того же Бурового. И старше, и опытнее, вон, всю Богатяновку под пятой держит. У Кузьмы тюремный стаж – двадцать пять лет, вместо кожи кора кедровая, весь Западный с одного его цыка в стойку становится.

– Смотрю, все дружно усохли, – прервал молчание Буровой. – Ладно. Тогда пусть толкует самый старший из нас. Говори, Спиридон, какие мысли есть.

Спиридон подумал, солидно кхекнул, наслюнявил пальцы, пригладил брови.

– Вот, значится. Как тут нам быть… Это вопрос, – уверенно проговорил он, глядя перед собой. И затих.

– И чего? – не выдержал Матрос.

Спиридон вздрогнул, будто его разбудили, скосил глаза на Студента.

– Вот его надобно, считаю, – он показал пальцем. – Вот этого. Студента надобно.

– Кого-о?

Матрос сплюнул под ноги, бросил папиросу в стакан, со стуком поднялся из-за стола.

– Кого ты сказал? Ты бы еще Копейку нам втюхал, мудрец!

– Закройся, Матрос! – оборвал его Буровой. – Спиридон заслуженный вор, и он в своем праве! Здесь каждый имеет право предложить кого хочет.

– А кого не хочет? – блеснул очками Редактор. – Вот я, например, не хочу Студента. Я тоже в своем праве!

– И начхать, что не хочешь. Нам нужно Смотрящего выбирать, а не яйцами трясти. Кандидатура у тебя есть, Редактор?

– Конечно. Давай тебя выберем.

– Меня? Почему меня? – Буровой стушевался.

– Так ты ж тут за всех отвечаешь, рубаху рвешь, вот тебя и надо.

– Я про себя не говорю…

– Хорошо. Раз не хочешь, тогда давай Матроса.

Редактор оскалил рот в улыбке. Он совсем не похож на настоящего редактора из какой-нибудь газеты, пусть даже из самой завалящей «районки». Сухой, костлявый, редкие белые волосенки липнут к черепу. Очки, да. Он скорее похож на деревенского дурачка, которому забавы ради нацепили на нос круглые очки в тяжелой оправе. Но это хитрый и умный вор, который в пятьдесят четвертом распотрошил заводскую кассу подшипникового завода на всю месячную зарплату, причем так и остался не пойманным. А кликуха у него от того, что ловко писал «помиловки» – не одному арестанту по ним срок скинули – хоть на шесть месяцев, хоть на год, но это в неволе дорогого стоит!