Мир Стругацких. Полдень и Полночь (сборник) - Клещенко Елена Владимировна. Страница 24

А удивительное человекоподобие, даже идентичность, вплоть до генома, многих разумных рас? Панспермия осталась гипотезой, есть факты, но нет теории. Почему? Он решил, что так удобнее.

Поэтому ушёл Камилл. Он не смог жить в мечте. Киборги не мечтают, грёзы трудно перевести на язык формул.

Достаточно. Ты легко наберёшь еще десяток примеров.

Прости за эту правду. Но ты прагматик и технократ, ты справишься.

Искать меня бесполезно, БВИ не поможет. Лет мне осталось немного, и хочется потратить их с пользой.

Прощай, дружище!

Твой М. К.

P.S, Надеюсь, он не выдумщик всё же, но Демиург.

Сергей Ковешников

Пушка для воробьёв

Если бы не вырастающий в размерах и медленно поворачивающийся на экране континент, похожий на свернувшегося в клубок броненосца, Кондратьев бы решил, что грузовой бот, не отработав команду, просто завис над планетой. Никаких рывков, вибрации, толчков, грохота сжигающей корпус атмосферы. Тишина, как в сонный час, и спокойствие.

– Да уж, – вздохнул Кондратьев, признав, что непозволительно долго привыкает к современным технологиям. – Это, товарищи праправнуки, не грузовик первого класса «Тахмасиб» на фотонной тяге с зеркалом-отражателем. Где, я вас спрашиваю, героическое напряжение мышц? Где пятикратные перегрузки?..

– Где сломанные шеи? – добавил Яков Вандерхузе, поправляя манжеты рубашки.

– Кстати, – сказал Горбовский, – ведь нам не нужны сломанные шеи? А то мне вас под гарантию дали – не простят.

– Акико не простит, – согласился Кондратьев. – А уж киты и подавно… Но, знаете, Леонид Андреевич, душа болит.

– Ничего, Сергей Иванович. Вот мы сейчас мирно сядем, и отпустит, – заверил Вандерхузе.

– Между прочим, – не удержался Кондратьев, – я, если не знаете, как и Алексей Быков, взял в своё время двенадцатикратную…

– В своё время, – рассеянно покивал Вандерхузе. – Центрифуги, первая космическая, вторая… А сейчас, знаете ли, Д-принцип, выхлоп в гиперпространство. Да, собственно, вы, Сергей Иванович, экспериментально, на себе, так сказать, подтвердили работающий механизм сигма-деритринитации. Вы у нас яркое живое свидетельство.

– Вот спасибо, – ответил Кондратьев. – Хорошо, что не ископаемое.

– А? – страшно удивился Яков. – Почему ископаемое?..

– Товарищи следопыты, – обратился Горбовский и покраснел.

Следопытам стало стыдно, и поэтому все прошли в шлюз. В помещении висел электрический запах озона, парило – глайдер полностью пророс. Это был шестиместный антиграв «кузнечик». Он был тёплый после родов, но уже приятно шершавый на ощупь, как скорлупа строительного яйца, и на корпусе ртутно поблескивали капли влаги. Горбовский хищно выставил вперёд указательный палец и вскрыл перепонку.

– Учтите, – заметил Вандерхузе ему в спину, – это машина для преодоления трудностей, средство для исследования и выживания. Она конструктивно не предусматривает ваших сибаритских замашек. Нету в ней, Леонид, как вы любите выражаться, «лежбищ». Смиритесь.

– Смирение – удел рабов, – констатировал Горбовский, протискиваясь сквозь тамбур в рубку. Он навис над креслом и протянул к нему руки, как к мёртвому Лазарю. Хрустнули шарниры, кресло приняло горизонтальное положение, и Горбовский, удовлетворённо ухая, тут же разложил в нём своё мосластое тело:

– А вы говорили, – укорил он, впрочем, ласковым голосом, вытягивая ноги и пошевеливая носками ботинок. – Ах, Яков, нужно тщательнее читать инструкцию пользователя. Рабочее место необходимо обустраивать под персональные нужды. Труд должен приносить радость и удовольствие. Это понимали даже в античные времена. Иначе работа превращается в каторгу. А нам нужна каторга? Нет. Мы её успешно преодолели. В том числе изобретением лежбищ.

– Вы бы всё же дождались Бадера, – обиженно проворчал Вандерхузе и встопорщил руками знаменитые рысьи баки. – Негоже спускаться без него.

– И что Бадер? – повёл носом Горбовский. – Август-Иоганн сейчас вникает в чуждую технологию, которая здесь, на орбите, всем нам изрядно попортила нервы. Шёпот из темноты, наведённые галлюцинаторные фантомы. Это повод к изучению, а не к бегству. Не на тех напали. Нашего человека, стремящегося к знаниям, страшилками не запугать. Особенно Бадера, который у нас ба-альшой специалист по искусственным образованиям. Они его преследуют по жизни. Можно сказать, где появляется Август-Иоганн, образуется феномен. Феноменальный человек – десантник, профессор. Но он вместе с Комовым прибудет завтра, а сегодня мы спустимся вниз и глянем, что к чему. Не стану я дожидаться и отсиживаться. И не останавливайте. Да, я член Мирового Совета. Но прежде всего – человек. А человек, как известно, это звучит. А ещё я следопыт, распутыватель загадок. Не люблю, когда честный труженик в коридоре затравленно оглядывается на тёмный угол и трясётся как осиновый лист. я в правильном значении использовал выражение, Сергей Иванович?

– На этот раз да, – вздохнул Кондратьев. Любил Леонид Андреевич проверять на живом предке свои познания в истории…

Глайдер скользил над равниной на северо-восток. Редкие щуплые облака нехотя передвигались по небу навстречу. Выпуклый глаз блистера, выступающий над плечами машины, давал великолепный обзор во все стороны. Но смотреть по большому счёту было не на что. Это был скучный мир и неправильный. Он состоял из похожей на стол равнины – чёрной земляной корки, без травинки, без кустика, – истыканной оплавленными, со вспенившимися краями, дырами-колодцами и изрезанной паучьей сетью трещин. Линия горизонта по причине местного оптического эффекта была опасно наклонена влево под углом приблизительно в десять градусов, отчего Кондратьеву казалось: сойди на землю, и тут же под тобой поедет каблук, ты рухнешь навзничь и, размахивая руками, покатишься куда-то вниз всё быстрее, быстрее. И в любом случае угодишь в один из этих бездонных провалов.

– Одного не понимаю, – сказал Вандерхузе, неодобрительно провожая глазами очередной «колодец». – Зачем было высаживаться в двадцати пяти километрах от цели? К чему променад?

– Не доверяю цирку шапито, сколоченному посреди кладбища, – ответил Горбовский. – Есть у меня ощущение, что нас не ждут.

– Ещё бы, – буркнул Яков. – Нам же не выслали контрамарки.

– Па-азвольте, – задрал брови Горбовский. – Ну а цветные полосатые палатки, развевающиеся вымпелы на пиках? Опять же мальчики-трубадуры на входе?..

– Э-м-м, – промычал Вандерхузе и пожевал губами.

– От этой планеты одна головная боль, – пожаловался Кондратьев. – я здесь каких-то два дня, а уже гложет тоска по дому. Ещё эти ночные кошмары. Теперь трубадуры. Откуда?

– Это такой юмор, – пояснил Вандерхузе. – Леонид полагает, что смешно.

– Я считаю, Сергей Иванович, – медленно сказал Горбовский, разглядывая рубчатый пол под креслом, – что мальчики здесь ни при чём. Они вообще не местные, они гастролёры.

– Вы про оазис, – сообразил Кондратьев, и ему стало неловко.

– Да, про него. Я, видите ли, хочу знать, почему разум на планете сошёл с ума. Мы тоже были близки, но вовремя одумались. Победили джутовые мешки, ликвидировали частную собственность и стали наконец людьми.

– Возможно, они тоже попытались стать людьми?

– К сожалению, они двинулись в противоположную сторону, – вздохнул Горбовский и поднял глаза на Кондратьева. – Вы думаете, Сергей Иванович, эта короста под нами – что? Это бывший плодородный слой почвы со всем тем, что на ней росло, ездило, ходило. Представьте планету как яблоко. С него срезают кожуру, кладут её в рот, пережёвывают, а затем укладывают обратно. Разумеется, уже с дырами, потёртостями и царапинами. я здесь уже неделю, меня, как и всех, мучают кошмары, но, как сказал бы Яков, я рву и мечу. И ведь в точку, рву и мечу. Потому-что КОМКОН заседает, Бадер в пути, а доктор ксенопсихологии Комов решает проблему казуальности. Но вот вчера пришли новые материалы, и я посчитал, что дальнейшее промедление преступно. Мы примерно знаем, что случилось. Тотальный ксеноцид. Мы знаем, что они негуманоиды. Но до сих пор не знаем – почему? По плотности останков получается, что их было на порядок больше, чем нас. Они уже вышли в космос, вполне уверенно осваивали свою солнечную, принялись за терраформирование ближайших планетоидов. Всё как на Земле. А потом – крошево из бетона, стали, пластика и мёртвой органики. Когда сделали первый раскоп, у археологической команды случился шок, Артемьева даже пришлось госпитализировать. Если позволите аналогию, то это напоминало терракотовую армию Цинь Шихуанди. Только в фигурах не было ничего человеческого, и они стояли впритык: разумные, их машины и механизмы, их зверьё, все это вперемешку с травой, кустами и деревьями, порой вдавленное друг в друга. Словно собрали все игрушки, положили аккуратно в коробку, понакидали для красивости гербарий, а потом упаковали, утрамбовали и получили эту корку… Как это возможно? По-моему, так вообще невозможно. Немыслимо! Может, бешенство генов, может, до предела загадили биосферу, и она пошла в разнос. Кунц сообщал о странных находках, многочисленных имплантах и новообразованиях. Например, о конечностях, изменённых под функциональные потребности, или органах восприятия, что указывало на обширные евгенические эксперименты. Он утверждал, что примерно треть останков по виду сильно отличались от естественных обитателей. Вероятно, местные видели себя в будущем киборгами. Разумная квазижизнь, подчинённая иерархии машинной логики. Вы бы такого возжелали?