Конан. Пришествие варвара (сборник) - Говард Роберт Ирвин. Страница 145

– Скоро в мире станет одной мразью меньше… Смотри внимательнее, ты, мразь!

И Валерий вскрикнул опять – не от страха, больше от ярости.

Вход в ущелье перегородили какие-то люди, стоявшие неподвижно и молча. Оборванные, заросшие, страшные люди, сжимавшие в руках копья. Их там были многие сотни. А высоко на скалах уже возникали другие – тысячи других – истощенные, свирепые, меченные огнем, железом и голодом.

– Хитрость Конана! – бешено крикнул Валерий.

– Конан и не знает об этом, – засмеялся Тиберий. – Это заговор тех, кто по твоей милости все потерял и превратился в зверей. Прав был Амальрик: Конан не разделил своего войска. Мы – сброд, следовавший за ним, мы – волки, скрывшиеся в холмах, люди без крова и без надежды. Мы сами все задумали, а жрецы Асуры помогли нам, вызвав туман. Посмотри, посмотри на нас, Валерий! На каждом – твое клеймо, если не на теле, так на душе! Посмотри на меня! Ты не узнаешь меня, верно? Твой палач выжег рубец у меня на лице. А ведь когда-то ты меня знал. Я был владетелем Амилия… я тот, чьих сыновей ты казнил, чью дочь обесчестили и убили твои наемники. Ты по-прежнему уверен, что я не принесу себя в жертву, заманивая тебя в ловушку? Всемогущие боги! Да будь у меня хоть тысяча жизней, я все бы их отдал, только бы сжить тебя со свету! И я это сделал! Смотри, смотри на погубленных тобою людей, на тех, кого ты считал мертвецами… Они все-таки дождались своего часа! Ты стоишь в могиле, Валерий! Попробуй, взберись на скалы! Они круты и высоки! Попробуй, вырвись отсюда – копья остановят тебя, а сверху обрушатся валуны! Я подожду тебя в преисподней, мразь!

Откинув голову, он захохотал, скалы откликнулись эхом. Привстав в седле, Валерий сплеча рубанул его громадным двуручным мечом. Лезвие рассекло плечо и глубоко вошло в грудь. Тиберий осел наземь, захлебываясь кровью, но продолжал смеяться.

Гортанный гром барабанов вновь огласил ущелье. Сотрясая землю, покатились вниз огромные валуны. Крики гибнущих мешались со свистом стрел, тучами полетевших с утесов…

XXII. Дорога в Ахерон

Небо на востоке едва начинало светлеть, когда войско Амальрика вошло в устье Львиной долины. По сторонам ее поднимались невысокие, но очень крутые холмы, дно же, начиная от устья, постепенно повышалось, образуя несколько природных террас неправильной формы. На самой верхней из них и стояла, ожидая врага, армия Конана. И надо сказать, отряд, пришедший к нему из Гандерланда, состоял не из одних только копейщиков. С ними явились еще семь тысяч боссонских стрелков, а кроме того, баронские дружины западных и северных провинций: четыре тысячи конных воинов, пополнивших ряды кавалерии.

Копейщики тесным клином выстроились в дальнем, суженном конце долины. Их было девятнадцать тысяч – большей частью гандеры, лишь около четырех тысяч пришли из других аквилонских провинций. С каждой стороны пеший клин прикрывало по пять тысяч боссонских стрелков. А позади копейщиков, держа наготове длинные пики, неподвижно сидели в седлах конные рыцари: десять тысяч пуатенцев и девять тысяч аквилонцев, не считая баронских дружин.

Позиция, занятая Конаном, была превосходна, обойти его с флангов невозможно: никто не смог бы преодолеть лесистые кручи холмов под градом стрел метких боссонцев. Лагерь же располагался непосредственно позади войска, в узкой, сжатой крутыми скальными стенами ложбине – естественном продолжении Львиной долины, лишь чуть выше расположенном. Так что и удара в спину можно не бояться. Он знал, холмы позади него кишат бездомными беглецами, отчаянными людьми, в чьей верности сомневаться не приходилось.

Лишь один недостаток имела позиция аквилонцев: в случае поражения отступать некуда. Львиная долина была не только природной крепостью, но и ловушкой для тех, кто держал в ней оборону: выбраться из нее можно единственным узким ущельем. Только тот отважился бы принять здесь решительный бой, кто намерен или победить, или погибнуть.

Ксальтотун поднялся на холм, стоящий у широкого устья долины, по левую руку. Этот холм господствовал над остальными; назывался он Алтарем Королей, но почему – не помнил уже никто. Помнил лишь Ксальтотун, ведь его память хранила тысячелетия. С ним шли двое приближенных, те самые, красноглазые, волосатые, темнокожие. Они тащили юную аквилонскую девушку, связанную по рукам и ногам. Взойдя на вершину, они положили девушку на древний камень, и в самом деле похожий на жертвенник. Много веков точили его дожди, солнце и ветер, так что ныне живущие видели в нем лишь удивительное творение природы. Но Ксальтотун знал, чем в действительности был этот камень и почему он здесь стоял. Вот удалились слуги, сутулые, точно молчаливые гномы, и Ксальтотун остался один. Он стоял у каменного алтаря, глядя в долину, и утренний ветер развевал его темную бороду.

Отсюда было хорошо видно извилистое русло Ширки и холмы позади Львиной долины. Ксальтотун видел стальной клин, изготовившийся для боя, видел шлемы стрелков, поблескивавшие среди кустов и камней, видел неподвижных рыцарей, молча сидевших на боевых скакунах. Ветер трогал плюмажи на шлемах, пики топорщились, точно иглы ежа.

А с другой стороны стеной надвигались сплоченные ряды немедийцев. За их спинами равнина до самой реки пестрела яркими шатрами предводителей и линялыми палатками простых воинов. Точно река расплавленной стали, вливались немедийцы в долину, и алый дракон Немедии плыл по ветру над их головами. Самыми первыми двигались арбалетчики: стрелы лежали на тетивах, пальцы – на спусковых крючках. Следом шли копейщики, а за копейщиками – главная ударная сила армии, конные рыцари. Они ехали под развернутыми знаменами, подняв пики, громадные кони выступали торжественным шагом, как на смотру.

Немедийских рыцарей было тридцать тысяч. По обычаю всех хайборийских народов решить исход битвы предстояло именно им; пешее войско должно лишь расчистить дорогу. Пеших – копейщиков и стрелков – была двадцать одна тысяча.

Арбалетчики принялись стрелять на ходу, стрелы с гудением и визгом уходили с тетивы, но либо падали наземь, не долетев, либо отскакивали от сомкнутых щитов гандерских пехотинцев. Боссонские стрелки не дали немедийцам безнаказанно подойти на убойное расстояние: из-за камней, из кустов ударили длинные стрелы.

Довольно скоро арбалетчики начали пятиться, а затем и отступать в беспорядке. Их самострелы не могли равняться с боссонскими луками, а доспехи были слишком легки. К тому же они сознавали: их всего лишь используют для того, чтобы расчистить рыцарям дорогу; легко догадаться – повышению боевого духа это отнюдь не способствовало.

Смешав ряды, арбалетчики расступились и пропустили вперед пеших копейщиков. Эти были все больше наемники: их хозяева без всяких угрызений совести приносили их в жертву. Они отвлекали внимание от рыцарей, давая тем подойти поближе. Разойдясь по флангам, арбалетчики продолжали стрелять, между тем как копейщики двинулись мерным шагом навстречу вихрю стрел. Позади них ехали рыцари.

Наемники уже готовы были дрогнуть под убийственным градом, летевшим на них с высоты, но тут пропела труба, пешие отряды подались в стороны, и закованные в железо рыцари рванули вперед.

Им пришлось скакать сквозь жалящее облако смерти. Длинные стрелы безошибочно находили каждую щелку лат, каждое отверстие конских доспехов. Едва взобравшись на очередную террасу, иные лошади вставали на дыбы и скатывались вниз, унося с собой седоков. Неподвижные тела в стальных латах усеяли склоны. Рыцарская атака захлебнулась и повернула назад.

Амальрик перестраивал ряды, отступив к устью долины. Тараск с обнаженным мечом дрался под своим флагом, но боем командовал барон Торский. Амальрик бешено ругался, глядя на неподвижный лес пик, хорошо видимый над шлемами гандеров. Он так надеялся, что его отход заставит аквилонских рыцарей броситься за ними вниз по склону и погибнуть под стрелами арбалетчиков, под ударами превосходящих сил конницы. Но – проклятье! – они так и не сдвинулись с места. Слуги сбивались с ног, таская в бурдюках воду из реки, рыцари снимали шлемы и освежали потные головы. Раненые, оставшиеся на склонах, тщетно просили пить. Зато у аквилонского войска были под рукой родники, так что, несмотря на жаркий весенний день, от жажды они не страдали.