Олег Рязанский - Дитрих Галина Георгиевеа. Страница 6

В распахнутую дверь вплыла белой лебедью супружница князя, Евдокия Дмитриевна. Чудо, как хороша. Лебединая шейка в оторочке лебяжьей. В белых ручках поднос с двумя чашами пития ею лично приготовленному на зверобое, девясиле, жгучем стручковом перце. На подносе же связка круто просоленных пластов щучьих, арбуз и Гороховец, особо приятный после трудов праведных. Пусть он и считается тяжелой едой, зато в животе лежит сытно.

Глаза у княгинюшки опущены, губы сердечком… Засмотрелся на княгинюшку Щур, грудь выпятил, распушил хвост. Евдокия Дмитриевна метнула в его сторону искрометный взгляд, дескать, не по чину пялишься, поставила поднос, вышла с поклоном. Безмолвно. Чему Дмитрий Иванович остался доволен. Осушил чашу, якобы, с устатку, хотя с утра с места не сдвинулся. Сидя принимал донесения, сидя отдавал распоряжения. А княгинюшка Евдокиюшка туда-сюда ноженьками, вся в движении, вся в полете. То подскажет молодайкам как цветной подклад использовать к однотонному верху. То проверит – перевернуты ли рогожи перед порогами. Сметена ли гусиным перышком пыль с образов в красном углу. Хорошо ли отскоблена хлебная лопата и срублена ли ель, притягивающая грозу? В промежутках покормит маленького, проследит, чтобы средненький невзначай не поел приторно-сладкую спорынью, после чего зашумит в ушах, закружит в голове, зуд пойдет по всему телу и дай бог ребятенку выжить… Не княжья жизнь, а сущая каторга!

– Одного не могу понять, – спросил у гороховой похлебки Дмитрий Иванович, – почему не слышали сторожа, как вдоль стен громыхала телега с двадцатью бочонками?

Щур ему в ответ будто дитяти малому:

– Только пустая телега гремит! И бочоночки твои не на одной телеге вывезены. Разве в состоянии одна лошадь в одну лошадиную силу потянуть такой груз? На двух спаренных лошадках везли, так что первый кнут старшему конюху за извращенную информацию. Одно из двух – либо конюх с татями в сговоре был, либо спать горазд и гнать его надо с конюшни в три шеи! Кстати, могу тебя и обрадовать, один беглый бочоночек отыскался в доме племянника твоего ключника и не наградить ли ключника плетьми за идею покражи бочоночков, а его племянника со светящимися во тьме глазами, батогами? Полагаю, что вскорости отыщется и твой парадный конь с лишними ребрами. Он хорош лишь под седлом, а не в хомуте. Тати от него, как пить дать, избавятся, хлопот много, а проку чуть. Распрягут и бросят. Побегает твой конь немного на вольных хлебах, проголодается и вернется. Между прочим, а сам ты где был в ту злополучную ночь?

– Ну, Щур… Да за такие слова… Знаешь куда тебя отправить можно?

– Димитрий Иваныч, сядь, успокойся… и поставь на место табурет! Знаю, что той ночью пребывал ты в опочивальне. Но не в своей… Молчу! И не хватай чугунный подсвечник! А неблаговидные случаи, связанные с царственными особами, были. Например, римский император Нерон, чтобы отвести от себя подозрения, сам поджег Рим! Предлагаю подумать над ликвидацией разницы между высотой кремлевской стены и княжьими палатами, дабы у других разбойничков не возник соблазн воспользоваться этим же способом для изъятия княжьей казны или другого казенного имущества. Посему, надобно либо передвинуть княжьи палаты поближе к центру Кремля, либо отодвинуть подальше Кремлевские стены.

Поставив в разговоре жирную точку, Щур сверканул увеличительным глазом и удалился. Не прощаясь и без разрешения. Имел право. С измальства на княжьем дворе жил. С малолетним Дмитрием из одной миски кисели-каши хлебали. Только Дмитрий вырос до княжеского звания; а Щур так и остался неизвестно чьим подброшенником…

Ветер усилился, захлопал ставнями. Дмитрий Иванович высунулся в окно:

– Эй, кто там внизу, закрыть ставни и позвать зодчего!

Ставни закрыли, но вместо зодчего пришел старший каменщик.

Руки – лопаты, плечи – шире дверей. Снял шапку:

– Не придет зодчий, Димитрий Иваныч.

– Заболел или сломал ногу?

– Хуже, княже, ушел он.

– К теще на блины?

– Он не женат, княже. По его объяснениям, человек высокого искусства должен быть свободен от брачных уз, иначе он не создаст ничего выдающегося. У него страсть другая. Не человеческая. Чуть грянет рассвет над Москвой-рекой, как он бежит любоваться восточной угловой башней. Кланяется ей, вздыхает. А на закате припадает коленями к подножью западной. Гладит ладонями белый камень, смыкает во блаженстве очи пред красотой изваянной. Блаженный… но я его понимаю. Вчера отдал мне все чертежи и ушел…

– Но почему?

– Он обиделся.

– Что ему не хватало?

– Свободы творчества. Простора деятельности. Зодчий сказал, что у него руки не подымаются заниматься всякой мелочевкой наподобие оконных наличников или навесом над ступенями заднего крыльца. Его призвание – возводить сооружения типа Кремлевских стен, Оружейных палат, иначе он зачахнет без воплощения в жизнь своих идей за отсутствием поля деятельности.

– Так дать ему поле! Хоть Ходынское, хоть Кучково!

– На Ходыноком поле регулярно проводятся ратные сборища, стрельбища и прочие игрища, а Кучково поле – место карательных экзекуций…

– Отдать его зодчему! Пусть творит! Но сначала пусть закончит наличники и ликвидирует скрип половиц в стольной.

– Поздно. Зодчий взял циркуль, отвес, сажень мерную и. удалился. И светлый дух белого мячковского камня последовал за ним. Так и пошли вместе. В обнимку.

– Куда?

– Вдоль Тверской-ямской, Тверскою заставою…

– В Тверь? Догнать! Вернуть! Впрочем, отставить, поеду за ним сам. Эй, конюшенный, седлать лошадей!

Поехали… Проехали Чистополье, Калинов-мост, Черемушки, а далее запетлял зодчий, заложил дугу на девяносто градусов. Не иначе как следы заметает, раз свернул на юг и пошел через Внуково, Дедово, Батюшкино… На большаке из-за поворота вывернулся десяток людей конных. И в одном из них узнал Дмитрий Иванович князя рязанского. Окликнул:

– Вот так встреча, Олег Иваныч!

Съехались. Князь московский на коне со звездой во лбу. В чужих краях выпестованном, в дар привезённом. Но годный лишь для коротких выездов. А князь рязанский на коне приземистом, рыжем с веснушками и гривой, ветром раздвоенной, а не приглаженной конопляным маслом. Седло князя московского из тисненой кожи, стремена посеребряны и в узорах. А у Олега Рязанского стремена деревянные. Не от скупости, а для удобства. Зимой ноги в деревянных стременах не мерзнут.

Сначала поздоровались лошади. Первым, длинноногий скакун под чепраком ковровым. Ударил о землю правой задней, шварканул левой о правую переднюю и снова топнул. А конь князя рязанского под чепраком дерюжьим и оттого не скользким, лишь слегка приподнял неподкованное копыто, дескать, мы тоже умеем так, но не хотим. Он статью невзрачен и ростом не вышел, зато родом от небесных лошадей с крыльями, не знающих в беге пота и усталости. Одну из них, отбившуюся от табуна, присмотрел несчастный одноногий и одноглазый скиф, выгнанный из племени по ущербности. Подкараулил он коня, заарканил, обрезал крылья, приручил, прискакал на нем к сородичам и стал вождем, так-то…

Поздоровались и всадники. По-человечески. После чего князь московский слегка ослабил поводья:

– Откуда путь? Судя по месту сворота на большак, похоже, к сестре в Брянск ездил? В леса, глухие, дремучие, дебрянские с брынскими разбойниками? Не по поводу ли женитьбы князя смоленского на твоей дочери? – то был элегантный точечный укол копьем в адрес Олега Рязанского насчет преобладания у последнего дочерей.

– А твой путь куда? – ушел от ответа князь рязанский, – судя по взопревшему коню, он под тобой готов наземь брякнуться от усталости. Рабочий конь и на соломе скакун, а длинноногий пустопляс и на овсе еле-еле ногами перебирает… – Это был ответный удар булавой с набалдашником в особо чувствительное место, но Дмитрий Иванович сделал вид, будто у него запершило в горле:

– Отлавливаю одного беглеца, что нацелился на Тверь, а сам кругами пошел…

Солнце тем временем на обед повернуло и комары взъярились – на людей набросились. Дмитрий Иванович в раздражении по щекам комарье стал размазывать, а Олег Иванович неэффективно бить плетью.