Сказки ночного города (СИ) - Полефф Александр Эл.. Страница 27

- Господин Полесофф? Это вы? Моя жена зачитывается вашими романами! Как она говорит, "этот очаровательный колорит а ля Рюсс". Не будете ли вы так любезны черкнуть для нее пару слов? Может, вас подвезти куда? У нас смена почти закончилась...

Последний козырь сработал! Имя известного писателя сработало безотказно.

Все это время, девушка жалась к колонне, испуганным взглядом более походившая на избитую злыми мальчишками собачку. Породистую и красивую - одновременно жалкую и обиженную.

- Поехали?, - спросил я

- Вы, правда, писатель?, - ее марсельский акцент казался песней ангелов на Благовест...

Так, Натали, сирота, только выпустившаяся из стен интерната Сен Антуан в Марселе, переехала ко мне, в двухкомнатную студио на третьем этаже бюджетного дома, что на площади Клиши. Мы обманули жандармов совсем немного. В том, что она станет моей женой. Натали Дюпон, выпускница интерната, была больна туберкулезом, о чем молчала короткие полтора года счастья... Молчаливо она просматривала и корректировала мои рукописи, с тихой улыбкой снося боль - только бы не причинить боли мне. И когда я отвез ее в лучшую клинику доктора Монтеги, врачи только развели руками. Моих счетов, кредиток и имени было недостаточно для того, чтобы вернуть угасающую жизнь... Кашель, так характерный для этой чумы, она старательно маскировала до последнего.

Я похоронил ее в уютном уголке Пер Лашез, неподалеку от Оскара Уайльда, которым она зачитывалась. Даже могильный камень ее я украсил бессмертными стихами из "Кентервильского привидения".

03.

Такова преамбула моей истории, господа. Я не смогу передать строками всю ту боль, которая рвалась наружу из моей груди, в клочья разрывая сердце. Измученная душа смогла найти покой только когда я снова начал писать. Мой контракт с "Иллюстрасьон" был восстановлен, и руки, трясущиеся, словно у пьяницы с Рю де Гош, вновь взяли перо. Чувства лились настоящим водопадом, эмоции захлестывали читателя, увеличив продажи книг так же, как водоворот стремительно увлекает утлую лодчонку. На одной из презентаций, что проходила в "Бровари", на Вивьен, я и познакомился с опереточной певичкой Эжени Лямур (Евгения Любимова, как звали ее на Украине).

- Месье Полесофф, вы, ведь, русский?, - спросила она

- Не совсем. Я из Украины.

- Не может быть!!, - деланно-артистически она подняла черные, и на мой взгляд - чрезмерно густые - брови, - Я, ведь, тоже украинка! Из Днепропетровска. Я пела там в хоре Оперного театра. А вы откуда?

- Харьков, мадам.

- Мадемуазель, с вашего позволения..., - эта полноватая барышня определенно кокетничала, как и большинство эмигранток, с именитым земляком. Я недовольно поморщился, а она продолжила свой треп:

- Месье пишет такие грустные книги! Я просто слезами обливалась, когда читала ваш последний роман! Наверное, у вас горе? Несчастная любовь?

- Скорее - последнее, - буркнул я, понимая, что от этой барышни не отвязаться.

- О! Она ушла от вас! Как же это по-французски!, - выдала она еще один театральный пассаж.

- Да. Ушла. На тот свет!, - я круто развернулся к выходу. Презентация уже заканчивалась, а бередить и без того кровоточащую рану вовсе не хотелось. Но эта настырная баба (назвать ее по-другому у меня уже не поворачивался язык) догнала меня у самого выхода, и, ухватив за локоть, зашептала на ухо, прежде чем я успел вывернуться:

- Я знаю человека, который сможет вам помочь! Приходите ко мне в субботу, я расскажу вам о нем!

И сунула в карман пальто свою визитку...

Стоит ли говорить, что в субботу я вышел из метро на станции Сен Мартен и направился к пятиэтажному дому с табличкой, указующей на то, что каких-то сто лет назад здесь писал свои картины какой-то Мариуш Тенои. Эжени встретила меня в пафосном вечернем платье, украшенном безвкусными стразами, и тут же, распираемая гордостью, кинулась представлять меня гостям. Я с удовольствием испортил ей торжественную минуту, вычленив из публики свою старую знакомую:

- Приветствую, Наташа!

- Еб, твою мать! Эл! Ты здесь? Вот же ****ская Франция! Никуда от соотечественников не спрячешься!

Я поморщился:

- Наташка, ты без мата уже и обходиться разучилась? Как там Эд?

- Нормально. Сейчас в Лефортово. Заебал он меня своей идеей революции.

- Ну а я от нее сбежал сюда...

Эжени-Евгения смотрела на нас с широко раскрытыми глазами. Жена Лимонова никогда не казалась ей некой интересной персоной...

Уже прозвучали все комильфо-тосты, уже Наталья обложила матом какого-то поэта, который тянул руки к ее груди, когда я отозвал раскрасневшуюся Эжени в сторону:

- Мадемуазель обещала что-то мне рассказать...

- Ох, милый Эл, ну что ты так спешишь...вечер только начинается! Ну да ладно...

04.

Декабрь на площади Пигаль делится на два периода - до Рождества и после него. До Рождества это унылая брусчатка, усеянная окурками. Рисованная углем и пастелью клетка. Зверинец, в который приходят любители смутных утех, потребители продажной любви, прячущие свои лица под модными клетчатыми шарфами и похабными гарсоньетками в стиле семидесятых. Во время праздников Пигаль просто преображается - великолепная иллюминация, шатры с продавцами, предлагающими сладости, красавец Клаус, игрушки и сладкая вата. Ну, и конечно же - аккордеон. Инструмент, от звуков которого замирает сердце...

Сейчас пятнадцатое декабря. Затишье перед взрывом эмоций и фейерверков. Жандармы вяло гоняют шлюх. Сутенеры вяло их отстаивают, оперируя личным знакомством с шефом полиции Девятого участка. Все как всегда. Замирает в ожидании праздника время, будто живое. Будто ребенок, который с трудом засыпает в ожидании своего дня ангела. В ожидании подарков и пирога с ревенем...

Я пересек Пигаль и углубился в арабский квартал. Место, где мне советовали постоянно держать руку обутой в кастет, а лучше - на рукояти револьвера.

Дом Комбара, который мне красочно описала Эжени Лямур, я различил без труда - среди лачуг, которыми район изобиловал, его жилище выглядело просто шикарно. Не без дрожи в коленях, я постучал чугунным молоточком о бронзовую бляху. Дверь отворилась и я увидел седого араба, который сурово спросил, какого шайтана меня носит по ночам у домов приличных людей.

- Мосье Комбар-бай?, - спросил я, протягивая свю карточку, - Мне рекомендовала вас Эжени Лямур, которой вы помогали год назад.

Глаза старика посветлели, будто при воспоминании о чем-то очень приятном, и он жестом пригласил меня в дом...

- Я, действительно могу помочь тебе, шурави. Путешествуя по миру я познал множество тайн. И один чародей в Штатах действительно открыл мне секрет возврата к жизни усопших. Вопрос только в том, на какие жертвы придется пойти ради этого...

Голос Комбар-бая в сочетании с ароматом курящихся благовоний и приглушенным светом звучал просто гипнотически. Мы пили черный ром, принесенный мной (так сказала Эжени Лямур) и говорили о моей проблеме.

- Что нужно для этого? Кровавое жертвоприношение? Контракт с дьяволом? Продажа души?

- Почти... Древняя магия, подаренная избранным великой Эрешкигаль требует, чтобы ты отдал ей все души, которые принадлежат тебе.

- Мне? А разве хоть одна душа принадлежит мне? Да я, ведь, не являюсь хозяином даже своей душе!

- Каждый раз, как учит ясноокая Эрешкигаль, когда ты помогаешь человеку, он отдает тебе частичку своей души. Именно эти частички ты и должен будешь отдать в дар Смерти, предварительно собрав, ибо лишь по твоему требованию, шурави, они станут твоими.

- Как мне сделать это??? - почти прокричал я

- Я научу тебя всему, что тебе нужно будет знать.

05.

Я вышел из дома поздним утром. Мне предстояла большая работа. В боковом кармане пальто у меня лежала небольшая тыква-горлянка, выдолбленная изнутри. В ней что-то громыхало при потрясании - как объяснил мне Комбар-бай, кости священного животного. Ровно в тот момент, когда стук их о стенки перестанет быть слышен, Эрешкигаль сможет вернуть душу моей возлюбленной Натали в ее же тело. Обновленное, здоровое тело. Ни капли не тронутое печатью Смерти и тлена...