Обретение - Кислюк Лев. Страница 7
В 1941 году я окончил в Москве 7 классов, мне было 14 лет. На вид давали
шестнадцать, я был физически развит, хорошо ходил на лыжах, бегал на коньках в парке
Горького в Москве, а в волейбол играл с взрослыми на равных.
Война
В июне 1941 года в моих глазах мир взорвался – началась Великая Отечественная
война. Объявление о начале войны я встретил на Казанском вокзале в Москве.
В то время мы – отец, мама и я – жили в столице. Моя старшая сестра к тому
времени уже имела свою семью.
Старшая сестра Маня, Мария Давидовна Кислюк, 1919 года рождения. Очень красива
была сестра моя Машенька: среднего роста, иссиня черные глаза с длинными мохнатыми
ресницами, косой до пояса и румянцем во всю щеку. В 1936 году уехала в Киев учиться на
врача, а в 1940 вышла замуж за майора пограничника и родила двух девочек в мае 1941-го. В
1941 году Маня должна была приехать к нам, но погибла в первый же день войны под
артиллерийским обстрелом, а вскоре погиб и ее муж, которого я даже не видел.
Брат Лев окончил высшее артиллерийское училище в Ленинграде и был к началу
войны на учениях в Литве. Родился он в 1922 году. До 1939 года он учился в 54-й
артиллерийской спецшколе в Москве, а затем уехал в Ленинград. Рост у него был под два
метра, размер обуви – 47. Он занимался боксом у чемпиона Европы Королева и был до
войны чемпионом Москвы среди юношей. Кроме того, Лева прекрасно играл в волейбол,
15
бегал на лыжах. В 1940 году мама ездила к нему, а я больше его не видел – пройдя всю войну,
он погиб в апреле 1945 года под Берлином.
На вокзале мы с отцом встречали мамину сестру тетю Добу, которая ехала к нам
погостить. Тот июнь в Москве был холодный, и 22-го я, помню, был одет в демисезонное
пальто. Поезд должен прибывал в 12 часов 30 минут. Ровно в двенадцать ноль-ноль вечно
гудящий и движущийся Казанский вокзал разом замер и смолк: по радио выступил Вячеслав
Михайлович Молотов (тогдашний Председатель Совета Министров СССР) и сказал, что
немцы напали на Советский Союз, и началась война. Молотов очень нервничал, и в
наступившей тишине было слышно, как он то и дело наливает и пьет воду. Страшная
новость застигла людей неожиданно, и еще несколько минут после выступления Молотова
все молчали. Затем Казанский начал постепенно оживать, двигаться, прибывали поезда – мы
все не могли сразу осознать весь ужас и масштаб прозвучавшего известия. Но выражение
лиц десятков людей, которых я видел тогда на вокзале было одинаково застывшим и
потерянным. На третий день после приезда тетя Доба уехала обратно в Ташкент.
Вскоре в Москве начались первые бомбежки, громкие взрывы фугасных бомб, вой
сирен, голос Левитана по радио - от всего этого вначале охватывал животный страх. Но
постепенно приходило привыкание ко всему военному и появлялся даже какой-то азарт,
вызванный патриотизмом и желанием жить.
Мы, московские мальчишки тех военных лет, тоже вносили свой вклад в оборону –
тушили “зажигалки” (неразорвавшиеся бомбы), сотни которых подло, неслышно загорались
на крышах, чердаках и самых дальних закоулках жилых домов и других построек. После
очередной бомбежки мы подводили итоги – кто сколько “зажигалок” сумел воткнуть в ящик с
песком или сбросить с крыши. На счету у каждого были десятки потушенных или
обезвреженных бомб. Найденные “зажигалки” мы никуда не сдавали, а разряжали
самостоятельно, и, конечно, не обходилось без травм. Однажды в руках у моего товарища
Витьки Жданова бомба начала плавиться и сожгла пальцы на одной руке. Но мальчишки –
всегда мальчишки, и после этой трагедии главный вопрос состоял не в том, чтобы наладить
сдачу “зажигалок”, а в том, как организовать их безопасную разборку, хотя понятно, что
необходимости в этом не было.
В октябре 1941 года, перед уходом на фронт, отец отправил меня и маму в Ташкент –
туда, где я родился, и где жили и трудились десятки маминых родичей. До Средней Азии
война еще не докатилась, к тому же, это была наша родина, поэтому, зная, что мы там, отец
был в какой-то мере за нас спокоен.
Двадцать три дня шел эшелон из двадцати вагонов от Москвы до Ташкента - 3 вагона
москвичей и 17 вагонов беженцев, в основном, из Западной Украины. Все, что было до
войны, стало таким далеким, призрачным, по-детски наивным и совершенно нереальным.
Интернациональный эшелон, наш огромный движущийся дом, где в каждой “квартире” было
по 40-50 человек, в том числе огромное количество детей разного возраста и разных
национальностей – украинцы и белорусы, русские и поляки, евреи и молдаване, западные
украинцы и белорусы – медленно шел на юго-восток, покрывая в сутки сто или двести
километров. Россию мы прошли за трое с половиной суток и начался двадцатидневный
“круиз” по Казахстану. Это были тяжелейшие испытания холодом и удушающей жарой,
желудочными отравлениями и полным отсутствием элементарных человеческих условий.
Надо сказать, что очень малочисленное местное население буквально творило чудеса, чтобы
прокормить этот бесконечный поток беженцев, следующих через Казахстан в республики
Средней Азии для постоянного местожительства или, точнее, расселения. Можно только
восхищаться организованностью государственного аппарата, нашедшего в себе силы не
бросить на произвол судьбы эту огромную массу несчастных людей, оказавшихся в столь
бедственном положении. Надо отдать должное людям, организовавшим вполне сносное по
тому времени питание, медицинское обслуживание, выдачу хоть какой-то одежды людям, не
имевшим совсем ничего. На всем протяжении всего великого пути переселения советского
народа с оккупированных фашистами территорий днем и ночью действовал этот конвейер
заботы. Нельзя забывать, что это происходило в критический для нашего государства период
- в период военных поражений, когда фашисты стояли под Москвой. Страна потеряла самую
плодородную и высокопродуктивную часть территории нашей страны – Украину и
16
Белоруссию, которые давали семьдесят процентов хлебного каравая и шестьдесят процентов
картофеля.
Те двадцать три дня для каждого из пассажиров стали маленькой жизнью, историей,
которая не забудется никогда. Мириады вшей, грязь в теплушках, неумение эвакуируемых,
ехавших издалека, защититься вызывало у наиболее активных пассажиров жажду
деятельности. Мама первая в эшелоне взялась за наведение порядка. В каждом вагоне она
организовала бригады чистоты. Больным и немощным оказывали помощь, теплушки два
раза в день мыли, скребли и делали дезинфекцию . Мама где-то раздобыла жидкое мыло, и
весь эшелон мылся и стирался. На станциях мы бесплатно получали хлеб, горячий суп-
затируху, лекарства и другие необходимые вещи для людей, потерявших все.
Начиная со второго дня, я маму почти не видел. На узловых станциях, где эшелон
простаивал многие часы, она, увидев меня, на ходу спрашивала, что я сегодня ел, и нужны ли
мне деньги, которые к этому времени уже утеряли свою ценность. Функционировала меновая
торговля, и оплата всего была натуральной.
Меня и других московских детей те двадцать три дня в эшелоне с людьми,
потерявшими все или почти все, оторванными от родных мест, от привычного окружения,
оставшимися без всего самого необходимого, без средств к существованию, не знавшими
русского языка, сделали взрослее и пробудили чувство ответственности и солидарности. Мы
с ребятами быстро перезнакомились, штаб у нас был организован на прицепленной к
эшелону платформе с каким-то оборудованием. Мы получали и разносили по вагонам хлеб и
продукты, покупали или выменивали их на вещи у местного населения, смотрели за