Верность и терпение - Балязин Вольдемар Николаевич. Страница 47

Суворов же, оставив всяческую надежду, погрузился в чтение исторических трудов и газет, как петербургских и московских, так и заграничных.

Читая их, полководец более всего интересовался делами военными. Он следил и за тем, как воевал Бонапарт в Египте, и за тем, как шли сражения в Европе, и за появившимися в газетах известиями о готовящейся высадке французов в Англии. Понимая всю сложность ее осуществления, Суворов называл подготовку такого десанта репетицией трагикомической военной драмы, которая никогда не будет разыграна.

А между тем против Франции составилась новая, Вторая коалиция. К Австрии и Англии присоединилась Россия, а затем еще Турция и Неаполь.

В августе русский генерал Андрей Розенберг уже готов был выступить во главе двадцатитысячного корпуса, но по вине австрийцев перешел границу только в середине октября, а потом след его затерялся где-то на юге. Второй русский корпус, численностью в одиннадцать тысяч человек, повел генерал Иван Герман на помощь Неаполю и острову Мальта.

Готовился и третий корпус — самый большой, тридцатишеститысячный — для войны против французов в Германии.

Русский флот не только пошел вместе с турецким в архипелаг, но несколько русских эскадр вошли в Северное море, чтобы вместе с англичанами блокировать Нидерланды.

Французы тоже не теряли времени: они лишили трона сардинского короля, присоединив к Франции Пьемонт, завоевали Неаполитанское королевство, провозгласив в Неаполе Парфенопатскую республику.

Австрийцы, не сумевшие противостоять армиям санкюлотов, запросили помощи у России.

Суворов, наблюдая за всем происходящим, лишь горько досадовал на неумех австрийцев и на то, что на помощь им идут не Бог весть какие полководцы.

Так прошел весь 1798 год и наступил 1799-й. Деятельная натура полководца не могла мириться с унылым прозябанием. Летом он еще занимался хозяйственными делами, следил за строительством нового дома для себя, ухаживал за садом, надзирал за полевыми работами, а осенью глухая тоска наваливалась на него тяжелым камнем, и кроме чтения оставались ему лишь беседы с местным священником, устройство крестьянских свадеб, крестины да службы в церкви.

Шел Суворову шестьдесят восьмой год, никакой перспективы для себя он не видел и потому в декабре 1798 года написал Павлу письмо, прося разрешения уйти в Нилово-Новгородскую пустынь и принять там иноческий постриг.

Ответа от Павла не последовало.

В начале 1799 года Павел решил все корпуса отправить на выручку австрийцам. Туда же направлялся и третий корпус, во главе которого был генерал-лейтенант Римский-Корсаков.

Австрийцы же никак не могли остановиться ни на одной кандидатуре собственного главнокомандующего. К этому времени Суворов потерял уже всякую надежду вернуться в строй, как вдруг 6 февраля 1799 года загремел под окном его дома колокольчик фельдъегерской тройки.

Старик выглянул в окно, ожидая увидеть фельдъегеря, но из возка выпрыгнул полковник, и Суворов узнал в нем государева флигель-адъютанта Толбухина.

Переступив порог и даже не сбросив с плеч шинели, Толбухин протянул Суворову высочайший рескрипт, помеченный 4 февраля:

«Сейчас получил я, граф Александр Васильевич, известие о настоятельном желании венского двора, чтобы вы предводительствовали армиями его в Италии, куда и мои корпуса Розенберга и Германа идут. И так посему и при теперешних европейских обстоятельствах долгом почитаю не от своего только лица, но от лица и других предложить вам взять дело и команду на себя и прибыть сюда для отъезда в Вену.

За тем есм вашим благосклонным Павел».

Он не позволил Толбухину даже переночевать. Дал лишь отогреться, вручил ему короткое письмо к государю и тот же час отправил обратно.

Сам же, не мешкая, собрался, вечером горячо и истово помолился в маленькой деревянной церковке и утром 7 февраля, еще до света, помчался в Петербург.

Толбухин приехал в Петербург 8 февраля. Павел, прочитав письмо Суворова, велел сказать австрийскому послу Кобенцелю, что фельдмаршал вскоре приедет и что венский двор может им располагать по желанию.

На следующий день Суворов примчался в Петербург.

Столица встретила его как триумфатора, хотя не было ни шпалер войск, ни народных толп, ни колокольного звона, ни пушечного салюта. Но стоило ему появиться на улице, как вокруг тотчас же собирались люди, кричали в его честь здравицы, а весь петербургский свет повалил к нему с визитами, осыпая подобострастными улыбками и низкими поклонами.

Павел расточал Суворову милости и комплименты, но одно, мелкое, впрочем, обстоятельство показало, что император сильно переменился. Однажды фельдмаршал попросил кое-что изменить в войсках, отданных ему под начало, и Павел согласился: «Веди войну по-своему, как умеешь».

Несмотря на ласку и даже восторги, выказываемые на людях, император все же не доверял полководцу и послал генералу Герману секретное предписание, поручая ему строгую слежку за непредсказуемым стариком. Павел писал: «Иметь наблюдение за его, Суворова, предприятиями, которые могли бы повести ко вреду войск и общего дела, когда будет он слишком увлекаться своим воображением, заставляющим его иногда забывать все на свете. Итак, хотя он по своей старости уже и не годится в Телемаки, тем не менее, однако же, вы будете Ментором, коего советы и мнения должны умерять порывы и отвагу воина, поседевшего под лаврами».

Суворов закончил все свои предотъездные дела за полмесяца, но ехал медленно, останавливаясь дважды в день — для обеда и для ужина, причем каждая остановка длилась по три часа.

Кроме того, в городах остановки продолжались и по целым суткам.

Первая была в Митаве. Узнав о его приезде, к герцогскому замку съехалась вся знать и столпилась в приемной у двери его покоев.

Неожиданно дверь распахнулась, и на пороге появился Суворов — босой и в одной ночной рубашке. Визитеры обмерли. Чудаковатый старик произнес:

— Суворов сейчас выйдет! — и скрылся за дверью.

Не прошло и трех минут, как он степенно вышел при всех орденах и поразил собравшихся изумительными манерами и безукоризненным французским, а для тех, кто этого языка не знал, — столь же безукоризненным немецким. Все поняли, насколько фельдмаршал бодр и непредсказуем.

Затем Суворов поехал с визитом к французскому королю, жившему в Митаве в изгнании. Это был брат казненного Людовика XVI, граф Прованский — Станислав-Ксаверий.

Он жил в Митаве в ожидании реставрации династии Бурбонов, и Суворов мог стать одной из его надежд, если бы его поход увенчался успехом.

Но старик произвел на Станислава-Ксаверия ужасное впечатление. Король писал потом, что увидел причуды, похожие на умопомешательство, что у Суворова была обезьянья физиономия, а ухватки его были столь странными и уморительными, что нельзя было смотреть на все это без смеха или же сожаления.

Появившись перед графом Прованским, старик поклонился ему до полу, поцеловал руку и край камзола. Однако, когда начали они беседу, то наследник французского престола не заметил, как пролетел час.

Главным в этой беседе было сожаление полководца, что он не встретится на поле боя с Бонапартом, находящимся в Египте, и заверение в том, что через год Станислав-Ксаверий взойдет в Париже на трон Бурбонов.

В Вильно встречали Суворова восторженные толпы горожан и любимый его Фанагорийский полк, солдаты которого слезно просили Александра Васильевича взять их с собою в Италию.

Но это было совершенно невозможно, и фельдмаршал, расцеловав ветеранов и назвав их своими милыми и чудо-богатырями, велел ехать дальше, пообещав на прощание просить государя отпустить их с ним в поход.

…9 марта в Бресте переехал он русско-австрийскую границу, а еще через пять дней прибыл в Вену.

Александр Васильевич остановился в доме русского посла графа Разумовского. Хозяин распорядился, чтобы из покоев фельдмаршала вынесли зеркала, бронзу, картины, чтоб приготовили постель из сена и поставили чан с ледяной водой.