Три коротких слова - Родс-Кортер Эшли. Страница 43

– И я встречусь с президентом?

– Не уверена, но там будет первая леди.

В Вашингтон я полетела вместе с Гэй. Пройдя контроль, мы зашли в женскую уборную, расположенную в Восточном крыле. По стенам в комнате отдыха висели портреты первых леди. Гэй сфотографировала меня на их фоне. Даже на бумажных полотенцах был логотип Белого дома, и я оторвала парочку листов для подруг.

Я поднималась по мраморной лестнице под звуки классической музыки в исполнении струнного трио.

– Тебе нехорошо? – спросила Гэй, заметив, как я раскраснелась от возбуждения.

– Душновато здесь, – ответила я. Не хотелось объяснять, что сбылась моя детская мечта: будто я оказалась в «приемышах» совершенно случайно, а на самом деле мне уготована другая, роскошная жизнь.

На конференции представляли программу, разработанную для детей, которые выходили из-под юрисдикции органов опеки и попечительства. Одна из приглашенных девушек рассказывала, как она училась днем, а ночью спала на пустых каталках в пунктах скорой помощи. Неужели это и Люка ожидает, подумала я.

По окончании презентации Гэй подвела меня к Майклу Пираино, исполнительному директору Национальной ассоциации государственных адвокатов-представителей.

– Я гляжу, ты здесь от Фонда Дейва Томаса, – сказал он. – Молодец!

– Она такая, – похвасталась Гэй.

– Что ты думаешь о предложениях миссис Клинтон? – обратился ко мне мистер Пираино.

Наверное, стоило ответить ему что-нибудь нейтральное, но из головы не выходили мысли о Люке и других детях из «Дома», которым усыновление не светит.

– Детям нужны семьи, а не программы, – ответила я.

– Сколько тебе лет? – поинтересовался мистер Пираино.

– Четырнадцать, – пробормотала я, решив, что он возмущен моей дерзостью.

– Ты заставишь говорить о себе, – произнес он с улыбкой.

– Эшли девять лет промаялась в приемных семьях, и если бы не ее представительница Мэри Миллер, маялась бы и по сей день.

– Достаточно одного неравнодушного человека, да? – сказал мистер Пираино, подмигнув мне.

О переписке Гэй с моей мамой я не знала ровным счетом ничего, вплоть до момента, когда Гэй вручила мне конверт.

– Сначала я позвонила Лианне, – сказала она, – а затем написала Лорейн.

Узнав, что Гэй и мама у меня за спиной переписывались, я пришла в ярость. Гэй без спроса влезла в самые сокровенные отношения, что у меня были!

– И что ты ей написала?

– Что ты учишься на «отлично», что тебе поставили ортодонтические скобы…

– А про то, что ты – автор популярных книг, а Фил – документалист, тоже написала?

– Ни к чему ее смущать. Я не стала вдаваться в подробности, просто написала, сколько у нас детей, и все в таком духе. Твои свежие фотографии я тоже приложила и пообещала регулярно писать. Я убедила ее, что мы всегда будем любить тебя как родную. – Гэй судорожно сглотнула. – Если захочешь увидеться с ней или с другими своими родственниками, мы не станем возражать.

– А почему ты скрывала от меня переписку?

– Я думала, она даже не ответит.

На конверте маминой рукой был указан получатель: «Родителям Эшли на имя Нила Спектора».

– Она не знает, где мы живем?

– Нет. Фил решил, что так будет лучше.

Мама писала, что в День святого Валентина она снова вышла замуж. Еще она играла в софтбол, и ее команда называлась «Прайд». Команда Детской Лиги, за которую я играла, тоже называлась «Прайд», и я посчитала это совпадение неслучайным. Письмо заканчивалось словами: «С искренней любовью, Лорейн».

Я словно залпом выпила пять бутылок кока-колы и тут же побежала строчить ответ. «Мои новые родители очень хорошие», – начала я. Не утерпев, я похвасталась, где успела побывать, не забыв расписать поездку в Белый дом. Поделилась мыслями о том, как странно, что наши команды называются одинаково. В конце я добавила: «Я люблю тебя, а «родителей» зову по имени. Мне никто тебя не заменит».

Со следующим письмом пришли мамины свадебные фотографии. Подружкой невесты была тетя Лианна, а посаженым отцом – дядя Сэмми. Мама писала, что хочет увидеться со мной и что я навсегда останусь самым важным человеком в ее жизни.

Завязалась переписка, с обменом фотографиями и посылками. Втайне от Кортеров я мечтала о том, как вновь стану жить с мамой. Но я не решалась сказать Люку о том, что у меня теперь две мамы: у него-то не было ни одной.

Гэй и Фил читали и мамины, и мои письма, опасаясь, как бы я не выдала никаких конфиденциальных сведений. Но я и не собиралась этого делать. С одной стороны, я по-прежнему любила маму, с другой – не доверяла ей. Вначале я радовалась ее письмам, хотя некоторые из них были как гром среди ясного неба. Она писала, что ее муж, Арт, хочет ребенка, однако она боится, что это омрачит отношения, которые мы с ней выстраиваем заново.

Я бросила это письмо Гэй на колени.

– Ей нельзя иметь детей! – фыркнула я. – С чего она взяла, что и этого ребенка не проморгает?

– По-моему, она просит у тебя прощения, а не разрешения.

Мы молча переглянулись, подумав об одном и том же: мама беременна. Гэй протянула мне письмо, я смяла его и швырнула в корзину для мусора.

– Не надо было мне вообще писать ей, – вздохнула Гэй.

– Теперь ты запретишь нам переписываться?

– Нет, Эшли, мы никогда себе такого не позволим. Но после каждого письма ты сначала на седьмом небе от счастья, а затем ходишь как в воду опущенная.

Подойдя к окну, Гэй долго смотрела на закат.

– Давай посоветуемся с психологом.

Во время очередной консультации мы показали мамины письма доктору Сьюзен Ридер. Она перечитала заключительные строки последнего письма: «Я тебя люблю. Я тебя очень люблю. Надеюсь, это тебя хоть как-то поддержит. Скучаю. Пиши. С любовью, Лорейн. P.S. Как Люк? Передай ему привет и скажи, что я его тоже люблю».

– Что ты об этом думаешь? – спросила меня психолог.

Я сидела в молчании. Сколько раз я слышала эти три слова от мамы! Она была по-своему искренней, но за этими словами скрывалась пустота. И все-таки я ими дорожила.

– Мне не по себе держать переписку в секрете от Люка.

– Ее письма вас беспокоят? – поинтересовалась психолог у Гэй.

– Да. После каждого письма Эшли несколько дней сама не своя.

Наступило молчание, тишину нарушало только басовитое урчание кондиционера.

– Лорейн хочет встретиться с дочерью, – снова заговорила Гэй.

– А ты хочешь? – спросила меня доктор Ридер.

– Не сейчас.

Я с трудом представляла себе маму и Гэй рядом.

– А если ограничить переписку?

Гэй сразу же ухватилась за эту идею.

– Скажем, писать только в праздники: дни рождения, на Пасху и на Рождество, может быть, даже в День матери. Раз в месяц наверняка найдется какой-нибудь повод.

– Как ты считаешь? – спросила психолог, глядя на меня.

– Хорошо, – согласилась я, и мы ушли.

Набросав черновой вариант письма, Гэй попросила меня отредактировать его, прежде чем отправлять маме.

– Только, чур, ничего от меня не скрывай, если что-то узнаешь, – предупредила я.

– Что, например?

– От мамы всего можно ожидать…

Поток писем уменьшился; впрочем, Гэй и мама время от времени созванивались.

– Лорейн всегда благодарит меня за заботу, – поделилась со мной Гэй, – хотя, по-моему, она больше озабочена какими-то своими делами.

– Она все еще хочет меня увидеть?

– Просит об этом каждый раз. Я отвечаю, что устрою встречу, как только ты будешь готова.

Накануне Дня матери Гэй спросила, не хочу ли я отправить Лорейн поздравительную открытку.

– Зачем? Я о ней даже не думаю.

– Зато я думаю о ней. Она тебя родила, – ответила Гэй.

В июне я уехала в гости к своим крестным, Вайнерам, которые жили в Южной Каролине и вели художественный кружок в лагере отдыха. Однажды вечером я позвонила домой.

– Мне страшно, – сказала я.

– Что случилось? – заволновалась Гэй.