Продается недостроенный индивидуальный дом... - Гросс Виллем Иоханнович. Страница 19

— Ляжем-ка спать, пока парень не разбушевался, — сказал Рейн.

Урве медлила. Она не привыкла ложиться спать, не умывшись. Но плескаться так поздно на кухне, где спала мать... Все время какие-то препятствия и преграды, порой настолько ничтожные, что, если серьезно задуматься, самой станет смешно.

— «Кому на Руси жить хорошо?»

— Что? — Рейн хоть и слышал, но не понял. Некрасова читала недавно Урве, а не он.

Так как ответа не последовало, а повторять вопрос Рейну не хотелось, он стал ждать, не разрешится ли проблема жизни на Руси сама собой, когда платье будет устало висеть на вешалке, а горячее тело в светлой пижаме окажется рядом с ним.

Но «светлая пижама» после основательного умывания под краном еще долго стояла у стола. Перелистывала книги, перелистывала их рассеянно, так как мысли ее были далеко: в эту минуту ей претила повседневность устоявшейся жизни, обыденность. Даже слова «моя единственная», «моя красивая Урр» могли звучать обыденно и тускло, так тускло, будто из-под земли. Нет, из-под песка. Обыденность — это песок. Он заглушает звуки и закупоривает кровеносные сосуды. Но никто не должен знать об этих ее мыслях, это нехорошие мысли. С Людмилой говорить о таких вещах нельзя, потому что Людмила поглощена делами комсомольской организации, распределяет поручения и с безжалостной последовательностью проверяет их выполнение. О, стенгазета, стенгазета! Что поставить в следующий номер? Людмила уже просила представить ей план следующего номера. Да и Юте надо написать, поблагодарить за подарок. Как ей живется в Тарту? Наверное, неплохо. А наша жизнь здесь...

Рейн заснул. Неужели он действительно заснул? Он сегодня какой-то странный.

— Рейн?

— Да?!

— Ах, ты еще не спишь, — Урве присела на край кровати. — Скажи, почему люди никогда не бывают довольны тем, что у них есть? — И не дожидаясь ответа: — Я думала о Зеебергах.

— И я думал сейчас о них. Представь себе такую картину. Возвращаемся мы с фронта. Снег. Холодно. По тридцать — сорок километров в полном боевом снаряжении зараз отмахиваем, и все по ночам, чтобы с воздуха нас не заметили немцы. Поспишь в снегу, на еловых ветках, а вечером — снова в путь. Пока однажды не услышали приказ: «Направо!» Свернули в лес. Там нам говорят: «Здесь теперь ваш новый дом». А какой дом? Один снег кругом! А через месяц живем уже в деревянных домишках или в землянках, спим вповалку. Придешь с учений и чувствуешь — ты дома. Странная вообще штука — дом. Вначале, после землянок, эта комната здесь казалась мне ну по меньшей мере графским замком. Да, да, казалась, верь мне. А теперь?

Это были не новые мысли... И вco же они приносили успокоение.

Ладонь все еще немного пахла тонкими горьковатыми духами. Частичка этого запаха осталась, кажется, в рукавице, связанной к рождеству тещей. Что ж. До пятницы еще есть время. Он успеет что-нибудь придумать. Надо будет поговорить с Ваттером. Лучше Эльмара нет парня. Удивительно, что люди, на долю которых выпало много трудностей, становятся от этого только лучше. Разумеется, Ваттер и раньше мог быть хорошим человеком. Но все-таки, если сравнивать его со стариком Меллоком... Старик Меллок. Скаредный, мелочный. Тридцать лет на одной фабрике, изо дня в день — вo времена Пятса [4], Литцмана [5], теперь... Ваттер на двадцать пять лет моложе, однако знает жизнь гораздо лучше, чем Меллок. Надо будет поговорить с Ваттером относительно пятницы. Сейчас не стоит об этом думать.

— Начну-ка и я строить. Не смейся. Возьмем ссуду, немного подкопим, и примемся. Люди же строят. Почему бы и нам не взяться.

— Пой, пой, соловушка!

— Запомни! Своими руками дом поставлю. Если начать по-настоящему, с фундамента, если начать строить постоянное жилье...

— И на этом прощай жизнь...

— Для кого? Для меня?

— Для тебя и для меня тоже.

Муж зевнул. Он засыпал. После праздника! Нет, не может быть!

3

Большинство мальчиков, родившихся в 1933 году, назвали Ахто. Однако и в последующие годы немало родителей-эстонцев нарекали этим именем своих сыновей, невзирая на то что фабриканты, выпускающие табачные изделия, шоколад, зубную пасту, сапожную мазь, крем для лица и другие мелочи, спешили использовать это популярное имя для рекламы своих товаров. Так появились папиросы «Ахто», крем «Ахто» и т. д. Это поветрие было вызвано тем, что осенью 1932 года небольшая лодка Ахто Вальтера вышла на парусах из порта Палдиски в кругосветный рейс. Эта смелая затея приобрела известность благодаря тому, что из четырех человек команды двое были писателями, — они-то и снабжали газеты оперативным материалом о том, как протекает путешествие.

Четырнадцать лет спустя, когда вся эта история уже позабылась, именем Ахто новорожденных называли лишь случайно.

Однако едва ли это относится к сыну Лейзиков. Он еще лежал в больнице, когда его отец написал своей молодой жене:

«Назовем его Эвальд».

Через некоторое время сестра принесла ответ:

«Ни в коем случае. Где ты откопал такое страшное имя?»

Рейн набрел на это «страшное» имя благодаря Ваттеру. В тот день Ваттер рассказал ему о своей жизни в годы немецкой оккупации. И один эпизод Рейну особенно запомнился. Произошло это не в Нарвской крепости, и не в Раквереской тюрьме, и не на Батарейке [6] в Таллине. Ваттер и сам не помнил точно где. Скорее всего, в какой-нибудь камере этапной тюрьмы, куда согнали самых разных людей, прежде чем повезти их в Леллеский лесозаготовительный лагерь. Ваттер совсем ослабел от голода. Он сказал об этом сидевшему рядом с ним истощенному человеку, о котором никто ничего не знал, кроме разве того, что он недавно вышел из больницы. Ваттер пожаловался на голод, вовсе не рассчитывая что-то получить. Он просто сказал, что голоден, сказал безучастно, как автомат. И тут ему протянули кусок хлеба, твердого как камень хлеба. Кто же этот добрый и, судя по разговору, образованный человек? А не слышал ли Ваттер о некоем Янкимеэсе? Как же, как же! В свое время не было, вероятно, мальчишки, который не увлекался бы морскими путевыми заметками Янкимеэса. Ну, так вот — этот самый Янкимеэс и сидел рядом с ним. Янкимеэс — это псевдоним, а подлинное его имя Эвальд Таммлаан. Да, да, тот самый, чьими морскими рассказами зачитывался и Рейн, когда был десятилетним мальчишкой. Тот самый, который участвовал в знаменитом путешествии на парусной лодке «Ахто».

На следующее утро Рейн написал:

«Назовем его Ахто».

Через некоторое время сестра принесла ответ:

«Согласна».

Так помощник сушильщика Эльмар Ваттер стал крестным отцом ребенка Рейна, хотя никаких крестин и не было и из-за этого даже произошла серьезная ссора с бабушкой, — она никак не могла понять, как можно оставить ребенка нехристем.

...В пятницу, после обеда, между четырьмя и пятью, когда родители Ахто трудились каждый на своем месте и один снабжал государство бумагой, а другая — хлопчатобумажной тканью, Хелене Пагар, поджав губы, улаживала какие-то дела в старой церкви на Вышгороде. Закутанный в шерстяную шаль комочек, лежавший на холодной скамье, казалось, был доволен новым окружением, и это служило лишним доказательством того, насколько крещеные дети разумнее. Крестины, правда, несколько запоздалые, хотя... внучка Анетты Виркус была на целых семь месяцев старше, когда ей пришлось проделать такую же процедуру. Что поделаешь! Нынешние родители думают только о себе.

Рейн Лейзик действительно думал в этот момент о себе, но это не помешало ему, натягивая в душевой спецовку, завести с Ваттером разговор о внешней политике, а позднее, уже стоя у машины, где приходилось перекрикивать шум, продолжить этот разговор. В тетради комсомольских поручений против имени Р. Лейзика стояло: «В агитбригаде по политмассовой работе». Рейн относился к поручению очень серьезно — читал газеты и всякие брошюры. Ему ничего не стоило на первом попавшемся обрывке бумаги по памяти нарисовать карту Китая и отметить на ней линию фронта. Здесь Тачунг, здесь Тайвань. Правда, они пока еще в руках гоминдановских генералов, но это ненадолго.