Лучшее от McSweeney's, том 1 - Смит Зэди. Страница 10

Разговоры о том, что шоу должно продолжаться, были начаты покровителями цирка и подхвачены газетчиками, которым нравилось это выражение. Свернуть цирк — дело минутное, и Нэш знал в полдень, в час дня и в два, что представления вечером не будет. Он вернул Мэри в ее грузовой вагон и отрядил большую часть своих подчиненных ее охранять. Когда явилась группа людей из города, взволнованных, как мальчишки перед первыми в своей жизни танцами, и вооруженных винтовками, пистолетами и динамитными шашками, Нэш сам их остановил. Нэш ожидал их и весь день собирался с духом, чтобы солгать. Это была первая ложь, сознательно сказанная им публике.

— Слона так не убить, — заявил он.

Он не узнал собственный голос, такой властный и повелительный. Это было как чтение Книги Левита.

— Ни ружье, ни динамит не пробьют ему шкуру.

Олсонцы переглянулись. Они столкнулись с трудностью, но среди них были и признанные умники, и после недолгой заминки кто-то выкрикнул:

— Электричество!

Нэш покачал головой.

— Сам Эдисон попробовал однажды, и ничего не получилось. Только разозлил слона. — Вторая его ложь.

Послышался ропот; Нэш понимал, чего ожидать: неудовлетворенность и нетерпение нарастали. Один из горожан завел уже речь о том, что позвонит своему двоюродному брату во Фрейзер, у того сохранилась пушка времен гражданской войны — может, она еще годится в дело, но тут вмешался Нэш. Он сам не ожидал, что проявит себя таким циркачом, когда заявил:

— Джентльмены, мы сегодня же уладим это сами. Мы не покинем этот город, пока не уладим это дело публично, окончательно и наглядно.

С какой стати он добавил «наглядно», Нэш и сам не знал, но он должен был оправдать надежды людей, которые, уверившись, что Мэри так или иначе умрет, разбрелись кто куда, с потерянным видом держа в руках свои винтовки и пистолеты.

И полковник засел в своем вагончике, который стоял на латунных тормозных колодках в болотистой впадине рядом с грузовым вагоном Мэри. Нэш не имел понятия, что делать. Слониха кого-то убила — судя по всему, намеренно. Правда, сам он этого не видел и до конца не был уверен. Горожане требовали возмездия — их можно было понять. Когда он вспоминал, что отвечает за животное-убийцу, ему становилось не по себе. Но хуже всего было другое (оттого-то он и солгал горожанам): если убить Мэри, он не сумеет заплатить долги.

Финансы цирка представляли собой такую же загадочную и ядовитую смесь, как комбинация трав Уральских гор — ею торговцы недвижимостью имели обыкновение приправлять выжимку денатурата «Стерно», которой услаждали себя в долгие зимние вечера. Это были ссуды, выкуп собственных обязательств, продажа с последующим выкупом по получении дохода от контракта. Короче говоря, единственным, чем располагал Нэш, был контракт Скуонка и Мэри, так как он задолжал одному чикагскому банку восемь тысяч долларов, которые должен был выплатить частями в конце летнего сезона. Из них он успел вернуть полторы тысячи. Итак, свести баланс он теперь не мог, а ведь в его глазах финансовая ответственность была основой современной цивилизации. Он никогда не противопоставлял эту веру вере в природное благородство животных, и когда обе веры вот так теснили одна другую, это его расстраивало.

В три часа он позвал к себе в вагончик Джозефа Бейлза — посоветоваться, что делать. Бейлз вошел с опущенной головой, и, когда Нэш заговорил, — начал с того, что все еще верит в разум слона и собирался обсудить, не подвержены ли слонихи припадкам под влиянием течки, — Бейлз прервал его.

— Повесить, — сказал он.

— Прошу прощения?

Этот разговор, помимо воли Нэша, всплывал в его памяти многократно. Подробности стерлись, но общее ощущение ужаса осталось.

— Мэри совершила преступление, — сказал Бейлз. — Она заслуживает казни. Через повешение. Это будет поэтично.

Речь Бейлза состояла обычно из множества оговорок, связанных в одно предложение при помощи сарказма. В тот день его было не узнать. Он был сама решимость, человек, сделавший правильный выбор и уверенный в нем. Его узловатый, костлявый палец указывал в окно. Там, на вершине холма, высился стотонный железнодорожный кран, похожий на виселицу.

Нэш потряс головой, но промолчал. Бейлз поднялся на ноги, взялся за дверную ручку и на ходу нахлобучил на голову шляпу. Спина его тряслась, плечи дрожали. Решившись, он шепнул:

— И это будет поэтично вдвойне, — в глубочайшем смысле, как поэтичное правосудие, — если мы назначим плату за вход.

Когда дверь закрылась, у Нэша на глазах выступили слезы. Во рту появился противный медный привкус, словно за щекой лежала монета.

В тот вечер на холм Уайлдвуд-Хилл явился весь Олсон в полном составе. Полностью были представлены также города Софтон, Баррос, Майерз и Кармел, то есть две с лишним тысячи зрителей, которые за неслыханную плату в два доллара получили право стоять среди остовов поездов и любоваться повешением слона.

Сам Нэш решил не присутствовать. При мысли о столь жестоком насилии над животным его сердце рвалось на части. Перед самыми сумерками он вернулся к Мэри, которая, закованная в цепи, стояла у себя в вагоне, и в последний раз заглянул ей в глаза. В них он увидел тот же ум и ту же доброту, что и всегда. Чем дольше он стоял, тем больше раскаивался в том, что вовлек в решение вопроса финансы. Улегшись в постель, он провел остаток вечера и ночь без сна.

Александр Виктор настроил свою кинокамеру, но толку не добился. Даже при керосиновых лампах, с отражателями и случайными вспышками, света не хватало; сквозь чад и дым над возбужденной толпой различались лишь смутные тени, подобие дикарского ритуала.

Уайлдвуд-Хилл представлял собой пологий склон протяженностью две сотни футов, где вились рельсы и тропа, которые упирались в кладбище допотопных поездов. По тропе весело взбирались мужчины, женщины, дети, выбирая самую удобную точку по сторонам железнодорожного тупика. Будка подъемника, испускавшая дым, была водружена на электроустановку размером с локомотив. Из будки, средней точки ее железного брюха, торчало что-то вроде механического хобота: мускулистый кран из стальных балок с тупым стальным крюком на конце.

В семь часов ворота вагона, где стояла Мэри, распахнулись; при свете факелов слониху повели вверх по косогору. Толпа, завидевшая ее издалека, разразилась радостными криками, но поступь слонихи была скованной и медлительной, круговая тропа — длинной, и крики вскоре сменились негромкими разговорами.

Когда Мэри наконец приблизилась, можно было подумать, что она спокойно подойдет к подъемнику, но при виде толпы она застыла. Иные клялись, что она заметила стальной крюк, но, вероятно, они переоценили ум слона. В это самое время суток ее обычно вели на представление; да, на ней была шапочка и пелерина, да, ее встречала ликующая толпа. Но не было шатра. И еще настроение толпы — существо, живущее не разумом, а чувствами, должно было уловить его и испугаться.

Она отшатнулась от дорожки и повернула бы назад, если бы не тычки шестом. Но ничто на свете не могло заставить ее зашагать вперед, навстречу своей участи. Минуты текли, толпа разочарованно шумела, и вот помощь пришла с неожиданной стороны. Кто-то протиснулся сквозь строй униформистов. Это был Джозеф Бейлз, без циркового костюма. Без грима. Шерстяная куртка, поношенные рабочие брюки, котелок. Судя по неуверенной речи и походке, он успел угоститься в вагончике яблочной водкой. Он вытирал рукавом глаза; приглядевшись, можно было различить вокруг них сеть красных жилок.

Мэри тут же потянулась хоботом к своему другу, тот легонько ее похлопал. «Сюда», — произнес он и сделал несколько шагов к подъемному крану. Слониха последовала за ним, но вскоре остановилась; ласки, одобряющие слова были бессильны — она ни в какую не желала приближаться к крюку.

Бейлз попытался ей улыбнуться, но не смог. Едва толпа снова заволновалась, он умиротворяющим жестом раскинул руки в стороны ладонями кверху. А потом повесив голову, тяжко, безнадежно вздохнул.